Мечты часто завернуты в блестящую обертку. Они сияют, как звезды окутанные туманной мглой, столь же недоступные и столь же величественны. И, если эти мечты настоящие, когда-нибудь ты обнаруживаешь, что они стали реальностью.
Много лет назад, шагая по заросшему травою полю на стоянке самолетов, я пытался вспомнить, когда именно идея стать гражданским летчиком впервые посетила мою голову? К своему немалому удивлению я прекрасно помнил этот момент своей жизни. Мама мыла посуду, я крутился рядом на кухне, и мы беседовали о том, кем я хочу стать.
- Я буду летчиком мама.
-Военным?
- Нет, как дядя Коля, я хочу возить пассажиров.
- Интересно, а ты не боишься высоты?
- Да я выше всех в садике забираюсь на акацию!
- Но самолет летает выше, чем акация.
- А я все равно не боюсь!
С тех пор идея стать гражданским летчиком поселилась в моей голове и никогда больше не покидала ее. Когда в классе я впервые объявил о своем желании пойти учиться в летное училище, то заметил, как восторженно вспыхнули глаза девчонок, а мальчишки с завистью закивали головами.
И вот я шел, приминая траву к желтому "Кукурузнику", и думал о том, что впервые мечта открывалась мне со своей реальной стороны. Для юноши, мечтающем о огромных белоснежных лайнерах, полететь на "Кукурузнике" было едва ли желанным действом, но программа обучения делала это обязательным этапом на пути к заветному небу.
В летном экипаже нас было 8 человек. Пятеро из нас только начинали свою летную судьбу, инструктор и два пилота имели за плечами сотни часов летного времени и казались нам почти полубогами. Их примятые фуражки и видавшие виды летные сорочки с крученными погонами казались нам особой реликвией и главными атрибутами профессионалов. Сколько раз много лет спустя, глядя на собственную фуражку с золотой птицей, я вспоминал фуражку своего первого инструктора. Он почти не надевал ее, но она всегда присутствовала, как обязательный амулет. Небольшая по размеру с почти выцветавшим голубым кантом, мне она почему-то напоминала маленькую домашнюю сабоченку. Ее берегли, она никогда не пропадала из виду, и она всегда говорила о том, кто ее хозяин.
Вообще в Аэрофлоте существовал культ формы. Ни у кого среди тех кто перемещается по земле, воздухе и воде, используя технические средства, не было такой красивой, эстетически выверенной формы одежды, даже у моряков. Приталенный двубортный пиджак синего цвета, белая сорочка с черным тонким галстуком и узкие синие брюки. На плечах погоны с золотистыми полосами, лежащими углом в верх и маленькой эмблемы в виде птицы. Завершала этот ансамбль фуражка с золотистой кокардой и красивой птицей. Ничего сравнимого по производимому впечатлению статуса и ореола романтики я в своей жизни не встречал. Я отчетливо помню тот момент, когда в форме курсанта летного училища я появился в школе. Я видел восхищенные глаза учителей и просто умирающих от зависти мальчишек, про девчонок и говорить не приходилось, я был их королем..
Пахнет в Кукурузнике так, как нигде и ни в каком самолете на Земле не пахнет. Это едкая смесь краски на фанере и матерчатых хлопковых чехлов. Сам самолет был старше нас лет на пятнадцать, но был ухожен и начищен словно сапоги дембеля.
Мое внимание сразу привлекло огромное цинковое ведро серого цвета, стоявшее в хвостовой части. Спустя всего несколько часов я узнал об истинном его предназначении.
Лето в тот год было жарким и полеты над лесом и пашней сопровождались жуткой болтанкой. У Кукурузника полностью отсутствует звукоизоляция, тем более на учебном самолете, и ужасный гул двигателя наполнял и кабину и салон, отчего постоянно возникало ощущение, что на голове одето ведро и по нему без конца бьют увесистой дубиной.
И вот мы после короткого разбега по полосе поднялись в воздух. Вибрация от двигателя также была столь сильной, что я поначалу никак не мог различить показания приборов. Цифры и стрелочки тряслись и прыгали как пьяные танцоры, отчего точно определить 250 это или 255 никак не получалось. Самолет кидало из стороны в сторону. Время от времени его подбрасывало вверх, потом снова вниз, отчего содержимое желудка истерично просилось наружу. Мне было ужасно стыдно за себя, ведь рядом стоял инструктор легко переносивший полет.
Не проспи поворотный пункт! - кричал мне мой учитель. Секундомер! Следи за курсом! Где мы находимся относительно оси трассы? Высота! Что у нас с путевой?
В моей голове была настоящая каша из параметров и режимов полета. Если прибавить к этому невыносимую духоту, вонь самолета и отчаянные попытки желудка вывернуть наружу весь утренний завтрак, ни о какой романтике говорить не приходилось. Мне казалось, что я вот вот потеряю сознание. Делая над собой невероятные усилия сконцентрироваться на прыгающих стрелках, я не сразу понял, что инструктор просит пригласить на Голгофу очередного грешника, посмевшего мечтать о небе. То, что я увидел в салоне не сказать, что сильно поразило меня.
Меня встретили три абсолютно зеленых физиономии, четвертая была опущена в то самое цинковое ведро и отчаянно в него ругалось, выбрасывая пережеванную вермишель и остатки компота. К запаху крашенного перкаля прибавился едкий запах человеческой рвоты . Глядя на пятна от содержимого желудка на форменных сорочках моих сокурсников, я вдруг почувствовал себя героем. Единственным неблевавшимся пацаном был я, и это в миг подняло мой статус до небес. Чего мне стоило изображать из себя бравого летаку, знаю только я и мой измученный желудок, но справедливости ради надо сказать, что до самого окончания летной практики я ни разу не стоял над ведром, и не пугал его диким ревом, заглушающим рев адского двигателя Кукурузника.
Все последующие дни организм пытался адаптироваться к нечеловеческим условиям. 6 часов в воздухе в 30-ти градусной жаре, когда тебя кидает из стороны в сторону, трясет так, что зубы не всегда попадают куда им нужно, и все это в удушливой газовой смеси дешевого пластика и человеческой рвоты, казались объятиями ада, который почему-то был не под землей, а в небе.
Мы выполняли различные навигационные задания, прокладывали на карте отрезки пути и рассчитывали скоростные параметры. Со временем стали запоминаться населенные пункты и речки с прудами и шаг за шагом становилось понятно, как экипаж ориентируется в воздухе, где нет никаких указателей и дорожных знаков. Самым тяжелым испытанием оказалось крутить коробочку. Это двадцать пять непрерывных заходов на посадку. Заход на посадку самый сложный и ответственный этап полета. Это вершина всех усилий экипажа, оценка его состоятельности и этап максимального напряжения сил.
Двадцать пять раз зайти на посадку это как вырыть двадцать пять траншей глубиной в человеческий рост. За один круг захода по схеме пилот теряет порядка 400 грамм веса, пульс стучит с интенсивностью 150-170 ударов в секунду, давление стучит в висках так , что черные круги в глазах, как виртуальный макияж. После выхода из четвертого разворота, при хорошей видимости полоса сначала кажется тонкой серой полоской. Потом она растет и в длину и ширину, становится ближе и ближе, примерно за километр до торца полосы командир дает команду "уходим на второй круг" и двигателю дает взлетный режим. Мелькает разметка, боковое освещение и вот он противоположный край полосы. Самолет набирает высоту и все повторяется снова. После двадцатого круга голова принципиально отказывается соображать. Но тут вступают в силу твои моторные реакции, и ты уже на автомате отслеживаешь параметры курса и высоты. Снова взлетный режим и снова опушка леса с трактором. Вороны, наблюдающие эту вакханалию, твердо убеждены, что пилот сошел с ума. И вот он финишный заход, все должно исполняться без ошибок иначе тройка за заход и пятерки за летную практику не видать. Курс, высота, скорость и долгожданная посадка. Нет на свете больше счастья, чем выполненная трудная работа. Летный труд это самый тяжелый труд на Земле, тогда я был в этом убежден.
Но какое это было наслаждение снова стать на твердую землю и пойти по манящей траве. Победа над собственной слабостью, первые навыки собрать волю в кулак и не обрушить в ведро свой завтрак, рождали в душе невероятное чувство гордости. Преходящее понимание, как и почему летают самолеты, что стоит за блестящими кокардами и золотыми птицами на погонах, делали из тебя настоящего мужчину. Ну и, безусловно, это чувство превосходства. Люди вокруг как бы уменьшались в размерах, ты носитель великой тайны полетов, пусть забрызганный в каплях рвоты, становился этаким гигантом. Принадлежность к особой элите людей, умеющих летать, разговаривающих с небом на ты, не вздрагивающим при реве двигателей, превращали тебя пусть не в героя, но в особого человека достойного всяческого уважения.
Долгие годы после этих полетов, поднимаясь в небе десятков стран и разных континентов, это чувство особой гордости и душевной стати никогда не покидало меня.
639-й посадку разрешаю!