Глава Первая,
в которой река поет песню
Все это случилось так быстро – увы, капитан Гонсало неплохо знал свое дело. Конечно, если бы в доме был дон Мигель… но его, как мы знаем, не было, как не было и большинства его товарищей по оружию. Кто-то погиб, кто-то оплакивал, кто-то гулял в кабаках. Дом охраняло не более двух десятков… хозяин-то, вроде, умер… и все случилось так быстро, так быстро.
Ворота выбили, протаранив их тяжелым бревном, и оглушили стражу, успевшую только вскрикнуть. Закричали и во дворе, не успев понять, что случилось. Закричала «старая кошка», когда оттаскивали ее от двери «ее девочки». Она замолчала, только когда получила удар чем-то тяжелым по голове.
Не кричала только прекрасная Леонора. Зачем? Этим утром – не то, чтобы сразу, конечно, но ей уже доложили: отец, а вместе с ним его враг… мертвы. Прямая, она встала спиной к стене, у окна, для встречи ночных гостей. В последние дни она буквально не выпускала из рук томик Петрарки, который купила зачем-то тогда, на ярмарке…
Чем ближе мой последний, смертный час,
Несчастий человеческих граница…
Капитан Гонсало безупречно выполнил свое поручение, не оставшись при этом в долгу ни перед собственной алчностью, ни перед своими наемниками: епископ был скуп, но зато и при Каса Вьеха, и в имении дона Мигеля им с лихвой нашлось, чем вознаградить себя за труды.
Тем легче, тем быстрее время мчится…
Только двое, только двое могли бы ему помешать… Так казалось ей, так хотелось ей думать.
Зачем же луч надежды не погас?•
Но оба, нет, оба уже мертвы. И как ни уверял ее капитан, что «действует исключительно для ее блага»; как ни приносил извинения за «нелепое вторжение слишком усердных людей», как ни усаживал, почтительно кланяясь, в карету, чтобы везти без промедления в монастырь – все это и все последующее она воспринимала – никак. Зачем же луч надежды не погас? Ее сердце замерло, сжалось… а отцовское, которое должно было бы просто криком кричать – молчало, усыпленное огромной дозой вина.
И все же – оно ведь очень даже проявилось, «все это последующее». То, что должно было, казалось, безвозвратно уйти, вдруг обрело в те минуты – или часы, – некое вполне конкретное будущее…
Ибо неведомо, где берут свое начало пути.
________
•сонет XXXII на жизнь мадонны Лауры
***
И боги не выдержали. Величайший из великих, светозарный Вишну, внял их исступленным мольбам, и сошел в их мир, воплотившись прекрасным, как месяц, сыном Дашаратхи, царя Айодхьи.
Сияющий в Темноте; полюбил прекрасную принцессу Видехи, и ради нее прошел такие испытания, которые только и мог человек придумать для воплотившегося бога. Огромный лук, принадлежавший самому Шиве, который никто из жалких смертных не мог даже согнуть… Красавец Рама сломал древнюю реликвию древнего царского рода, не поведя и бровью. Благоговение смертных – лишь прах от праха… Прекрасная Сита стала его женой, и обрадованный Дашаратха объявил его своим наследником – еще бы, ведь он же бог!
Но воплотившееся божество все-таки вынуждено жить по законам смертных. Мачеха вспомнила об обещании, опрометчиво данном ей Дашаратхой на супружеском ложе: два желания! Два желания… Согласно им Рама будет изгнан с юной женой из отчего дома, а наследником станет его сводный брат. Втроем с женой и братом Лакшманой Рама будет скитаться по лесу, испытывая нужду и лишения, но даже ни разу не нахмурит свое чело – еще бы, ведь он же бог!
Мужчинам – охота и медитации, а все тяготы неустроенной жизни, как свадебное покрывало – на хрупкие плечи прекрасной принцессы с таким странным именем•…
Ты видишь это, да, царь ракшасов? Сердце твое испытывает муки пронзенного стрелой сокола при виде нежной красавицы, покорно прислуживающей своему прекрасному, как месяц, божественному мужу… ее руки огрубели, ее движения стали резкими и утратили совершенство, ее глаза стали глубоки и печальны… Разве такой жизнью должна жить твоя дочь, всемогущий ракшаса?!
Но ни один из твоих посланцев не вернулся живым, неистовый царь. Рама играючи одолел каждого из них, почти не прибегая к помощи своего брата Лакшманы – еще бы, ведь он же бог!
Ее слезы – драгоценный жемчуг, ее кровь – алые рубины, ее печаль – черные бриллианты… Разве для этого была рождена она, подобная божественной песне в своем совершенстве? Ты не вынес этого, синекожий демон. Твоя знаменитая на всю Трилоку Пушпака, крылатая колесница, разверзла небеса, как острый клинок рассекает тончайший шелк… Дочь, никогда не знавшая своего страшного отца, обрела, наконец, родной дом.
А прекрасный Рама остался стоять глубоко в заповедной чаще, безмятежно взирая на небо, принявшее в себя золотую колесницу. Воплотившийся бог живет по законам смертных… Но зато теперь у бога есть повод.
Радуйтесь, величайшие! Могучий Равана обречен. Сын Дашаратхи одолеет неукротимого демона – еще бы, ведь он же бог!
***
Никто из них сразу не понял, что разговор… окончен. Философ так и сидел на залитом кровью опустевшем полу, у звезды, на ободе которой погасла половина свечей. Лица его было не разобрать, и что он думал – неясно.
Дон Родриго – его била крупная дрожь, руки тряслись, как у глубокого старца. Он даже думать забыл о своем пузырьке со святой водой. Впрочем, зачем бы он ему понадобился… Разве что окропить ею Философа. Дон Родриго как-то не предполагал, что «разговор с демоном» зайдет в такое русло. Он, конечно, и не такого насмотрелся на допросах, но все же… Вопрошаемый, обычно, не бывает сыном дознатчика. И независимо от того, духом ли был собеседник Философа или не очень... видно, не очень, крови-то – вон сколько… хорошо, что это бывшая допросная и в полу устроены желоба для ее стока... В общем, все вышло гораздо… неправильней, чем он ожидал. Епископ передернулся, обхватил плечи руками. Думать о том, что следовало из того факта, что собеседник дона Франциско мог быть и не духом, он сейчас не хотел. Не мог.
А дон Хайме и вовсе потерял нить и суть. От потрясения его колотило так, что он вынужден был широко расставить ноги и согнуть их в коленях, иначе – упал бы. Все то, что было – для него было слишком жутко. Слишком… Ему отчаянно хотелось проснуться.
- Н-ну, - вдруг похрипел в тишине Философ. – И каково тебе, твое преосвященство?
Море коротких свечей на полу еще трепетало, догорая, и бросало на лицо Философа страшные, кровавые отблески. Весь пол весь в крови… и руки его – в крови…
Он поднял лицо. Дон Родриго с каким-то ужасом отпрянул к стене. Да полно, а человек ли этот… Философ?! Даже не побледнел.
- Чего молчишь, старый друг? – продолжал между тем дон Франсиско, вставая. Он одернул свое одеяние и потер ладони, безуспешно пытаясь счистить с них свежую кровь. – Ты слышал все, что он говорил? Что скажешь?
О да, дон Родриго слышал все, как тихо ни говорил бы тот… кхм… демон. Акустика в допросной была нарочно устроена таким образом, что слышен был даже шепот… даже треск, шорох, стон… но не будем. Да, слышал все. Только говорить об этом, осмысливать это сейчас не мог. Епископу нестерпимо хотелось бросить все и… бежать, что ли. Бежать отсюда подальше… но он взял себя в руки.
- Мы запрем дверь снаружи, - сипло ответил он. Голос, впрочем, уже почти не дрожал. – Я распоряжусь потом об уборке… без лишних вопросов. И зайду к тебе завтра. А пока – полагаю, нам лучше всем разойтись.
Философ как-то сдержанно замолчал, будто собираясь возразить что-то, но дон Родриго торопливо прошел к двери. Засов заклинило, епископ нетерпеливо дергал и дергал его…
- Да помогите же, Хайме! Неужели не видите…
Они вышли, втроем, и заперли дверь на ключ, и проводили Философа до его кельи. Расстались, не произнеся друг другу ни слова. Эту ночь еще нужно было осмыслить. И каждый сделал это по-своему.
***
Кто знает, что может таиться в абсолютной тьме? Глубины хаоса или безупречные легионы порядка? А, может, во мраке кроется пустота? Или одинокая искра разума, еще не сознающая своего существования… и холод. Человек, лежащий на лишенных цвета камнях где-то далеко в беспросветных глубинах… Ты чувствуешь этот холод, пьющий твою душу?
Хота Серебряный открыл глаза. Темно, совсем темно. Где он? Он помнил… поединок… до последнего мига, до последнего вздоха. Он, вроде бы, умер? Тогда почему ему кажется, что – еще жив? Лежать было ужасно неудобно, и Хота поднялся. Голова закружилась, мир вокруг обезумел и пустился в пляс. Спокойно, дорогая (это он голове, разумеется), не надо так… мы же друзья. Вообще, чувствовал он себя донельзя разбитым – мрачный каламбур. Но смертельной раны в груди больше не было, и – он обхватил рукой запястье – он был совершенно свободен, насколько свободен может быть человек, не знающий, где находится.
Значит, все не так плохо! Хота огляделся и ничего не увидел. Только темнота, но отчего-то он был уверен, что не потерял зрение. Мертвые попадают в подземный мир, так? Возможно, он просто находится под землей? Человек, упавший с такой высоты, в сказках проходит землю насквозь – а тут, значит, застрял на полпути.
Он явно сидел на камнях. На камнях, лишенных растительности. Хота подобрал несколько штук поменьше, зашвырнул один за другим в разные стороны. Звуки убедили его в том, что он находится в небольшом помещении, возможно, в пещере. Он покричал. Получилось хрипло и слабо, но эхо послушно откликается на любые звуки. Действительно, похоже на подземную пещеру. Прислушиваясь к звукам, он уловил еще один, на который раньше не обратил внимания – тихий плеск воды.
Собравшись с силами, Хота Серебряный наконец поднялся на ноги. Тошнота, и слабость, и головокружение – об этом придется забыть, причем лучше всего – насовсем. Шатаясь, он направился туда, откуда доносились тихие звуки.
Большая река не может так журчать. Скорее всего, это ручей, исток. Даже не видя дороги, Хота остановился как раз у края воды, опустился на колени. Ему нестерпимо захотелось пить. Он опустил руки в ледяную воду, зачерпнул сумрачную влагу…
Скажи, Великая река,
Река Забвенья и Печали,
В какие сумрачные дали
И из какого далека
К каким Богам тебя призвали?
Хота вздрогнул, невидимые капли стекли с его ладони. Чья это песня?!
Кто воды темные твои
В блеснувшем зареве заката
Плеснул на древний лик Земли?..
Где тени смертные легли,
Откуда душам нет возврата…
Казалось, сама река поет ее. Серебряному стало как-то не по себе. Значит, он все-таки умер? И попал в Царство мертвых, в преисподнюю, в чистилище? А это – Лета перед ним, «река забвенья и печали»? Или Стикс, отделяющий мир живых от мира усопших?!
От избытка чувств он даже сел прямо на камни у самой кромки реки забвения. Если все это так, то где же Харон? Харона не было. А, кстати, всегда было любопытно, куда и где он тратит деньги, полученные от почивших за перевозку? В поисках денег, Хота машинально ощупал себя. На нем была та же грубая арестантская одежда, в которой он умер – рубаха и штаны, небрежно сшитые и необработанные. Карманов, понятно, не было, денег тоже.
Неожиданно это обстоятельство – отсутствие платы за проезд – подняло ему настроение. Речка здесь явно мелкая, пройду и сам. Он поднялся, пошел вперед, на берег мертвых. Речка оказалась и в самом деле совсем ничего, так, крохотный ручеек, не доходящий и до щиколоток в самом глубоком месте. Хота встал по другую сторону этого ручья. Ну и?
Берег мертвых, если, конечно, это был он, ничем не отличался от берега живых. Из озорства Хота еще несколько раз пересек реку забвения туда и обратно – ничего. Где же правда, братцы?! Умер он, в конце концов, или нет?
Априори он, естественно, считал себя живым – и был совершенно прав! Остатки исследовательского пыла он потратил на изучение пещеры. Она, действительно, оказалась небольшой; ручеек сочился из крохотного проема в стене, куда и руку-то, казалось, едва просунешь. Боковых проходов в пещере не было, единственный выход вслед за рекой уходил в непроглядную тьму.
Итак, остается два варианта – либо сидеть тут, куда забросила его башня, либо идти вперед, вослед за рекой забвения. Понятно, что Хота Ирбис выбрал последнее.
Проход был таким узким, что Хота едва протиснулся в него. Утешая себя мыслью, что дальше обязательно станет свободнее, он пробирался все дальше, но свободнее отчего-то не становилось. Временами ему казалось, что он застрял и что дальше продвинуться уже невозможно, но что-то как будто складывалось у него внутри, и он ухитрялся проскальзывать даже самые невозможные места.
Зажатый скалами, он задавался вопросом – а что, если вот так, рано или поздно, он останется навсегда в непроглядном мраке? Похоронит сам себя в холодном камне? Перспектива вырисовывалась совсем безрадостная, но человеческое упрямство, безудержное желание жить и выбраться из каменного склепа заставляли его двигаться дальше и дальше.
Речка стала полноводнее. Пить, шагая по колено в воде, хотелось невыносимо, но он пока не решался на это. Пить из Леты категорически запрещено, если не хочешь навек потерять память, и он откладывал утоление жажды на возможно более поздние сроки, тем более что пока он не то что нагнуться к воде, а вздохнуть толком не мог. Низкий потолок стал постепенно подниматься. Он не видел этого, но чувствовал безошибочно.
Вода дошла уже до середины бедер. Он страшно замерз, и его бил озноб, но он запретил себе обращать на это внимание. Путь вперед – и ничего больше. Дно реки забвения пока вело себя относительно пристойно. То и дело попадались, конечно, неглубокие промоины, и простая кожаная обувь на шнуровке, благородно подаренная ему черным королем взамен дорогих высоких сапог, скользила, не оказывая никакой помощи своему обладателю. Но падать ему, зажатому со всех сторон, было решительно некуда.
Река забвения набирала силу. Холодные скалы чуть раздвинулись, и он, наконец, смог развернуться так, чтобы не двигаться боком, а идти прямо, как и положено нормальному человеку. Уровень ледяной воды поднялся уже до самой груди.
Мрак и холод взахлеб упивались теплом его души, но он заставлял себя не размышлять об этом. Только путь вперед.
Поток стал своенравным. Теперь Хота едва справлялся с его прихотливым течением, которое стремилось во что бы то не стало опрокинуть, разбить о скалы и унести прочь, в непроглядную даль.
Дно тоже явило характер. Промоины, большие и маленькие, попадались теперь на каждом шагу, но пока что ему везло и он еще ни разу не упал.
Он шел как одержимый, стараясь не чертыхаться (не поминай, как говорится, черта в двух шагах от преисподней), не думая о том, что впереди его может ждать смерть, не чувствуя, как от холода сердце замирает у него в груди, думая только о том, что обязательно увидит солнце… Он и впрямь был одержимым.
Впереди послышался рокот воды. Хота остановился. Водопад? И что будет, если этот водопад низвергается на острые выщербленные камни? Но тут же он отбросил эти мысли. В конце концов, будет то же самое, как если бы он остался здесь стоять и раздумывать. Так, или иначе… какая разница?
Хота Ирбис снова двинулся вперед. Нога скользнула в очередную промоину, коварную сущность ложа реки забвения, и на этот раз он не удержался. Сильное течение подхватило его, швырнуло пару раз на равнодушные стены… рокот водопада уже совсем близко, совсем… оглушительный грохот… стена воды, а он – лишь капля в ее безграничном стремлении…
Даже могучие и бесстрастные силы природы могут иногда склонять голову перед упрямой волей человека. Вода выплеснула его на середину широкой чаши. Он не мог достать ее дна, но сумел кое-как выбраться из нее и снова оказался по колено в воде. Стены раздвинулись, река обмельчала.
А ведь он как будто уже падал недавно в какой-то водопад? Тогда, когда река вынесла его в Хранилище?.. Как там изрек черный… У судьбы сардонический взгляд на жизнь?…
Падая в черные воды реки забвения, он, между прочим, изрядно их наглотался. Только сейчас ему пришло в голову, что этого делать не стоило… Хота попытался вспомнить что-нибудь из своей прошлой или недавней жизни – что-нибудь незначительное, или важное… или совсем отвлеченное, или последнее… Эрешкигаль, лунная битва… поединок, Хранилище… Память работала безотказно. Больше того, теперь он отчетливо понимал: что-то произошло с ним во время поединка его с королем. Что-то ужасное, отвратительное, что не вмещало до времени его сознание. В остальном память проявляла себя отлично, иными словами – так же, как и до Леты. Возможно, конечно, что воды стерли даже память о памяти каких-то событий, но Хота был склонен думать иначе. Похоже, вода была самая обыкновенная… только очень холодная. Как снег. Чистый белый снег…
Внезапно он почувствовал себя предельно одиноким – и страшно уставшим.
Бокового прохода по-прежнему не было. Он ждал его, как избавления – ведь тогда у него появился бы хоть какой-нибудь выбор. Абсолютная детерминированность пути в совершенной тьме действовала угнетающе. Запас его жизненных сил неумолимо подходил к концу, и от головной боли уже не удавалось отделаться одним лишь усилием воли.
Либо Лета – не река забвения, меланхолично думал он, либо Река Забвения – не Лета. А как же тогда та жуткая песенка? Впрочем, реки тоже имеют право забавляться на свой лад… почему бы и нет… Что там пела вода? В какие сумрачные дали? Неужели здесь чего-то еще раздают?…
Он не думал, о чем думает, просто шагал вперед. Он не позволял себе отдохнуть. Прежде для этого не было возможности, а сейчас он не сомневался, что, присев, уже не поднимется. Поэтому – шел вперед.
Проход снова сузился, течение стало сильным и глубоким в тесном перешейке, дно ускользнуло из-под ног куда-то вниз. Он провалился под воду, вынырнул и чуть не ударился о низкий потолок. Стремнина неудержимо влекла его вперед… а впереди он ясно почувствовал препятствие. Река уходила под землю!
Хота думал о водяных змеях. Им, наверное, даже приятны капризы реки. Они качаются в ее водах, играют в ее перекатах… Это так приятно… но воздух в легких закончился. Перед глазами заплясали алые сполохи того огня, что разгорелся в груди. Водяные змеи… а как они дышат? За голову – голову, это же так естественно, а после ищейки идет охотник.
Сильный поток вынес Хоту, едва живого, на бездушные камни. Он поднялся и снова двинулся вперед, следуя прихотливому руслу реки забвения.
Под ногами что-то хрустнуло, он натолкнулся на что-то вроде колонны… она раскололась со звоном, осколки посыпались на дно пещеры. Хота протянул руку. Сталактиты и сталагмиты. Тысячи лет вода, просачиваясь сквозь землю, падает вниз, даря потолку тончайшие скорлупки растворенных известняков, а полу – самое себя. Тысячи тысяч лет беспрерывной кропотливой работы. Серебряному стало печально.
Пробираясь вперед сквозь хрупкие колонны и изящные статуэтки, он невольно разрушал красоту подземного мира, пусть даже и недоступную его взору. Своим мимолетным появлением в живой пещере он сводил на нет непрерывную работу миллионов лет, миллиардов мгновений… Сайгё непременно сложил бы грустную и пронзительную танка на моем месте, подумал Хота. Но у него не было сил сложить танка.
Живая пещера вскоре закончилась, и Хота вздохнул с облегчением. В пещере он чувствовал себя неловко.
Он снова пробирался бесконечным коридором. Проход стал не таким тесным, и он мог позволить себе не идти непосредственно по воде, а пробираться вдоль реки узкой полоской берега. Он уже почти ни о чем не думал. В памяти все время крутилась жутковатая песенка темной воды, и потолок над ним вдруг стал резным, деревянным, окрашенным… но теперь Хота уже не воспринимал так легкомысленно слова о том, что эта вода принадлежит самой настоящей реке забвения и печали. Печали было хоть отбавляй, и забвенье не заставит себя долго ждать.
А вот и еще одна живая пещера. С потолка свешиваются изысканные канделябры, на полу – тонкие свечки. Колонны создают неповторимое впечатление дворца, а стены занавешены богатыми каменными драпировками. Хота застыл, пораженный такой красотой. Казалось, будто… Что-о?!
Он видел!.. Но призрачный зеленоватый свет шел явно не с потолка – он исходил от реки… Серебряный как завороженный подошел к тому месту, где из-под земли выбивались солнечные лучи, смягченные толщей воды. В этом месте река, очевидно, была очень глубока, и на самом дне подводного колодца узкий проем соединял ее с подводным гротом, который, в свою очередь, имел выход к солнцу.
Дно реки казалось обманчиво близким, и первым вполне естественным желанием было опуститься в воду и попытаться выбраться на волю. Но Хота только покачал головой в ответ на свою безумную мысль. Вода искажает расстояния, и до узкого лаза на дне реки на самом деле было не меньше нескольких человеческих ростов. Он не сможет нырнуть так глубоко. А если бы даже и смог… Света в пещере было совсем мало, значит, проем был на самом деле мал. Даже тонкий и отощавший Хота не в состоянии был пролезть туда, откуда с трудом выбивается солнечный свет.
И все же он не смог сразу уйти с этого места. Где-то здесь, совсем близко, светит солнце… Ветер… Воля… не в силах оторвать взгляд от призрака свободы, Хота опустился на камни. Сколько он просидел так, беззвучно разговаривая с дневным светилом? Но в пещере стемнело, и он очнулся. Пора идти дальше. Не оборачиваясь, он направился к выходу из обманчивой красоты подземелья… Идти дальше.
Река забвенья и печали… Кто воды темные твои… Плеснул на темный лик Кигали? И разве в жизни нет любви?...
О боже мой, там было как-то не так. И кто бы посмел лить воду в лицо богине? А ведь он видел ее… всего лишь позавчера? Безумие, просто безумие.
Он страшно, до физической боли захотел куда-то домой. Не в Мадог, не в черный мир, не в Хранилище… куда-то еще. Он плохо понимал, что делает, о чем вспоминает. Тоска от горькой встречи с солнцем лишила его надежды, и костер его души погасил беззвучный подземный ветер. Обхватив плечи руками, он брел вдоль безжалостной подземной реки, просто чтобы куда-то идти. Несколько раз он останавливался выпить воды, но его так тошнило, что больше он этого не делал. Голова его, казалось, живет какой-то самостоятельной и довольно веселой жизнью, потому что остановить ее пляску уже не удавалось никакими средствами. Его трясла лихорадка, но он не замечал этого. Он шел вперед.
Внезапно ему показалось, что он прошел мимо чего-то такого, о чем ему следовало бы знать. Но что ему надо знать в этом мире? Всего лишь идти вперед. Идти вперед… Должен идти… Какая разница, что я должен? Я вообще никогда не брал в долг…
Тем не менее, он остановился. Зачем я тут?.. Он в недоумении потер лоб рукой. Мне же надо вперед!
Но он повернул назад. Прошел пару шагов и снова остановился. Что мне здесь было нужно?.. И где стены? Одна точно есть. Повернувшись, он пересек неглубокую опять реку забвения и коснулся рукой другой стены. Хорошо! Стены на месте. Он вернулся на берег, на всякий случай еще раз вытянул левую руку… Там была пустота.
Коридор разветвился.
С него разом слетела вся апатия. Будто опомнившись от долгого сна, он поспешно свернул налево. Дно постепенно стало подниматься, потом подъем стал круче. Теперь он куда-то выйдет! И – вдруг, куда надо? Ему надо?! Вдруг?!
Но больше ничего не менялось, и он снова почувствовал себя совсем плохо. Все же падение с Семизвездной башни не проходит бесследно… Теперь продвижение вперед стало медленным. Он едва держался на ногах, но знал, что будет идти до тех пор, пока хватит сил. Сил же больше не оставалось ни на то, чтобы бороться с чудовищным утомлением, ни на то, чтобы идти дальше, ни на то, чтобы миром улаживать конфликты с собственным организмом. И все-таки он шел.
Что-то зазвенело под ногами. Камни так не звучат. Он заставил себя опуститься на колени и пошарить по земле в поисках того, что звенело, и рано или поздно его поиски увенчались успехом. Металл… что это? Хота не видел предмета, пришлось полагаться на ощущения. Это… это… это обломок меча, боже мой! Это обломок меча! Здесь были люди! От радости сердце его чуть не вылетело из груди, но бурные эмоции отнимают не меньше сил, чем бесконечные скитания. Черная усталость снова овладела им. Люди… где эти люди? До них еще надо добраться.
Он попытался было подняться с пола, чтобы идти дальше, и не смог. Непримиримое противоречие духа и тела… но дух все-таки победил. С трудом он заставил себя двигаться, держась правой рукой за стену. Вперед. Там люди.
Он не видел стен туннеля, но мрак шатался перед ним, как пьяный. Где-то в глубине сознания он еще понимал, что все в мире относительно и что на самом деле мрак не может шататься, а шатается как раз он сам, Хота Серебряный. Рука соскользнула вдоль стены, и он едва не упал. Пришлось передохнуть немного, и затем двинуться дальше.
На стене… что-то круглое. Он опять остановился. Кольцо для факела! И даже сам факел, точнее, его остаток. Дальше. Один шаг, еще… его стошнило водой. Да, друг мой Хота… что-то ты чудишь сегодня. Вскоре ему попалось еще одно кольцо, потом еще, еще…
Спасатели знают, что, когда приходится доставать людей из-под обломков, многие доживают до того момента, когда уже слышны спасительные голоса. И многие из тех, кто дожил, умирают на руках у тех, кто пришел за ними, прежде, чем может быть оказана помощь, потому что, слыша, что помощь уже близка, человек отпускает свою железную волю и говорит себе: «Ну все… Теперь все позади»… И ошибается.
Хота ни на что не надеялся. Он понимал, что там, где есть кольцо для факела и обломок меча, необязательно должны присутствовать люди, тем более жаждущие дать ему приют. Он шел, просто потому что не мог иначе.
Впереди что-то появилось. Хота с трудом сфокусировал зрение. Что-то красноватое, мягкое… Он подошел поближе. И понял, что это такое и где он находится.
Белесый туман, подсвеченный красноватыми отблесками… подземный огонь… не его мир, но он знал это место. Кольца на стенах, кое-где с остатками факелов. Не исключено, что некоторые из них помнят прикосновение его, Хоты, рук. Потому что он был здесь около трех лет назад.
Обессиленно привалившись спиной к стене, он стоял в Галерее страха, шагах в десяти от входа в пещеру под названием Око Дьявола.
***
Строгий padre был хорошо знаком как минимум с двумя концепциями сновидений. И даже не раз обсуждал их на жарких диспутах с «мудрыми» во время долгого пребывания на Востоке. Сны бывают осколками наших мыслей, воспоминаний и чувств – и тогда они приходят к нам «изнутри»; но иногда бывают и редкими откровениями – и тогда, разумеется, они приходят «извне». Будучи, несмотря на многие свои особенности, по природе скорее рационалистом, чем мистиком, отец Мигель держался ближе к первой точке зрения. И поэтому сейчас, еще не открыв глаза, постепенно выходя из глубокого кошмарного сна, он был уже страшно собой недоволен. Как можно было настолько запустить свою неприязнь к дону Франциско, чтобы видеть о нем… такое?! Недопустимо... даже во сне. Впрочем, что именно было «недопустимо» – уже и не скажешь. Подробности виденного быстро выветривались из памяти.
Он окончательно проснулся, только когда упал с неудобного деревянного кресла на пол. Опять же, ничего сверхъестественного, но – неприятно. Он ругал себя и в мыслях, и вслух. Отвратительно. Не выспался, голова гудит – все отвратительно. Свеча погасла, ничего не видно. Недопустимо! И холодно, озноб проходит по коже. Поднимаясь, padre ухватился за край кровати, застланной льняной простыней… ему показалось – что-то не так… не то… но что там «не то» – не видно. Он разозлился. Вышел в комнату, потянулся, выпрямился… подошел к камину, в котором остались лишь угли, и занялся пламенем… и… что это у него на руках?! Похолодев где-то в самом своем нутре – ибо прекрасно понял, что увидит сейчас, - он поднес ладони к огню. Обе в саже, но правая еще и в крови.
Плохой сон.
Padre по праву можно было гордиться своим искусством врача – и он, увы, действительно им гордился. «Враг достойный», как он был уверен, успешно преодолел самый тяжелый период: к вечеру минувшего дня его состояние выровнялось и, что важно, смертельно опасного жара, «огня», пока что удалось избежать. Несомненно, теперь он должен был начать выздоравливать, но…
Отец Мигель схватил свечу, зажег ее от огня в камине, почти что бегом вернулся на место бдения. Плохой сон… Быстро укрепил свечку. Вот так, освещенный сверху мерцанием, идальго настолько жутко напомнил какой-то момент кошмарного сновидения… Тонкий, изящный по виду демон… Padre быстро склонился над раненым – и сел, от досады и ужаса, прямо на пол у низкой постели. Идальго выглядел так, будто только что прошел несколько кругов ада. Лицо, одежда, белье – все в крови. Отец Мигель, сомневаясь, жив ли, вообще, дон Хуан, взял было его за руку – и тут же отдернул пальцы. Там, во сне, тот демон закован был в цепи. Запястья идальго были ободраны… как будто и сон был – не сон. А еще у парня началась лихорадка. Да такая... какая, собственно, и должна была начаться при таких повреждениях.
Padre опустил голову, поставил лоб на низкий бортик кровати. «Возьми дракона, разотри на камне и прикоснись к нему улем. Он загорится»…
- Он загорелся, - повторил вполголоса padre, - он загорелся.
И вот теперь – все сначала… все заново… опять и еще разок.
Люби врагов своих, padre.
***
Еще несколько шагов… но силы оставили его. Вероятно, на какое-то время он даже потерял сознание, потому что, открыв глаза, увидел себя сидящим на грубом каменном полу галереи. Надо дойти. Надо… но что будет дальше?
Он поднялся, держась неверными от озноба руками за стену. Он видел впереди свет, он знал, где находится. Надо дойти…
Он совершенно не помнил, как добрался до порога. В пещере было, как всегда, тепло и сумрачно, багровые отблески из преисподней озаряли редкие клубы мягкого тумана. Откуда здесь туман? Раньше здесь его не было. С тоской он подумал, что, возможно, опять угодил в какие-то новые горизонты, но эта мысль оказалась не вовремя.
У противоположной стены пещеры кто-то был. И не один. Хота никак не мог решиться оставить спасительную стену и выйти на открытое пространство. Можно было, конечно, и не делать этого, а обойти подземный зал по периметру, но это был слишком долгий путь. Хота попытался сосредоточиться, как делал это перед битвой в стиле дыхания времени, но эта попытка лишь швырнула его на землю, и его снова вырвало. Как все это некстати… Он снова поднялся и двинулся вперед. Кто были эти люди? И были ли они людьми?
Он вошел в полосу тумана. Витиеватые щупальца охватили его со всех сторон… ничего не видно. Ничего… нет, все же там что-то было. Далеко-далеко… несколько великанов, похожих на тех, в красной роще, держат кого-то за руки. Он кричит, вырывается, его тащат куда-то… прижимают к стене. Хота пошел вперед, но видение не стало ближе. Откуда-то появился третий гигант. И нож… в его руке… такой же, как у проклятых фурий из рощи. Серебряному казалось, что он побежал вперед, но на самом деле он едва ли сдвинулся с места. Обреченный заметался у стены, от крика пена летела у него изо рта. Гигант занес нож, нараспев произнес несколько слов, эхом прозвучавших в глухом подземелье:
- Я возвращаю тебе твое зло… и ты умрешь тысячи тысяч раз, прежде чем оно оставит тебя.
Кривой клинок вонзился в теплое горло. Конвульсии, последний хрип… Кровь… откуда столько крови? Она льется отовсюду, она везде, она…
- Хота!! Великий боже, это же ты, полковник! Где ты был… да что это с тобой?!
Тонтон удержал его за плечи. Хота поднял взгляд. Резной потолок… туман… или снег… и, действительно, старина Тонтон… так он все-таки добрался… хотя бы куда-то? Только почему его ребята - не в Мадоге?
- А где остальные?
Голос был совсем тихим. Тонтон внимательно посмотрел ему в лицо.
- Остальные тоже здесь, живы-здоровы. Эй, братцы, это же…
Из сероватой мглы вынырнул Цамба, за ним Ая, потом и все прочие. Каждый стремился подойти поближе, каждый, как мог, выражал свою радость. Ему что-то возбужденно говорили, о чем-то спрашивали, смеялись, но Хота их не слышал и почти не видел. Он видел только белесое, лишенное перспективы пространство, и в глубине его снова настойчиво возникли двое, держащие бьющегося третьего.
- Давно здесь этот туман?
Все разом недоуменно смолкли.
- Да нет, - ответил, наконец, Цамба. - Не больше часа. А зачем тебе…
То, что человек не находит сил и возможности сделать для себя, он может сделать для других, особенно если эти другие стали ему почти родными.
- Сейчас же уходим отсюда.
- Хота, но отсюда же нет выхода! Мы здесь уже два дня и…
- Выход есть всегда, Цамба… надеюсь, за эти дни вы не обросли тут имуществом? Уходим, прямо сейчас.
Пошатнувшись, он сделал шаг вперед. Оставаться здесь – верная смерть. Тревога за своих придала ему сил, но при каждом шаге ему казалось, будто он идет сквозь багровое убийственное пламя.
Его люди неуверенно двинулись следом. Им и в голову не приходило, что их полковник стоит сейчас на самом краю слепого небытия.
Хота подошел к высокой каменной полке на том краю пещеры, где обосновались его друзья. Железные ящики, куда путешественники складывали все, что могло пригодиться попавшим в пещеру, раскрыты, их содержимое аккуратно расставлено на полке и на теплом полу.
- Адам, Цамба. Влезете на полку, поможете остальным. Быстро.
Он ни капли не повысил голоса, но говорил таким тоном, что не у кого не возникло и тени желания что-либо спрашивать. Говорит – на полку, значит – на полку!
Инир, Тонтон, Ая, Чосер. Туман сгустился у выхода из Галереи Страха, он шевелился, расцвеченный жутким подземным светом. Чосер помог полковнику забраться наверх. Хота опять пошатнулся, перед глазами горело безликое пламя… но он отклонил руку, протянутую для помощи:
- Направо.
Выход из этой пещеры, действительно, просто так не отыщешь, но из Ока Дьявола до божьего света рукой подать, как бы парадоксально это ни звучало.
Пошли направо, уперлись в стену, но высоко наверху, если знать, где искать, нашлась еще одна каменная полка.
- Наверх.
Истошные крики неожиданно огласили подземелье. Все вздрогнули, посмотрели вниз. Туман потемнел, раздвинулся. На пороге, там, откуда пришел полковник, замаячила смутная тень… как будто кто-то огромный… стоит на четвереньках?
- Да быстрее же…
Хота прислонился к стене. Чосер… Ая последний. Теперь он сам. Чудовищная тень выползла в пещеру. Исполин, истекающий красной кровью…
- Направо.
Направо – это чуть-чуть ближе к кошмарному призраку. Люди были бледны от ужаса, сердце каждого то билось, как раненая птица, то замирало, как убитая лань.
Полковник один не казался напуганным. Его лица почти не было видно в полумраке, но от него исходило спокойствие каменных врат, способных оградить от любого вторжения.
- Наверх.
Снова утробный, пронзительный крик. Умирающий выбрался уже на середину пещеры, стоял теперь на коленях у самого края колодца в багровые недра.
- Налево.
Призрак поднял белое, как лунный свет, перепачканное кровью лицо. Глазницы – бездонные провалы в вечный мрак. Инир почувствовал, как седеют последние темные волосы у него на голове. Призрак медленно оглянулся. Он не видит, но он чует… чует живое дыхание.
- Наверх.
Серебряному казалось, что он уже умер. Он не отдавал себе отчета, какая сила до сих пор удерживает его на ногах. Его не заботила собственная судьба – ведь он уже умер… Но те, кто доверился ему, должны жить.
- Налево.
Чудовищный гигант уже почувствовал желанную жаркую кровь. Запрокинув голову, он издал леденящий душу, полный смертной ненависти вой. Рваная жуткая рана от уха до уха обнажила свое уродство. Призрак быстро пересек пространство зала, оказался прямо под ногами трепещущих от страха людей.
- Наверх. Это последняя.
Ужас, говорят, придает крылья. И еще как! Маленький отряд просто взлетел на последнюю исполинскую ступень. Адам, оказавшийся впереди, увидел слабый солнечный свет и устремился к выходу, как прощенная душа из глубин преисподней.
Вопли и хрипение сзади стали невыносимыми, близкими. Воля от них отнималась, как парализованная рука, и сердце сжималось в ледяной мертвый комок. Хота подтолкнул внезапно остановившегося Чосера.
- Ну!!!
Но Чосер встал, словно врос, и не слышал, и не видел. Поморщившись, как от зубной боли, Хота изо всех сил закатил ему оплеуху. Это обошлось ему довольно дорого, но Чосер очнулся и припустил вперед. Над провалом в глубину пещеры заклубился бледный кровавый туман… и ты умрешь тысячи тысяч раз, прежде чем зло отпустит тебя, снова услышал Хота.
С меня хватило и пары раз, подумал он в ответ, но ему надо было пройти еще семнадцать шагов до выхода.
Голова призрака показалась над самым краем провала. Только не сейчас… уже близко солнце, уже видно ветер… Я не умер, черт возьми!! Я просто… просто немного устал.
К счастью, стражи Мадога не обезумели от ужаса настолько, чтобы забыть о своем командире. Замирая от тоски и страха, Цамба, оказавшийся ближе всех к пещере, все же решился залететь обратно в мертвый проем и как раз успел подхватить падающего полковника. Он буквально на руках вынес его наружу.
- Надо перейти реку… Перейти реку, Цамба…
- На тот берег!!! - проорал Зеленый своим товарищам. Жерло пещеры выходило на берег неглубокой горной речки, той самой, на берегу которой они остановились когда-то, войдя в Роковые Отроги.
Люди один за другим кинулись в речку. Дикие крики, доносящиеся из недр земли, кому угодно придали бы неземной резвости.
У выхода распустился бледный туман. Издавая стоны и утробный вой, чудовище показалось во тьме проема. Оно двигалось на четырех конечностях, и от этого казалось еще ужаснее. Цамба с полковником были уже на середине речки. Мертвый гигант поднял страшное лицо, захрипел… Белесый туман, слабый в лучах затканного тучами солнца, потянулся за душами живых…
Последние скользкие камни. Цамба выбрался на противоположный берег, помог полковнику. Хота повернулся лицом к призраку. Тот так и стоял на четвереньках, но уже не кричал, только хрипел, и кровь заливала землю перед ним. Призрак упал, туман расплескался вокруг, кровь нашла дорожку к самой воде, и вода стала красной от крови… Хота брезгливо отодвинулся на шаг. Сзади к нему подошел Цамба, и он привалился к его широченной груди, как к надежной стене. Хоту била крупная дрожь, и Цамбе почудилось, будто невидимый огонь сжигает его полковника изнутри.
- Какое зло, Цамба… Тысячи тысяч раз… вот так умирать.
Призрак дернулся и затих. Кровавый туман покрыл его, но вскоре и он рассеялся в речной долине. Речка снова стала прозрачной.
Серебряный выпрямился.
- Уйдем за поворот, там отдохнем в безопасности.
Только теперь он поглядел внимательно на своих людей, а они поглядели на него.
Отряд бывших паломников совсем потерял свой блеск. Одежда висела на них клочьями, у Адама было перевязано какими-то тряпками плечо, у Инира – бок, у Чосера – рука. От пережитого ужаса все они были бледнее мела, но в общем и целом не производили впечатления обессиленных трудностями жизни. Вероятно, они все же успели неплохо отдохнуть за два дня в пещере.
Серебряный выглядел куда хуже. Он страшно похудел, и светлые глаза, казались, тонули во мраке черных теней, занимающих половину лица.
Ни слова не говоря, он двинулся вперед вдоль берега реки. Он невероятно счастлив был встретить своих товарищей, хотел бы поговорить с ними, но у него не было на это сил. Поговорить придется потом… когда пройдем поворот.
Каким-то непостижимым образом он преодолел и это расстояние, но это был уже последний предел. Стражи, выбравшись из колючих зарослей, скрывающих излучину реки, увидели, что он стоит посредине уютной поляны, в нескольких шагах от старого кострища. Он поглядел на подошедших и наконец слабо улыбнулся:
- Как же я все-таки рад вас видеть…
Это было как звонкий счастливый ливень на иссушенную зноем землю. Все вздохнули, засмеялись… но полковник, сделав шаг вперед, неожиданно зашатался и без чувств упал на руки подбежавшего Адама.
Люди на мгновение растерялись.
- Хота! Полковник, что с тобой, а?
Но Хота, конечно, его не слышал.