Граммофон 10

               
Шумно проходили ярмарки в Нижней Добринке. Продавали товары с дощатых прилавков и навесов, которые сооружались на два дня из досок и парусины, а к вечеру в воскресенье опять разбирались. Шла торговля и в обжорных рядах, где стояли десятки баб с лукошками яиц, крынками со сметаной, глечиками с ряженкой, корчагами мочёных ягод. Другие крестьянки держали на руках связанные пуховые шали и рукавицы. Сновали меж рядов и возов коробейники, торговавшие из своих коробов всяким мелочным товаром и материей.  Вязанками лежали дубовые веники, связками подшитые валенки. Отдельно стояли мясные и рыбные ряды, невдалеке от них из корзин выглядывали живые куры и петухи, гуси, утки,  а то и поросята.
 В базарный день на рыночную площадь каждый раз приезжало торговать сто, а то и сто пятьдесят возов с товарами, а праздного люда возле них толклось  раза в три-четыре, пожалуй
Ярмарка вселилась и играла, торговалась и пела песни, кудахтала, мычала, блеяла, смеялась и  разноцветилась от ярких зимних юбок, женских платков, раскидываемой по прилавкам материи и пучков шёлковых лент.
Крутилась разборная карусель, откуда слышался задорный девичий смех. 
Но мысли Митяя все были о предстоящей свадьбе. Он и на площадь-то в воскресный день заехал, чтобы колечко к свадьбе Манечке купить.
Ему самому серебряное, широкое, мужское кольцо дядя Фёдор Турчонок уже подарил на прошлой неделе.
– Это, Димка,–  сказал он, улыбаясь,– тебе на счастье от крёстного, теперь всю жизнь на руке носить будешь и меня вспоминать. Оно от напастей уберегает. Его ещё отец мой от француза получил,  когда под Севастополем они оборону держали. Он тогда на раненого французского офицера наткнулся, тот без сознания в овражке лежал, и на себе его до лазарета дотащил. Пройди он мимо – помер бы француз.   
Митяй обнял дядю и пообещал:
– Беречь буду его,  дядя Фёдор, спасибо тебе за подарок.
Внутри кольца была надпись: «Dieu vous garde» , которая ничего обоим не говорила, но решили оба, что для венчания оно годится. Кольцо было Митяю чуть-чуть великовато, но с пальца не сваливалось, а значит,  было у него всё в порядке, к венчанию он был, считай,  что  готов.  Ему хотелось купить колечко  и для Манечки.
 Коробейники в деревне бывали, и лавка галантерейная купца Пичугина работала, но маленькие кольца были из меди, из латуни или из мельхиора.  Были, конечно, и серебряные, но  для  Манечкиных пальчиков явно велики.
Он уже почти миновал торговые ряды и возы с разложенными товарами, как услышал знакомый бархатный женский голос, который вернул его к действительности. Он оглянулся, у одного из возов стояла Елизавета Апполинарьевна, которую за глаза в деревне звали  Комариха, и улыбалась ему.
–  Вот встреча, так встреча. Никак, Дмитрий Петрович, нужного товару не найдёте?
– Хотел  купить колечко Манечке, чтоб под венец идти, да ни одно не приглянулось.
– Вот незадача-то, –  усмехнулась она, –  да это дело поправимое. Не завтра свадьба, выберешь ещё. Да и у меня дома их с десяток есть, заходи, посмотри, глядишь, какое и понравится, сговоримся. Да заодно поможешь мне граммофон в дом доставить. Гляди, какую я красоту купила.
Митяй  на возу у ямщика увидел то, на что обращала она его внимание – граммофон. Как же он был хорош,  сверкая полированными боками из красного дерева. Труба была у него волнистая, как цветок, и отливала золотом.
–  Вот ещё четыре пластинки к нему. Теперь у меня не вечерние посиделки будут, а музыкальные вечера. Молодёжь, я думаю, заинтересуется. Ты-то любишь пластинки слушать?
–  Я их и  слышал один раз на ярмарке в прошлом году. Помню, мужик какой-то про блоху пел и всё хохотал, пьяный, наверное.
Женщина засмеялась:
 – Эх ты, ведь это на всю Россию известный певец Шаляпин пел. Ну, давай грузи эту красоту к себе на сани.
Митяй осторожно взял граммофон и положил на сани, потом рядом с граммофоном боком села Комариха, придерживая его, а он на коленях пристроился в конце саней и слегка тронул гнедую кобылу Кралю вожжами. Она понеслась по улице,  раскидывая в стороны комья снега.
Доехали скоро. Митяй соскочил с саней и хотел, было, ухватить граммофон, чтобы вручить владелице. Однако,  Комариха, проворно шмыгнув за калитку, отворила створки ворот и пригласила заехать, чтобы, мол, дорогую технику не повредить. Митяй подвёл Кралю под уздцы к самому крыльцу и уже тогда взялся за полированные бока граммофона. Хозяйка шла впереди, отворяя перед ним двери. Граммофон был внесён и водружён на стол, а гость сконфуженно оглядывался на мокрые следы, оставленные валенками.
– Наследил я тут. Пойду, пожалуй.
– Что ты, гостенёк дорогой. Погоди хоть маленько, музыку послушаем. Да не смотри  ты на дверь. Лучше валенки сними.
Сама он быстро вынула откуда-то тряпку и затёрла маленькие лужицы, которые остались от снежных следов.
Митяй снял валенки  и поставил возле печи, сам присел к столу, с любопытством разглядывая граммофон.
– Заграничной работы, немецкой, –  с гордостью проговорила хозяйка, – а пластинки разные. Есть две русских, одна немецкая, а вот американская,  и протянула ему её. Митяй взял пластинку в руки и улыбнулся. На белой круглой этикетке по центру была смешная картинка: точно такой же граммофон, слушала потешная белая собака с черными пятнами, подняв одно ухо. Буквы ему были непонятны, поэтому он,  насмотревшись на картинку, вернул ею обратно.
– И что здесь написано?– Войс хиз мастэр. По-русски это:  «Голос её хозяина», но это как бы фирменный знак. А записана музыка танца «Аргентинское танго».
– А на других что?
На немецкой оказался  вальс Штрауса «Сказки венского леса», а на выпущенных в Санкт-Петербурге,   песни:  «Когда б имел златые горы» и «Очи чёрные».    Он все их с интересом перебирал.
– Послушать хочешь?
– Конечно, хочу.
– Смотри, что я буду делать.
Комариха поправила трубу, отвернув ею в сторону, покрутила торчащую из полированного ящика позолоченную ручку, потом осторожно поставила пластинку на диск аппарата и сдвинула в сторону рычажок.
 Звуки оркестра, исполнявшего прекрасную музыку вальса Штрауса, зазвучали из золочёной трубы, наполняя комнату атмосферой королевского оперного театра.
Митяй, как зачарованный, слушал музыку, не отрываясь. Это была совсем другая музыка, не то, что деревенские гармошки и балалайки.
  – Ну, что, Дмитрий Петрович, нравится? – очнулся он от голоса хозяйки, который вернул его в жизнь из мечтательного состояния, навеянного незнакомой мелодией. В горницу из спальни вошла хозяйка, которая одета была уже не в строгое платье, а в жёлтый пеньюар с кружевами. Короткие рукава подчёркивали её полные, холеные руки с кольцами на тонких пальцах,  наполовину приоткрытая ею полная грудь с золотым крестиком  в ложбинке колыхалась, приподнятая ладно скроенным одеянием.
– Очень. Только почему Вы меня Дмитрием Петровичем называете? Все домашние меня Митя зовут, друзья – Митяй, другие Дмитрий  или просто Дима.
– Так ты же через две недели женишься. А женатого мужчину, главного в доме, как ещё назвать? Конечно, по отчеству. Давай теперь отметим мою покупку. Пятьдесят рублей за неё все-таки отдала. Как думаешь, того стоит?
"Ни хрена себе, – подумал Митяй, – мы всю свадьбу в тридцать целковых уложить думаем. Да за такие  деньги можно двух коров купить", –  а вслух сказал: « Конечно, вещь стоящая. Такого ни у кого в деревне нет».
– Теперь у меня, пожалуй, не только на вечерки люди собираться будут. Попробуем организовать музыкальные вечера. Вот ещё пластинок прикуплю, тогда можно будет это обдумать. Я ведь всё-таки бесстужевские курсы кончала. Потом уж мы в народ пошли. Так что кое-что ещё из культуры и науки помню, – говорила она,  растягивая немного слова, как это делают люди чем- то озабоченные.
 При этом она что-то искала в буфете.
– А, вот она, нашла. Слава Богу, осталось ещё немного, – с этими словами она достала гранёную бутылку с длинным вытянутым горлышком и поставила её на стол.
– «Винный дом Шустовъ и Ко», –  прочитал Митяй надпись полукругом на цветной этикетке:  «Поставщик двора Российского Императорского двора»,  «Коньякъ», а ниже «Изготовлено во Франции, розлито в Санкт-Петербурге».
– Пробовал такого? – ласково спросила хозяйка.
– Откуда нам? Водку монопольную,  и то один раз, пробовал у дяди. А так наливочки или настоечки в праздник, бывает,  пару рюмок  и опрокинешь.
– Тогда  тем более стоит попробовать, заодно и на  «ты» перейдём.
– Это как?– выпучил глаза Митяй.
– Ты же попросил тебя Дмитрием Петровичем не называть, а я тебя прошу тоже звать меня на «ты».
– Так ведь не поймут же. Кто вы, а кто я. Да и старше вы, так не положено.
– Какой ты бирюк, право. Кто же  женщине на её возраст указывает. А потом,  мы ведь никому не скажем, будем знать только ты и я. При всех, конечно, можешь величать меня по отчеству, а когда мы только двое, зачем условности?
Митяй не нашёлся, что ответить. Хозяйка при этом не теряла времени даром.  Две высокие рюмки на  фигурных ножках были ею налиты почти доверху. Одну она протянула Митяю, подойдя вплотную, вторую взяла сама, обвив его локоть своей полной ручкой,
– Пьём до дна, Митенька, – и начала пить маленькими глотками.
Митяй, зажмурившись, опрокинул в рот всё, что в рюмке было. Действительно, это было для него новое ощущение. Коньяк оказался значительно крепче вина или наливочек, но гораздо приятнее и ароматнее, чем водка. В животе у него сразу стало горячо, и перехватило дыхание. Он, наверное, с полминуты стоял с широко открытыми глазами, не зная, вдохнуть ему или выдохнуть.
– Едрёная штука, – наконец, выдавил он из себя, – закусить бы. - Тут же рот ему заткнули поцелуем,  да так, что он чуть не задохнулся. 
Когда Елизавета отстранилась от него, закончив свой поцелуй, а он всё ещё стоял слегка обалделый, то сквозь звон, начавшийся   в ушах, услыхал:
– Хороша ли такая закуска?
– С ума сойти можно, – выдавил из себя Дмитрий.
Голова у него слегка кружилась,  и его начинало охватывать блаженное чувство.
– Какую пластинку поставить?
–  Всё равно.
– Ну, тогда, пожалуй, эту, – и через минуту в комнате зазвучали ритмичные, отрывистые звуки, с необычной, но буквально завораживающей его мелодией.__
– Что это за музыка?
– «Аргентинское танго», танец такой.
– Это где его танцуют?
– Раньше в Аргентине танцевали, а теперь и в североамериканских штатах и в Европе, да и в Петербурге уже к нему привыкли.  Хочешь, попробуем? – и, не дождавшись от него ответа, шагнула к нему вплотную. Правую руку его она положила себе на талию, отставив левую в сторону, заглянула в упор в его синие глаза своими  тёмными, как ночь,  глазами. – Шаги нужно делать небольшие, скользящие. Через четыре шага – два делаешь на цыпочках,  и вместе делаем поворот, –  учила бывшая бестужевка его движениям нового танца, – при этом ты должен смотреть прямо на меня.
Митяй краснел и неумело топтался на месте, потея и не сводя глаз с заветной ложбинки, внутри которой поблёскивал на цепочке золотой крестик. Неожиданно возникшее желание обладать этой женщиной, всё больше овладевало им.
 – Вы меня простите. Не выходит у меня, у нас так не танцуют.
–  Бог простит, а я тебе делаю замечание. Опять меня на «Вы» назвал. Мы же уже пили за это, а ты всё забыл. Будешь наказан, но,  видно, придётся ещё раз  выпить на брудершафт.
- На что?
- На брудершафт, это немецкое слово. Означает, что мы друзья и будем говорить только «ты». Скажи – Лиза, –  при этом коньяк из гранёной бутылки,  казалось, сам льётся в рюмку.
- Лиза, - как заговорённый,  пробормотал Митяй.
- Делаем всё снова. __
Они опять обвили вместе правые руки с рюмками и уже с чувством выпили жгучую, ароматную жидкость. Она взяла из вазочки сладкую помадку и сунула ему в рот, а потом запечатала ею своим жгучим  поцелуем.
- Эй, Дмитрий, да ты целоваться-то толком не умеешь,- улыбнулась она слегка иронично. – Да не дуйся ты.__
- Давай научу, сам потом благодарить будешь. Согласен?__
Митяй, у которого голова кружилась всё больше, только утвердительно мотнул ей.
- Да поставь ты рюмку на стол, - уже нетерпеливо прошептала эта женщина, как ему казалось, завораживающе волшебной красоты.
 Елизавета прильнула к нему и,  притянув его кудрявую голову к себе,  впилась в его губы долгим поцелуем. Он ощутил её  сладкие, умелые губы женщины, которая почувствовала в нём настоящего мужика и хочет сейчас его всем своим существом.
- Лиза, да что же это?- как в бреду бормотал Митяй,  шаря руками по ею пеньюару. __
- Ты что, Митенька, ещё женщины не пробовал? – догадливо поинтересовалась его сердечная наставница.   
- Нет,  - помотал головой он,- ещё ни разу. __
- Господи, а ещё жениться собирается. Ничего, это беда поправимая, - шептала она. - Выпей ещё полрюмки. Клянись, что не скажешь никому. Целуй крест, - и она подалась к нему всей грудью.
 Пеньюар, казалось,  сам распахнулся, и полные ею груди с большими темно-розовыми сосками раздвинулись и торчали в стороны.
 День шёл к своему завершению,  и в полумраке комнаты, который становился всё гуще и всё больше похожим на темноту, Митяй обалдел от вдруг обнажившегося перед ним впервые доступного, роскошного женского тела.
Он припал тогда губами к крестику, прижимая трясущимися от неуправляемой уже страсти её полные с шёлковой кожей ягодицы.
Когда он очнулся и начал осознавать происходящее, то вдруг понял, что лежит, утопая в  перине незнакомой ему комнаты, а рядом, бесстыдно раскинувшись, лежит какая-то женщина.
- Господи, - перекрестился он, - прости грехи наши тяжкие. __
- Это правильно, - засмеялась его ещё недавно вожделенная женщина, - не согрешишь – не покаешься, а не покаешься – не спасёшься. Так что ты не горюй. __
Митяй вскочил с кровати, сверкающей при свете свечи никелированными шарами, сопя, судорожно натягивая на себя исподнее и домотканые полосатые штаны. Сейчас ему было стыдно смотреть в ту  сторону, где лежала,  разглядывая его, матёрая черноволосая красавица, опершись на одну руку.
- А ты ученик способный.  Давно мою лужайку никто не пахал, а уж чтоб три раза подряд без передыху, это мне удача выпала. Ты хорош, прям как конь племенной. Ох, бабы тебя любить будут.
– Зачем же мне бабы. Я хочу, чтоб Манечка меня любила.
– Что ж, – усмехнулась Комариха, – и Манечка скоро бабой будет, и любить тебя будет, и проклинать, а ты меня теперь век не забудешь.   Ведь та женщина, с кем ты из юношей мужиком стал – не забудется никогда.
Митяй наскоро оделся, определив по тихо стучащим в горнице ходикам, что прошло уже больше четырёх часов с тех пор, как он переступил порог этой  «бесстужевки».