О.И.
Цветут каштаны майские взахлёб,
сирени кисти ломятся в оконце,
ладошкой вытираю потный лоб,
потом смотрю из-под неё на солнце.
Ну, значит, всё!
До лета – полшага!
Недаром на заре, плеснувшей ало,
над Ай-Тодором радуга-дуга
то блёкла вся, то яростно сияла.
И растворялся без следа туман,
и волны не плескались в тёмном гроте,
а юный стриж – воздушный хулиган,
скрипичный ключ вычерчивал в поёте.
Ну, значит, всё!
Уже ни я, ни ты,
о чём и взгляды говорят, и руки,
не вспомним больше зимней маеты
и суеты в бессмысленной разлуке.
Зачем нас разделяют города
и важные дела, и горы эти,
когда уходят лучшие года,
ничем незаменимые на свете?
Зачем? Но на вопрос ответа нет.
Есть жизнь, где мы живём, любя и бредя,
где Аю-Дага грузный силуэт
напоминает грозного медведя.
Ну, значит, всё!
Уже ни ты, ни я
не ратуем за чёткий мир симметрий,
и серпантин асфальта, как змея,
блестит и извивается к Ай-Петри.
И мчится «жигулёнок» вверх и вверх,
выигрывая с высью поединок,
где травостоя изумрудный мех
лоснится и сверкает от росинок.
И где мы заслужили честно, чтоб
весной, – как от дождей она не мокла б, –
цвели каштаны бешено, взахлёб,
вслед за сиренью вламываясь в окна…