Встречи с Манечкой у Митяя скоро стали обычными. После посиделок, которые чаще всего они посещали у Комарихи, а бывало, и у других, Митяй шёл её провожать.
Они всегда шли, весело смеясь и вспоминая всё то, хорошее и интересное, что было за вечер. Подруги Манечке уже советовали готовить подвенечный наряд, а парни в деревне, зная, что это его подруга и, учитывая крутые кулаки Митяя, приглашали на танец её нечасто и только с его разрешения.
Как в таких случаях всегда бывает, с каждой встречей они прикипали друг к другу сердцем всё больше, а их, невинные поначалу, ласки становились всё смелее. Манечка хоть и краснела, когда Митяй на посиделках прижимал её к себе за плечи, но уже не уворачивалась. Ей было приятно и казалось, что все подруги им завидуют. Да, наверное, так оно и было.
Митяй всё больше входил во вкус, когда они выходили в сени подышать. Когда, однажды, целуя её, он залез к ней разгорячённой рукой под кофточку, то ощутил под ладонью бешеное сердцебиение и трепет нежной девичьей груди.
– Погоди уж, после свадьбы натешишься,– простонала ему на ухо тихонько Манечка, стараясь не привлекать внимание других целующихся пар.
А потом они стали встречаться чуть не каждый вечер. Вместе с другими девчатами и парнями гуляли под ручку или, обнявшись, по деревне, а то в снежки затеются играть или на санях с горки кататься.
Не только у них сердце билось от любви в эти холодные снежные вечера. Через две недели Рождество, а там святки, потом Масленица – самая пора для свадеб в деревне.
Не из малых была деревня Нижняя Добринка, да мир слухом полнится. Разговоры о том, что Митяй и Манечка гуляют вместе, докатились и до семьи Кирсановых.
Как-то Евдокся, видя, что сын её младший, Дмитрий, торопится надеть валенки и тулупчик, чтобы ушмыгнуть на улицу, приостановила его властным голосом, как она умела это в необходимых случаях делать.
Была она роста для бабы немалого и телом не обижена. Порядок, ежели что, тяжёлой рукой сама наводила.
– Присядь-ка, Митя. Разговор есть. Что-то ты на гулянку зачастил? Раньше, бывало, хворостиной не выгонишь, а тут что ни вечер, то до полночи в доме нет.
– Так ведь, что делать- то? – отмахнулся Митяй – Дрова принесены, вода натаскана, за скотиной убрано. Мне что, теперь век из дому не выходить?
– Вань. Поди-ка сюды,– кликнула она среднего сына, который с семьёй жил в доме матери.
Тот вошёл в горницу, мягко ступая шерстяными носками по цветным половикам.
В свои двадцать три года был он того же роста, что и младший сын, только в плечах пошире. Как и Дмитрий, был он кудряв, только волосом посветлее, с рыжиной, что ли. Небольшая борода, которую Иван начал отпускать после рождения второго ребёнка, подчёркивала его старшинство, хотя и выдавала в нем наличие кавказской крови.
– Чего звала?
– Присядь вон за стол, потолкуем. И ты садись,– повернулась она к Митяю.
Оба брата сели за стол и уставились на мать.
– Ты, Митя, с Машей Ашниной давно уже хороводишься?– строгим голосом спросила она.
– С октября. Ближе к ноябрю уже.
– Я тебя про Машу спрашиваю. Она что, тебе нравится?
– Нравится, – набычившись, выдавил из себя Митяй.
– Нравится или любишь её? – допытывалась мать.
– Люблю.
– И далеко у вас это зашло?
– Чего зашло?
– Ты не придуривайся, – вмешался Иван,– того зашло, куда с одной стороны заходят, да и тут же выходят, что из тех ворот, откуда весь народ.
– Не было ничего такого у нас, целовались только.
– Ты имей в виду, – опять начала Евдокся, – об вас полдеревни говорит. Так что смотри, девку не опозорь, а то ей ворота дёгтем вымажут – век замуж не выйти.
– Я им вымажу, – вскипел Митяй, – да её скромнее никого в деревне нет.
– Вот и не доводи до греха – женись, пожалуй.
На Митяя как холодной воды ушат вылили.
– Да, я, вроде, погулять ещё хотел.
От гульбы твоей путнего ничего не будет. Господи уберёг, хорошо, хоть греха не было. Живота не нагуляли, значит, можно всё, не торопясь, обстряпать. Ты что, уже против Мани?
– Нет, не против я. Куда мне жениться? Ничего ещё в жизни не видел.
– Ты не верти,– стукнула мать по столу, – люба она тебе, значит, сватов засылаем, нет – стало быть, другую найдём.
– И что вдруг вас с моей женитьбой припёрло? – уже раздражаясь, спросил Митяй.
– Работница в дом нужна. У меня уже годы не те.
– Тебе же Валя, и невестка Тося помогают, опять же, у нас и жить-то негде.
– Иван уже строить избу завершает, в святки переедет. А Валю, что же, тебе не жалко? Сестра ведь она тебе родная, ей же четырнадцать всего стукнуло, так она с нашим хозяйством одна не управится. Загоним девку, к шестнадцати она на старуху будет похожа – руки до земли, вены как верёвки, спина колесом, какому парню тогда она нужна будет?
– Так ты что, хочешь Маню работой в старухи загнать?
– Ничего, она девка крепкая, к работе привычная, выдюжит. А уж мы ей подмогнём.
– Ну, да– ты подмогнёшь, – недоверчивым голосом протянул Митяй.
– Нуда – хуже чесотки,– съёрничала, усмехнувшись, Евдокся, – ты мать слушай, умней будешь. Маню Ашнину бери. Они семья не богатая, так что и небольшое приданое для них в тягость. Небось, что девка сама себе к свадьбе нашила, то у неё и есть. Да ничего. Свадьбу справим не хуже, чем у людей. Пусть знают Кирсановых. Мы ни перед кем не кланялись, может, за то и страдаем. Да, нас, Кирсановых, на колени не поставишь.
– А ты мать, расскажи.
– О чем это ты?
– Когда Кирсановым страдать пришлось?
– Ты хоть знаешь, кто мы такие есть? Как в Нижней Добринке оказались?
Подрос ты крепко, женить уже пора, так историю рода нашего послушай. Потом детям своим передашь