О стиле и ином в литературе. К.Н. Леонтьев и его работы «Анализ, Стиль и Веяние» и «Два графа Толстой и Вронский».
Эссе 6
А теперь давайте посмотрим, что же привело к вышесказанным выводам о Стиле в литературе самого Леонтьева. И точкой отсчета здесь будет духовный, мировоззренческий перелом, постигший Леонтьева на Балканах во время службы дипломатом посланником России.
Здесь уместно коротко познакомиться с жизнью Мыслителя.
Окончив в 1849 году гимназию, Леонтьев поступает в Ярославский Демидовский лицей. И переводиться в ноябре того же года на медицинский факультет Московского университета.
Окончив факультет в 1854 году, Леонтьев направляется во время Войны добровольно в Крым в качестве военного врача. Начав службу в военном госпитале в Еникале, он переводится в 1855 г. в Донской казачий полк. Выйдя в отставку, Леонтьев приезжает в 1857 г. в Москву и устраивается в нижегородском имении барона Д.Г. Розена домашним доктором.
К окончанию его пребывания в доме Розенов у Леонтьева усиливается желание заняться литературной и философской деятельностью. В конце 1860 года он прибыл в столицу, где с восторгом встретил манифест 1861 года.
1861 г. — год духовного разочарования Леонтьева, чему способствовали непонимание окружающими его эстетических взглядов, обманутые надежды на особое развитие страны, стремительно терявшей свои отличия от буржуазного Запада.
В феврале 1863 года Леонтьев поступает на службу в Азиатский департамент министерства иностранных дел. А уже осенью он отправляется на Балканы. Восток произвел на Леонтьева неотразимое впечатление, это время окончательного оформления резко негативного отношения к «серой», «скучной» Европе денежного мешка и мещанского сюртука.
В июле 1871 года Леонтьев тяжело заболевает, со всеми признаками холеры. Никакой помощи, не говоря о врачебной, не было (больной холерой быстро слабеет) и Леонтьев, как врач ясно понимал, что это конец. Мысль о ранней смерти страшит его и в горячей молитве перед иконой с образом Богоматери он дает обет службы Богу.
И чудо свершилось. Вскоре Леонтьев уже был на ногах. Бросив все дела, он уезжает на Афон, где проводит 13 месяцев. Добившись отставки, в 1874 году возвращается в Россию.
Из Турции Леонтьев привозит с собой рукопись «Византизм и Славянство», ставшую своеобразным манифестом его философских и социально;политических идей. Работа, написанная в 1872-1873 годах, знаменовала начало самого значительного в творческом отношении периода его жизни.
«Одним словом, все главное мною сделано после 1872–73, то есть после поездки на Афон и после страстного обращения к личному православию... Личная вера почему-то вдруг докончила в 40 лет и политическое, и художественное воспитание мое...»
В основу социально-политических рецептов спасения России была положена историософская концепция о трехступенчатой эволюции общества по аналогии с развитием организма, постепенно проходящего этапы юности, зрелости и старости, заканчивающейся смертью.
Примитивен общепринятый до сих пор взгляд на Личность Мыслителя: - «С государственниками его разделяли противоположные позиции по греко-болгарскому церковному вопросу и отношению к славянству, со славянофилами — помимо названного — разное отношение к гуманизму и свободе. Мешали контактам и некоторые черты леонтьевского характера, его претензии на роль идейного лидера консервативного лагеря.
Взять хотя бы его отношения с М.Н. Катковым, фактически бывшим в те годы неофициальным выразителем взглядов правительственных кругов. Леонтьев прямо и нелицеприятно отзывался о нем: - «Он умел свой колокол, в котором серебра было уж не так много, высоко и выгодно для акустики повесить. У него можно учиться ловкости и чутью, а не идеям. Ни в печати, ни даже в частных беседах, я ни слова от него нового, не слыхал. Все это я прежде его и тоньше говорил».
Окружающие Леонтьева разные люди упорно не желали воспринимать, что имеют дело с Гением Мысли и Дела и пытались строить отношения типа: - «сняв мерку с карлика, шить костюм рослому человеку». Духовно ни либералы, ни консерваторы, Гению были совсем не ровня и это неприятие масштаба личности Мыслителя ожесточало общее отношение к Леонтьеву. В этом причина его «духовного одиночества».
Гений Духа Леонтьева постиг исконный Дух Веры. А это был, есть и будет, тот Наш с Вами, истинный Русский природный Дух Веры. Дух воспринятый Русским Правоверием (сохранившемся частично в старообрядчестве), от Культуры Вед. И, совсем не случайно, Леонтьева верующего искренне и призывающего к Страху Божьему, как Ограде Русского Духа и Русского Мiра (ничего общего не имеющего со страхом людским), и то, и нынешнее Священничество (его официальная часть) считает «не совсем православным» - Дух не тот, не иудохристианский. Как у них «не совсем православный» и Русский поэтический Гений - Тютчев, поклоняющийся и Богу, и Природе (пантеист, многобожец). То есть те люди, не потерявшие связь с индоевропейскими расовыми принципами Культуры Вед, чужды нынешней официальной Церкви (о сути этого явления я писал не раз в разных работах).
Мы индоевропейцы, русские имперцы, всегда обращены лицом к Северу (холодная опасность) и для нас наше Светило, наше Солнышко, Основа Жизни, восходит справа и изникает налево (все Центры Мировых Империй не случайно находятся в Северном полушарии и здесь же закономерно господствует природный принцип «право» правда, а «лево» погибель). «Право», для Нас с Вами, природными людьми Культуры Вед, всегда правда Жизни, а «лево» криво, уродливо Смерть – извечная ложь, как принцип существования.
Солнце наш символ Жизни, а Луна Смерти, Тьмы.
Сатанист-революционер Маяковский кричал: - «Кто там шагает правой, Левой, Левой, Левой» (Левый Марш). Но ему правда гораздо позже отвечал другой поэт, Высоцкий, из уже просыпающегося от марксистского дурмана Русского Мiра: - «А у него толчковая, левая, а у меня толчковая, правая».
Жутью и дьявольским смыслом отдает фамилия большевистского «наркома культуры, науки и образования» - «добрый дедушка» Луначарский. То есть здесь Тьма, Нечисть, колдовски соединена с «чарами», злым опасным, нечистым колдовством по нашим природным Ведам. То есть Мы с вами Русский Мiръ были отданы в руки сатаниста.
Революционные Красные Колдуны «держатели» тайных халдейских магических знаний сумели околдовать нестойкую часть Русского Имперского Мiра, и ввергли нашу Русскую Культуру, в соблазны Серебренного Века и далее в сатанистские Революции.
А дальше наступило время и торжество прямых красных колдунов-сатанистов «бокиев», «блюмкиных», «барченко», прочих «рерихов», и других Нам с Вами известных и неизвестных кровавых садистов и сатанистов. И «красная (кровавая) порча» мощным потоком полилась на погибающий Русский Мiръ, пока прагматик, государственник (но безнадежно отравленный «марксизмом, космополитизмом») Сталин не поставил нечисти, сатанистам свой, пусть временный, но заслон.
Но вернемся к Леонтьеву.
Тем и ценен литературно был писатель Толстой для Леонтьева. Тем, что Толстой смог преодолеть «всеобщее забалдение» общепринятым «мертвым стилем» и вышел на столбовую дорогу возвращения Высокого Эстетического Стиля литературы, который непременно должен был (по мысли Леонтьева) повернуть и иные стороны нашего Имперского Бытия Русской Империи к Принципам Высокой Эстетики Духа Русского Мiра.
И вот что вспоминали о Леонтьеве уже после его кончины современники: -
«А как изменялось его отношение к людям и событиям! «Кроткий в личной биографии, у себя дома в квартире... в политических аппетитах... становился беспощаден, суров — до черточки, до конца». Стоило извозчику, везшему Леонтьева по Москве, выразить неудовольствие по поводу требования полицейского, как он тут же получил удар от разгневанного барина. «Как же?.. Ты видишь мундир: ты смеешь не повиноваться ему или роптать на него, когда он поставлен... губернатором, а губернатор царем. Ты мужик и дурак — и восстаешь, как петербургский адвокат, против своего отечества». Стоило В.С. Соловьеву выступить с оправданием либерального прогресса, восторженное отношение Леонтьева к нему сменилось проклятиями и хулой (у меня есть свои оценки отношений Леонтьева и Соловьева и личности Соловьева в разных предыдущих работах В.М.).
Удивительным кажется поразительное несоответствие леонтьевской политической непримиримости и его мягкости в быту. «...На доброе дело Леонтьев поднимался бескорыстно и без всяких усилий, смотрел на это дело как на свое собственное, за «ближнего» своего волновался, мучился, гневался и радовался».
Отношения его с простыми людьми «были как-то особенно, на свой манер, патриархальны, строго-любовны, отечески-добродушны, барственно-человечны (если можно так выразиться)», чем он «окончательно пленял и покорял их...». Быть может, кроме «доброты сердца» такое поведение диктовалось и его идеями об «отеческом» отношении к народу.
Как бы там ни было, умение сходиться с простым людом, который он почитал за истинного носителя русского национального духа, не помогло ему установить взаимопонимание с широкими кругами российской интеллигенции, к которой Леонтьев относился резко критически из-за ее подражательности Западу и «пошлого либеральничанья».
На этом подведем черту. До встречи в следующей части.