И мы неслись не зная страха
через тернии к небесам
И каждый раз в преддверье краха
Мир твердил что чудеса
ещё случались где-то...
Павел Кашин
10.
Ужинали в столовой, на втором этаже, снова вдвоем, госпожа и ее крепостная компаньонка. Весенний вечер еще давал возможность воспользоваться сумерками, не зажигая света, однако, хозяйка дома сего все же потребовала поставить на стол свечи, чтобы, как она изящно выразилась, "насладиться зримыми прелестями сервировки и прочего". Хрусталь, фарфоровые тарелки и серебряные столовые приборы в этом смешении игравших в стеклах высоких окон отдаленных вечерних отблесков закатного солнца, уже почти что скрывшегося за горизонтом, и теплого света пламени восковых свечей, действительно смотрелись как-то загадочно и таинственно, задавая вечерней трапезе совершенно нежданный, волнующий мысли романтический тон.
Кажется, Полина привыкла к такой «господской» обстановке и почти что уже не стеснялась, позволяя себе и улыбки, и смех в застольных разговорах со своей госпожой, обсуждая не только события прошедшего дня, но и прочие вопросы, например, манеры и наряды дам, которых они видели на улицах Первопрестольной и в модных лавках. Возможно, этому способствовал налитый ей хозяйкой небольшой бокал «рейнского». Надо сказать, что так уж открыто девушка пила вино впервые в жизни. Ну, если не считать тех случаев, когда ее пытались угощать горничные там, в прежнем доме графа Прилуцкого. Впрочем, тогдашняя дешевая кислятина не шла ни в какое сравнение с напитками, которые подавали для госпожи американки и ее крепостной компаньонки здесь, в этом ее новом Доме.
Между прочим, госпожа Фэйрфакс, по ходу, как ею же было сказано, "вкушения пищи", шутливо интересовалась, какой все-таки из множества возможных вариантов обозначения собственного имени Полина предпочитает в повседневном общении. За этот день ее успели назвать и полным именем, и уменьшительными формами, вроде "Полинушка" или же "Полюшка". В устах госпожи звучали даже иностранные версии имени ее крепостной, такие как "Полли" и "Паулин". На все это специально предложенное-перечисленное ей богатство именных словоформ, девушка отреагировала смехом и шутливым дозволением своей госпоже именовать ее как угодно, "главное только, чтобы с улыбкою и ласково". На что миссис Фэйрфакс почти серьезно кивнула головою и поблагодарила за такое разрешение. Кажется, она сказала это вполне себе искренне...
Потом, госпожа и ее "Полюшка-Паулин" - кажется, к миссис Фэйрфакс в полной мере вернулась прежняя ироничность! - перешли в гостиную. Вошедшая вслед за ними Дуняша внесла туда же два подсвечника, каждый о трех свечах. Горничная оставила их на круглом полированном столе, после чего вышла и закрыла за собою двери, оставив хозяйку дома и ее крепостную рабыню наедине. Рассеянный сиреневый свет за окном стремительно переходил в густо-лиловые сумерки, так что теперь уж обычные средства домашнего освещения были очень даже кстати.
Впрочем, Полина уже совсем неплохо ориентировалась в лабиринте комнат. Она побывала здесь еще раньше, днем, и в полной мере оценила изящество убранства парадной части этого Дома. Мягкая мебель, новая, с обивкой модных цветов. Узорный, мозаичной выкладки, паркет. Шелковые обои... Красиво и изысканно, цвета подобраны с хорошим вкусом. Ну, так, во всяком случае, это виделось Полине.
Да, юная компаньонка по достоинству оценила вкус хозяйки этого Дома. А теперь девушке предстояло узнать ее, госпожи, отношение к музыке.
В гостиной стояло изящное фортепиано. Небольшой кабинетный рояль. Цвета красного дерева, полированный. Крышка, прикрывавшая его клавиатуру, была закрыта. Однако, Полина была абсолютно уверена в том, что прикосновение к клавишам слоновой кости окажется для нее невыразимо приятным.
Да-да! Она была абсолютно уверена, что клавиши там самого дорогого и эффектного материала, черное дерево и слоновая кость, только так! Ведь точно такой же рояль...
Она позволила себе подойти к этому роскошному и изящному инструменту чуточку ближе.
- Вы играете, Алена Михайловна? – спросила она свою госпожу.
Миссис Фэйрфакс удобно устроилась на диване, с краю, поближе к столу, на котором стояли подсвечники с горящими свечами, с книгою в руке и чашкой кофе в другой. Наверняка, она собиралась предложить своей компаньонке исполнить какое-то задание, вроде очередного сеанса чтения вслух по-французски.
Впрочем, сейчас ее хозяйка смотрела на свою крепостную взглядом, в котором читалось откровенное любопытство. Кажется, своим интересом к фортепиано девушка умудрилась в очередной раз разжечь огонь ее любопытства!
- Увы, нет, - ответила миссис Фэйрфакс. – К сожалению, я вовсе не музыкальна. В смысле, не играю сама. Но охотно слушаю хороших пианистов. А ты?
- Я... – Полина смутилась.
Когда-то давно она действительно играла на фортепиано. На самом деле, это было всего несколько месяцев тому назад. Однако для нее все это уже казалось какой-то совсем иной, прошлой жизнью, действительно, похожей на некий странный спектакль, в котором она играла главную роль... Или это просто воспоминание о той странной роли?
Да-да, там, в графском доме, было точно такое же фортепиано. На том инструменте училась играть юная графиня Ирина Прилуцкая, ее, Полины, тогдашняя непосредственная хозяйка. Будучи тогда своеобразной «крепостной компаньонкой» указанной барышни, она присутствовала при этих уроках. И иногда, позволяла себе садиться за рояль, обычно так, чтобы этого никто не видел. Но, увы, тогда с нею никто толком не занимался. Впрочем, она сама внимательно прислушивалась к замечаниям педагогов-наставников, которые они высказывали ее юной госпоже. Пыталась подражать ее движениям. Но вот чтение нот давалось ей с большим трудом.
Хотя... сама юная графиня Ирина иногда играла с нею в «учителя и ученицу». И во время этих игр, барышня частенько била ее тонкой линейкой по рукам, не очень больно, но чувствительно, считая, что «ученица» неправильно ставит пальцы, не округляя кисти рук, прикасаясь к клавишам как попало. Полина морщилась от боли, но не жаловалась, а старалась исправиться. Просто других учителей по столь сложному предмету у нее никогда не было и даже не предвиделось. А играть ей очень хотелось.
Иногда, в те часы, когда она была не занята со своей юной хозяйкой, Полина пробиралась - почти что тайком, украдкой, чтобы никто не заметил! – в особую музыкальную комнату, где стояло то самое фортепиано, числившееся в доме графа Прилуцкого «учебным». В гостиной стоял еще и другой рояль, чуть не в два раза больше по размерам, еще более роскошный, который в том доме так и называли, «большим». Он был предназначен для приглашенных пианистов-виртуозов, игравших на музыкальных вечерах. Эти праздники музыки, особые домашние представления с участием лучших приезжих музыкантов, давала покойная красавица-графиня, молодая и прекрасная собою женщина, которую нищие льстецы, из числа людей искусства, приходившие в ее дом, называли покровительницей всего изящного. Но этот инструмент крепостная девчонка, мечтавшая о музыке, и тронуть не смела! Зато куда более миниатюрное фортепиано юной графини иногда становилось соучастником ее странных музыкальных опытов. Соучастником деятельным и созвучным.
Полина пыталась играть не так, как это делала ее госпожа, не так, как учили наемные педагоги, немцы и французы, помогавшие Ирине Прилуцкой оттачивать свое пианистическое мастерство, действительно, весьма изрядное, как говорил некий композитор, то ли Песочников, то ли Глинников, приходивший в гости к господину графу. Увы, несмотря на то, что крепостная девочка прекрасно знала ноты, она не могла читать их с листа достаточно бегло, так, чтобы не спотыкаться, связывая обрывки музыкального текста воедино и воспроизводя его движениями пальцев. Но она постоянно пыталась подбирать на слух когда-то услышанные мелодии. А иногда и сама пыталась что-то сочинять, наигрывая то, что приходило ей в голову. Исполняя ту музыку, которая как бы сама являлась к ней, как бы ложилась под ее пальцы.
Полина никогда толком не могла запомнить эти свои «наигрыши». В те минуты импровизаций, она чувствовала странную, необъяснимую словами «высокую пустоту», своеобразное ощущение полета внутри себя. Она наслаждалась каждым звуком, который ей удавалось извлечь. Вслушивалась в оттенки звучания струн, задеваемых обтянутыми войлоком молоточками, приводимыми в действие теми клавишами, которые разбудили ее пальцы. Ей казалось, что она, действительно, как бы пробуждает ту музыку, которую хотелось бы сыграть вовсе не ей, а самому инструменту, с которым она так странно общалась, ощущая изнутри себя это звучание.
Ей поневоле приходилось играть очень тихо, трогая клавиши с какой-то особой нежностью. И они действительно, отзывались на прикосновения крепостной пианистки-самоучки, и звучали они вовсе иначе, чем это было в те часы, когда за инструментом упражнялась сама юная графиня.
Иногда Полине казалось, что этот рояль просто любит ее. Что своим особым звучанием, которое, наверное, слышно только ей, он просто отвечает взаимностью столь странной пианистке. Впрочем, похоже, что кроме самого инструмента, все остальные обитатели графского дома относились к ее музицированию с откровенным пренебрежением. Как-то, услышав эти странные импровизации своей крепостной, графиня Ирина откровенно расхохоталась. Она тут же, буквально выгнав Полину из-за инструмента, уселась за клавиатуру сама и с блеском сыграла короткую бравурную пьесу, изобилующую всеми этими форшлагами-триолями и сложными пассажами, требующими виртуозной техники исполнения. Ирина играла уверенно, в очень быстром темпе, без единой помарки. Полине только и оставалось, что восторженно вздыхать и с искренним восхищением качать головою по поводу мастерства своей юной госпожи-графини.
Впрочем...
Был один случай, когда к Полине, увлеченной своими музыкальными фантазиями, и не замечавшей никого и ничего вокруг, неслышно подошел сам граф, Василий Евгеньевич Прилуцкий, собственной персоной. Он тогда отчего-то не прервал игру юной крепостной пианистки-импровизатора. Он просто молча слушал то, что выходило из-под ее пальцев, все эти вариации на темы мелодий, которые она когда-либо слышала.
Полина тогда действительно не видела ничего, кроме черных и белых клавиш, она и не слышала ничего, кроме тех звуков, которые извлекались ее прикосновениями к этим самым клавишам. Иногда она прерывала свою игру, делая паузу для смены позиций рук или перехода к иной гармонии, иному стилю аккомпанемента, иной манере условной вышивки нитями звука по музыкальной ткани. Но эти паузы в тот миг тоже принадлежали только ей и роялю. Когда же девочка – ей тогда еще не было и пятнадцати лет! – наконец-то завершила эту свою импровизацию, и устало выдохнув, убрала пальцы с клавиатуры, на ее плечо опустилась рука самого Хозяина дома, где она служила. Он не отругал ее, и даже не вышутил. Моложавый красавец-граф произнес всего одну фразу, процитировав Пушкина: «Садился он за клавикорды и брал на них одни аккорды». А после как-то грустно улыбнулся, достал из кармана шлафрока марципановый шарик в блестящей обертке, отдал сей конфект в руки оробевшей девочки и мягко потрепал ее по голове.
Полина тогда не только не поклонилась своему барину, но и не поблагодарила его даже словами. Просто, молча, приоткрыв от удивления рот, смотрела на то, как фигура господина графа, обтянутая блестящим шелком домашнего одеяния, удаляется из комнаты. Полина тогда так и не поняла, одобрил ли он ее музыкальные экзерсисы или же просто так, мягко, по-доброму, как умел только он, посмеялся над наивной пианисткой-неумехой.
Кстати, марципановый конфект оказался весьма и весьма недурен... Полина даже почувствовала во рту тот орехово-пряный вкус, когда подошла к роялю, стоявшему в гостиной ее госпожи. И ей отчего-то безумно захотелось насладиться прикосновениями к его клавишам. И звуками, которые эти прикосновения смогут породить...
Она в нерешительности подняла глаза на свою хозяйку.
- Ну? – ее госпожа как-то одобрительно улыбнулась своей компаньонке. – Если ты хочешь сыграть на этом рояле, играй, ради Бога! Я дозволяю тебе играть, когда ты не занята. Столько, сколько ты захочешь, пожалуйста!
Полина кивнула и как-то очень поспешно – вдруг госпожа передумает! – взяла один из подсвечников и шагнула к инструменту под любопытствующим взглядом своей визави. Кажется, хозяйке этого Дома действительно было весьма и весьма любопытно, что же получится из этой затеи ее крепостной?
Девушка подошла к роялю со стороны клавиатуры, поставила подсвечник наверх, так, чтобы он чуть-чуть освещал своими отблесками место музыканта. А потом она осторожно, почти бесшумно открыла крышку и дрожащими пальцами коснулась клавиш. Совсем чуть-чуть, почти нервным движением прижав их так, чтобы те самые молоточки, которые извлекают звук, чуть вздрогнули, но все же не коснулись струн, пробуя инструмент на туше, как бы приручая его. Почти как котенка, подошедшего под руку на заранее чуть напряженных лапах, готового отпрыгнуть куда-то в сторону, обнажив свои острые коготки для защиты от предполагаемого людского вероломства.
Нет, ну, конечно же, ожидать чего-нибудь подобного от кабинетного рояля было бы крайне странно! Но ведь и он тоже может... обидеться и замкнуться от неловкого и грубого прикосновения, которое способно его напугать. И тогда услышать его истинный звук будет решительно невозможно!
Однако нет, вроде бы все в порядке. Это первое касание клавиатуры оказалось удивительно приятным. Инструмент явно соскучился по общению и готов был зазвучать так, как надо. Так, как надо именно ему самому. Полина просто ему в этом немного поможет.
Девушка отпустила клавиши и нетерпеливым жестом поддернула под себя стоявший рядом стул. Уселась на самый краешек, снова мягко коснулась клавиш кончиками пальцев и...
Нет, не заиграла. Она действительно, просто извлекла звук, оттуда, из глубины какой-то непонятной сущности этого рояля. Наверное, даже не из струн. Из души инструмента.
Странно... Ну откуда у этого изящного полированного ящика, внутри которого звучат натянутые струны, может быть душа?
А почему бы и нет? Возможно, он сам решает, открыть ли ее хоть кому-нибудь, или же просто сухо отозваться на грубые прикосновения того, кто хочет им «овладеть».
Нет, Полина позволила ему самому начать, сказать первое слово, взяв широкий аккорд, сопроводив его басовой поддержкой в левой руке, прозвучавшей мягко, но весьма основательно. А дальше... Звук, которым он, этот инструмент, откликнулся на ее прикосновения, звук рояля... просто повел ее сам, все дальше и дальше, по затейливому лабиринту музыкальных импровизаций. И казалось, что это вовсе не она играла на инструменте, истосковавшемся по тактильному общению. Нет, это он сам зазвучал так, как ему хотелось, откликаясь на ее туше...
Полина не помнила тех мелодий, которые прозвучали в ее импровизациях. Звук для нее всегда был много важнее собственно мелодической части. Звучание инструмента, которое она пробуждала, входило в какой-то резонанс с нею, изнутри, там, где-то чуть выше солнечного сплетения. Да, этот звук... он был не только вне ее, но и внутри, задевая ее сердце, заставляя его сладко трепетать, синхронно с колебаниями этого звучания, ощущаемого снаружи не только слухом, но и кожей, да так, что волоски сами собою начинали шевелиться. Да еще и воспринимаемого этим... особым сердечным чувством, ощущающим суть звукового пространства, отнюдь не разреженного, а по-своему плотного.
Полина плыла в этом звуке, наслаждаясь тем, что происходило одновременно вокруг и внутри нее. Всем тем, что вызывалось к жизни прикосновениями ее пальцев к клавишам рояля. Всем тем, что было в этом странном акустическом пространстве, вызванном собственным желанием инструмента звучать здесь и сейчас, только так, и никак не иначе.
Белые клавиши – слоновая кость – на самом деле они чуть желтоватые. Но их почти гладкая поверхность казалась почти что живой, теплой на ощупь, при каждом прикосновении, когда она задевала их чувствительными кончиками пальцев. Черные клавиши эбенового дерева на ощупь были чуточку шершавыми, ну так, самую малость. Их грани были немного скруглены, совсем капельку. И затрагивать их, даже краешком подушечки пальца, было невыразимо приятно.
Полине казалось, что клавиши сами ложатся ей под пальцы, и что рояль сам предлагает ей своеобразную, незримую, но ощутимую изнутри, канву для узора, для той мелодии, что она сейчас играла...
Наконец, все закончилось. Полина оторвала пальцы от клавиатуры и замерла, вслушиваясь в отголоски затухающего звучания струн рояля. И только несколько секунд спустя, она позволила себе бросить украдкой взгляд в сторону своей госпожи.
То, что она узрела, привело ее в замешательство. В боковом свете свечей, стоявших на столе, ей стало отчетливо видно, что выражение лица у миссис Фэйрфакс было отнюдь не восторженное. Скорее уж какое-то озадаченное или даже ошарашенное. Она отложила книгу в сторону и теперь с явным удивлением взирала на свою крепостную, молча качая головой.
И самое главное, чашка, которую ее госпожа держала в руках в тот самый миг, когда Полина только что начала играть, валялась сейчас возле дивана на полу, вернее, на краешке изящного персидского ковра. И ворс этого шерстяного чуда уже почти впитал в себя лужицу от пролитого кофе.
Полина опрометью бросилась туда, подхватила чашку с полу и, метнувшись к столу, поставила ее туда. Хотела сбегать за тряпкой, чтобы, промокнув, попытаться спасти иранскую шерсть, шедевр восточных мастериц, от опасности, которая ему, этому чуду, угрожала. Однако ее госпожа сделала короткий жест, который трудно было расценить иначе, чем запрещение покидать эту комнату.
Полина остановилась в полном замешательстве.
Следующим своим жестом, все так же безмолвно, миссис Фэйрфакс приказала ей присесть рядом. Полина, струхнув, робко уселась на краешек дивана, вся в недоумении и даже в страхе. Неужели она играла так уж плохо? И что, ее госпожа теперь запретит ей впредь приближаться к роялю? Неужели она будет с нею столь жестока?
«Пусть уж лучше высечет! – мелькнула у нее в голове паническая мысль. – Там у себя, в той самой комнате с книгами на полках, которую она называет своей малой библиотекой! Уж лучше так, лучше мне один раз перетерпеть эту жгучую боль от ее руки, чем навечно оставаться вне музыки!»
Впрочем, лицо у госпожи американки было отчего-то вовсе не гневное. И даже место былого удивления на нем заняло вовсе иное выражение, свидетельствующее о неподдельном интересе. Да, кажется, ее хозяйке и впрямь, весьма любопытно!
- Что это было, Полина? – осведомилась миссис Фэйрфакс. – Я никогда не слышала ничего подобного! Это написал кто-то из современных композиторов? Но это не Шуман, и уж тем более, не Лист! Может быть, кто-то из французских молодых мастеров? Сезар Франк или Алексис Шабрие*? Знаешь, говорят, что они экспериментируют со звуком и гармонией, добиваясь совершенно особого эффектного звучания! Впрочем, я сама их не слышала, возможно, это и не совсем так, как я запомнила из богемных разговоров там, в Париже... Но неужели юная графиня Прилуцкая нашла время разбирать столь замысловатые клавиры? В жизни не поверю!
- Это я... сама, - несмело призналась смущенная пианистка. – С листа я играю весьма и весьма посредственно. Но иногда я немного импровизирую...
Она недоговорила, намеренно оставив оценку этих самых своих импровизаций за своей благодарной слушательницей. Заранее готовая и к тому, что эта самая благодарность может быть вынесена ей в форме телесного наказания. И даже оставив за собою право умолять о нем, в том случае, если альтернативой будет запрет играть.
Но ее госпожа, похоже, вовсе даже не была огорчена тем, что ей довелось услышать некоторое количество звуков фортепиано в исполнении своей крепостной.
- Импровизируешь ты... – миссис Фэйрфакс покачала головою. – Ты знаешь... Я потрясена.
- Неужели все так уж... плохо? – Полина все же надеялась на то, что ее госпожа к ней окажется, скорее, благосклонна.
И у нее отлегло от сердца, когда ее хозяйка наконец-то улыбнулась.
- Вовсе нет, - сказала миссис Фэйрфакс. – Просто я никак не ожидала, что ты так хорошо играешь!
- Правда?! – Полина вспыхнула лицом. Еще бы! Первая похвала за много лет!
- Правда, - как-то почти серьезно ответила ее госпожа. – Вот только понять твою музыку смогут далеко не все. У тебя получается не просто извлекать звуки, пусть даже и в хорошем темпе, с соблюдением нужных пауз и прочего. Ты умеешь транслировать эмоции, свои личные впечатления, внутренние ощущения вовне себя, посредством звука. Кажется, что ты как бы пропускаешь его через себя. Собираешь его у себя внутри и передаешь потом вовне, придав ему иную, совершенно особую окраску. Увы, это редчайший дар, и почувствовать его прикосновение, дано вовсе не всякому. А уж оценить его...
- Но Вы ведь все поняли, да? – Полина была в восторге от того факта, что ее наконец-то оценили. – Ну, что я... стараюсь чувствовать инструмент?
- Да, - подтвердила миссис Фэйрфакс. – У тебя прекрасное туше, и особое отношение к звуку. И ты можешь через этот звук передавать то, что ты чувствуешь. Полина, я не просто слышала, как ты играешь. Я чувствовала твою музыку... не знаю, кожей, что ли. Наверное, почти так же, как ее чувствуешь ты. И еще...
Она усмехнулась, а потом сказала нечто странное, отчего Полина снова вся покраснела, как маков цвет.
- Я любовалась тобою, - сказала ее госпожа. – Я чувствовала, что ты вся там, в этих чудных особых звуках, которые только ты можешь извлечь из того инструмента, с которым вы... подружились, что ли... Или же просто поняли друг друга... Я думаю, твой талант действительно, совершенно особый. Почувствовать со стороны, что это нечто значимое, увы, сможет не каждый. Но ты знаешь, я так заслушалась твоей игрой, и так засмотрелась на то, как ты это делаешь, что даже уронила свой кофе!
- Я сейчас же все приберу! – Полина попыталась снова соскочить с дивана, чтобы бежать за тряпкой, но ее хозяйка мягко придержала девушку за руку, явно обозначая свое желание видеть юную крепостную пианистку рядом с собою.
- Останься, - сказала она. – Я после прикажу Дуняше все прибрать... за нами.
- Но... Алена Михайловна! – девушке почему-то стало стыдно от того, что ее как бы противопоставляют другой прислуге. Выделяют особой привилегией, задавая почву для зависти и недовольства тех, кто служит рядом с нею. – Пятно же останется!
- Я сказала, оставь! – мягким, но не допускающим возражений тоном произнесла ее госпожа, и Полина подчинилась.
Ей было очень приятно, оттого, что миссис Фэйрфакс взяла ее за руки и как-то очень серьезно посмотрела ей в глаза. В этот раз взгляд зеленых очей этой Колдуньи она ощутила почти как прикосновение. Как будто изнутри ее тронули-погладили мягкой рукой, нежно-нежно...
И она почти не удивилась, услышав эти слова.
- Если пятно останется, значит... так тому и быть! – сказала хозяйка этого Дома. – Значит, пускай остается... на память!
- На память о чем? – спросила девушка.
- На память о чуде, - тихо ответила ей молодая женщина с зелеными глазами. – Не так уж много чудес случается на свете.
*Сезар Франк и Алексис-Эммануэль Шабрие французские композиторы середины XIX века, сочинявшие весьма авангардную музыку, естественно, по меркам тех консервативных времен. Критики, по стилистике сочиненных ими произведений, считают их предшественниками Клода Дебюсси.