Командировка на юг - о писателе А. С. Серафимовиче

Анатолий Просняков
 
1. В редакции газеты.
Март 1919-го года. Редакция газеты «Известия» на днях переехала из Петрограда в Москву. Главный редактор газеты «Известия» Юрий Михайлович Стеклов зашел в литотдел, где за столом с ворохом бумаг сидел мужчина, пишущий на листках бумаги.
- Слушай, Александр Серафимович, понимаю, что ты только что с востока…. Еще долго писать?
- К завтрашнему номеру готовлю, Михалыч. Говори, что надо.
- Необходимо написать обращение красноармейцам, отправляющимся на Дон. Наши «Известия», как орган ЦИКа не только рабочих и крестьянских, но и казачьих, сам понимаешь, депутатов, должны настроить молодых героев на самоотверженную борьбу.
Главный редактор любил лозунги, сам писал передовицы, даже разговор его был похож на призыв, но напутствие красноармейцам решил поручить писателю Серафимовичу, самому опытному журналисту и писателю. Очерки Серафимовича вскрывали бесчеловечное существование русского народа еще в прошедшем веке. Про казачьих депутатов редактор не случайно упомянул. Александр Серафимович Попов был чистокровным донским казаком. Но фамилия Попов для писателя была уж чересчур распространенная, поэтому он взял псевдоним: свое же отчество в виде фамилии, только ударение поменял на букву «о». Таких писателей до него не было. Как журналист с большим стажем, как заведующий художественным отделом газеты, Серафимович имел ясный и понятный для наборщика гранок почерк. Для оперативной верстки газеты это было важно. За это его уважали типографские работники.
- Может быть, наказ тогда от старших товарищей? Там же одна молодежь.
- Хорошо, наказ. И подпись: Московский комитет партии. Когда сможешь?
- Ночью напишу, утром будет.
- Мне отдашь сразу, хорошо? И вот еще что. Завершай свои дела и отправляйся с ними или следующим поездом.
- Неожиданно.
- Готовится большое наступление на юге, надо об этом рассказать читателю.
На следующее утро в кабинете главного редактора Серафимович ожидал, когда его статья будет прочитана.
Стеклов читает и кивает головой.
- У тебя получился не призыв воевать или наказ отстаивать новые ценности, новый мир. Ты же говорил: наказ красноармейцам. Ведь так, Александр Серафимович? У тебя призыв к братанию, а не борьбе. Горком не пропустит.
- Мы даем наказ, объясняем, что казаки, украинцы такие же простые люди, как мы, как сами красноармейцы…
- Послушай, как ты пишешь. Вот. «Помните: во всей России сломлена сила помещиков и капиталистов, и последнее свое убежище они нашли на Дону и на Украине, у донских и украинских помещиков и богатеев». Это правильно. Идем дальше, читаю полностью.
«  Как это всегда бывало, донские помещики, капиталисты, и украинские и прибежавшие к ним наши российские, ведут борьбу за власть, за землю, за капиталы обманом. Как прежде при царской власти, обманутые темные солдаты, не ведая, что творят, стреляли в своих братьев-рабочих, так казаки и украинцы ныне обманываются своими генералами, офицерами, помещиками, которые их пугают тем, что будто бы рабочие и крестьяне хотят отнять у них земли, отнять у них волю.
   Товарищи красногвардейцы, громким голосом скажите вашим братьям-казакам, вашим братьям-украинцам: это полный обман. Никто на их земли не посягает, ибо они такие же труженики, как и рабочие; они так же потом своим поливают родную землю, как и крестьяне. И они так же страдают от гнета своих генералов, офицеров, помещиков и капиталистов, как и весь трудящийся люд России. И они так же несут всю неизмеримую тяжесть государственных расходов, как рабочие и крестьяне остальной России, в то время как помещики и капиталисты пожинают обильные плоды ими несеянного».
- Ну и как это понимать? Это все верно. Но наказ дается молодым бойцам, они идут сражаться. А ты призываешь их объяснять противнику, что те обмануты капиталистами. А своя-то голова где у них? Дал себя обмануть – отвечай! Эксплуататор не может не обманывать. Это свойство капитала. Капиталисту нужна сверхприбыль. Ты же прочел весь «Капитал» Маркса. Я, кстати, так и не одолел. Времени не хватает. Понимаю, что казаков тебе жалко, ты сам оттуда. Сколько спал сегодня?
- Два часа.
- Поспи до обеда. Утром бы написал – на свежую голову.
- Ночью лучше пишется.
- Согласен. Но закончил ты, конечно, хорошо. «  Идите же вы, молодые стройные ряды Красной гвардии, идите выбивать помещиков и капиталистов из их последнего убежища, идите с великим сознанием, что боретесь не с обманутым тружеником-народом, казаками и украинцами, а со злыми угнетателями всего русского трудящегося люда - с помещиками и богатеями.
   Когда царское правительство слало свои войска на бой, духовенство с молебнами, с водосвятием, с хоругвями об одном только старалось - переполнить сердца воинов кипучей, неугасимой ненавистью, и это для того, чтобы ненавистью погасить сознание и братское чувство между людьми.
   Пролетариат же, посылая вас, громко говорит: товарищи, не злобу и жестокость несете вы братьям-казакам и братьям-украинцам, а боль сердца и ласковое просветленное слово убеждения».
- Опубликуем передовицу в газете и сделаем отдельной прокламацией, чтобы у красноармейцев была с собой. Не только винтовкой, но и словом поможем фронту.
На следующий день Александр Серафимович Попов (Серафимович) отправился в дорогу.

2. Возвращение.
Вагон трясся на стыках. С закрытыми окнами было душно, но не так шумно.  Серафимович сидел напротив двух казаков. Кондуктор, пожилой мужчина, спрашивал их, откуда они и куда собрались. У казаков не оказалось билетов.
–Зараз мы с Мариуполя. Это таким оборотом вышло…
Один из них, сероглазый, плечистый и стройный, слегка повернулся к кондуктору, который глядел на безбилетников, не спуская с лица строгого выражения.
– Мы – первой сотни сорок первого казачьего полка, може слыхали?
– Первой сотни, – подтвердил его товарищ, с обвислыми усами.
– Как же, слыхал! – ударил себя по коленке кондуктор и, любопытствуя, присел рядом с ними.
– Да, – продолжал казак, помахивая рукой, – стало быть, наша сотня, – шестьдесят пять человек как один: «Не пойдем под офицеров ». Командир полка, ахвицеры так, сяк. «Не пойдем, и шабаш». – «Под расстрел вас, таких-сяких!» – «Хочь под расстрел, ну не пойдем».
– Ах, молодцы! – опять хлопнул себя по коленкам кондуктор, сел на самый край скамьи, рядом с Серафимовичем, и выкатил на казака глаза.
– Ну-ну-ну?..

Серафимович подумал о нем: «Рачьи глаза». Глаза у рака – черные бусинки. Писателю было интересно наблюдать за персонажами будущих очерков. Любил общаться с простыми людьми, быть рядом с ними. Среди казаков встречались разные люди, но в большинстве своем это были трудяги, думающие о своем хозяйстве, о детях. Многие из них думали и о судьбе России. Когда началась война с немцем, никто из казаков не спасовал, все рвались на фронт. Такова казацкая натура. Но гражданская война была иной. Сами казаки жили неплохо, потому что у всех были земельные наделы. Иногородние, не так давно поселившиеся в станицах и хуторах, имели меньше земли, следовательно, не было в их семьях достатка. Вот и появились разногласия во взглядах на жизнь. Но жили-то все вместе. Часть казаков сочувствовали иногородним или, попадая под влияние большевистской пропаганды, начинали мечтать о новой жизни. Как писателю, Серафимовичу приходилось общаться с разными людьми, но среди простых людей он отдыхал душой.
Казак, не замечая внимания и поматывая рукой перед кондуктором, продолжал:
– Ну, ладно. Приказ нам выступать, да. Ну, поседлал полк лошадей: садись. Господи благослови! Тронулся полк, а мы налево кругом и марш через Дон. Ну, они покеда то-сё. «Стой, стой!». Стрелять не спопашились сразу-то, нас и след простыл…

«Спопашились» - редкое в употреблении словечко отметилось, как вехой, в памяти писателя. Кондуктор грузно запрыгал на скамье и так замотал руками, что Серафимович слегка отодвинулся: как бы не выбил глаз забитыми чернотой ногтями. Писательский анализ, который происходит непроизвольно, подметил нездоровость кондуктора: излишнюю эмоциональность, свойственную скорее детям, болезненный цвет лица.
– Ну, герои… ну, молодцы! – восклицал кондуктор.
– Да, идем на рысях займищем. Батайск прошли. Энти сотни и погнались за нами. Велено было расстрелять нас, ну, не догнали, – дело на вечер, потеряли след. Ну, хорошо. Тронулись мы дальше, прямо степью к себе в станицу. Думаем, на большое дело пошли, надо родительское благословение принять. Да. Всю ночь шли. Ну, под утро подходим к своей станице, заря займается, екнуло сердце – мать ты родная сторонушка! Да, приходим. Так и так, мол, за народ встала сотня. Вышли отцы наши, прислухались. «Ах вы, игрец вас изломай, чево замыслили, – на богоданное начальство руку подняли! Нет вам нашего благословения. Ни воды из колодезя, ни хлеба, ни овса, ни макова зернышка. Нет вам нашего благословения. А ежели не кинете вашу игру, проклянем». Бабы ревут, ребята ревут. Затужили хлопцы. Сбили круг да стали обсоветоваться, ну, ни один казак не сдал, не попятил…

– Раки только пятются, – сказал второй, которого Серафимович мысленно окрестил именем «Долгоусый». Сероглазый, более разговорчивый, чувствуя внимание, изредка поглядывал  на Серафимовича и продолжал рассказ. Но главным его собеседником был кондуктор, от которого  зависело: ехать им дальше или вылезать.
– …Побросали пики, на што они нам теперь, остались одни винтовки да шашки, сели на лошадей и потянулись, непригретые, без приюту, без благословения.

– Эк-к его! – крякнул кондуктор, отодвинулся, втянул померкшие глаза, уронил руки на колени и глядел на казака, не отрываясь. Вид у него был бледный, видно, что история его потрясла.
– Так и ехали цельный день по степи, только голодные кони головами мотают. Хутора объезжали. Уж ежели отцы нас проводили без корки, без глотка, так чужие и подавно. И жмемся все к морю, а моря все нету и нету. Думаем, своя отечества не примает, может чужая примет, кубанская, вот и добивались до Ейска добраться. Встрелся пастушок, сказывает: кадетские войска по железной дороге проехали, казаков ищут. Ночь пришла, тума-ан. Передние наши с коней – шарах! Кадеты впереди…
Кондуктор обеими руками ухватил себя за голову и со стоном потаскал из стороны в сторону.
– Придави их буферами… Ну?
– Ну, мы зараз рассыпали цепь, поползли, ан энто кусты. Тьфу, тетка твоя кукареку!
Кондуктор весь засветился, запрыгал на сидении, как мальчишка, и выпятил глаза.
– Ну?

– Ну, поехали дальше. Знаем, степью едем, голо, а оказывает, либо горы стоят, либо человек, а сам с дерево. Подъедем, ан это курган али дорога чернеет, либо чернобыльник. Стало светать. Глядим – хутор. Заморились и кони, и сами не емши. Мочи нету. Сами не поехали, послали делегатов, четырех казаков. Думаем, все одно не примут, ну, хочь попробуем. Батюшки мои! И курьми, и гусьми, и бараниной, и молока, и хлеба – всего натащили и лошадей накормили, напоили, прямо благорастворение. «Вы, говорят, за нас, сирых, страдаете».
Кондуктор заметался, пододвинулся на самый край скамьи к казаку и радостно замотал руками, выпучив влажные глаза.
– А… скажи на милость…

Серафимович невольно улыбнулся. Сероглазый казак, чувствуя с его стороны поддержку, продолжал.
– Ну, хорошо. Подходим к Ейску. Опять послали делегатов, – хто ж ее знает, как примут кубанские казаки. Ну, они с открытой душой, как братья. Накормили нас, а начальника своего, полковник у них такой уса-а-тый, так его было избили, он все приказывал нас не  принимать.
– Вот люди, вот народ! Прямо Кубань! – опять неистово замотал черными ногтями кондуктор, еще пододвинулся к казаку, оперся руками о колени, чтоб не упасть, и изо всех сил поднял брови.
– Аккурат в это время подошел к Ейску военный транспорт. Матросы зараз нас погрузили и доставили в Мариуполь. Ну, хорошо. В Мариуполе центральная рада сидела, а рабочие с ней бились. Собрался народ со всего заводу, и которые беднейшие с городу, ну, встречали нас, уму непостижимо. Женщины до нас, прямо – обнимают, детей подымают к нам. Несут лепешки, да хлебцы, да творожники. А которые платочки с себе сымают, нам суют. Лошадям тянут овса, хлебом кормят, просто сказать птичьего молока только не было. А тут вылез оратор, залез на бочку и зачал, и зачал, и зачал…
Казак тоже придвинулся к кондуктору, они уперлись коленями и глядели зрачок в зрачок.
– …Вот, полюбуйтесь, – говорит, – пришли наши братья-казаки нам на помощь, трудящему народу. Покинули они дома своих цветущих жен, малолетних детей, своих престарелых родителей, хозяйство свое, обзаведение, которое без них рушится и оскорбляется, а также степи свои родные покинули, чтоб только дать возможность трудящему народу… – Ну, говорил до того, до самого нутра прошло; бабы ревут, сам сидишь на лошади, слезу жмешь. Подымают и дают нам красное знамя.
Все: «Ур-ра-а!» – аж затряслось кругом.
Казак замотал руками перед самым лицом кондуктора.
– Зараз сучку-раду разогнали и утвердили совет.
Кондуктор тоже отчаянно замотал черными забитыми ногтями. Так они с минуту радостно мотали друг перед другом руками.

Поезд замедлял ход. За окном мелькали желтые домики с соломенными крышами, а с другой стороны – по синей воде Дона плыли мелкие льдины. Увидев такое, Серафимович подумал, что весна вместе с ними идет навстречу гололеду. Вот и кондуктор оттаял и разрешил казакам ехать дальше без билетов. Ведь они – народные защитники! Казаки сошли на одной из станций, где формировалась красная часть. Для кондуктора они стали, как кровные братья. И кипятка им доставал и хлеба. И расстались они, как близкие люди.
В одном из очерков Серафимович расскажет о кондукторе с черными ногтями, не объясняя, отчего грязь въелась под ногти. Ведь читателю и так понятно: кондуктору приходится топить печь углем – не дровами же! Где столько дров взять?