На зернистый, сияющий белым пластик подоконника, падает молочно-голубая тень – полупрозрачный слепок плотного искрящегося стекла. Солнце заливает подоконник, играет на плавных голубых изгибах, а аромат моря, запертый во флаконе, отпечатывается на ослепительной белизне расплывчатым силуэтом. В прозрачной нежной синеве искрится солнечный свет, дрожат сияющие блики. Нежная синева подрагивает, словно прибрежные воды, пытающиеся захватить пляж, однако прохладные волны лишь впитываются в песок и уходят обратно, в царство сверкающего солнечного дня.
За стеклом окна живет многозвучный парк, и сейчас эта жизнь настолько непосредственна, что можно услышать, как шуршат деревья и кусты, как струи фонтана хрустально разбиваются о водную гладь, а латиноамериканские песни растворяются в теплом воздухе, оседая в сознании мягким эхом.
Морковно-оранжевые родинки ярко пылают на горячей сияющей коже, по которой нехотя, словно тихая река, ползет невероятно объемный и вещественный пар. Он распадается на нити, скручивается в спирали, превращаясь в извивающихся рыб, которые быстро теряют форму, расползаются и повисают в воздухе расплывающейся паутиной.
В лаковой черноте кухонных шкафов отражаются два ряда квадратных ламп – акварельные сиренево-синие цветы, отбрасывающие тягучий свет, который ярок и пронзителен лишь здесь. В акварельном отражении он расплывается влажными бликами, между ним и лаковой чернотой нет четкой границы. Свет постепенно растворяется во тьме, а тьма постепенно растворяется в свете.
Над городом нависает пронзительно-белое, почти прозрачное небо, и под его легким шлейфом впитывают солнечный свет пронзительно-зеленые травинки, колыхаются на ветру теплые листья изумрудных крон. Нестерпимое сияние неба четко отделено от такого же нестерпимого сияния зелени. Границ нет лишь в отражениях, которые расплывчато копируют вещественный мир. Вещественный мир состоит из сотен деталей и отчетливых линий, будь то сочные плавные прожилки на листьях фикуса или мягкие, словно бархат, болотно-алые тени.
Радужные отсветы пронзают жаркий воздух комнаты, звонко оседая пятнами на слоистых тенях, прозрачно-алые родинки мерцают, словно мелкая смородина. Рука ползет по мягкой коже золотящегося бедра.
За черным лаком шкафов скрывается отраженный мир, где за точно таким же окном точно так же сверкает светлая зелень деревьев. В отраженном антрацитовом мире плавно изгибается бедро, и его очертание, подчеркнутое сияющей кромкой, плавно перетекает в талию.
Пронзительный голубой дым ползет по гладкой мерцающей коже, по розовым искрам родинок. Солнечный свет заливает комнату, растекаясь по ней тягучими каплями золотистого меда, которые хрустально-желтым сиянием оседают на расслабленном теле.
На границе сверкающего белого неба и насыщенной зелени резко выделяются черные деревья, их ветви тянутся к облакам, словно вены, ярко синеющие на сгибе локтя, словно раскидистые корни.
На зеленой глади канала, отделенного от розовых прибрежных плит теплой коричневой каймой, серебрятся мелкие искры, и чем выше поднимается солнце, тем крупнее они становятся, тем ярче они сияют, сливаясь в огромное золотое пятно, слепящее глаза.
В сверкающем белом небе медленно пролетает ослепительно-белый самолет.