Шел уже первый час ночи, но комиссар еще не ложился спать, и не только потому что ожидал приезда представителя ЧК. Только что как от него ушел командир полка, с которым они вели долгий, нелегкий разговор.
Ситуация на участке фронта который занимала дивизия в состав которой входил их сводный стрелковый полк, резко обострилась в связи с прорывом его левого фланга свежими частями, начавшей весеннее наступление армии адмирала Колчака. Полк, комиссаром которого состоял Матвей Ефимович Трошин, два месяца назад был отведен с боевых позиций в тыл для отдыха и пополнения личного состава. По малопонятным причинам, формирование полка затягивалось и личный его состав, расквартированный в небольшом уездном городке, по приказу комдива временно выполнял функции обеспечения порядка и охраны особо важных стратегических объектов. Наспех сформированные после прохождения линии фронта органы власти и комендантский взвод были малочисленны и не могли самостоятельно справляться с поставленными перед ними задачами, и поэтому, согласно приказа, командование полка находилось в тесном контакте с местным Ревкомом и ЧК. В городе, недавно занятом частями Красной Армии, были сильны антибольшевистские настроения, и почти ежедневно проходили задержания и аресты социально опасных для новой власти элементов. Один, два раза в неделю производились расстрелы, на которые уже дважды, по требования Ревкома города, приходилось выделять бойцов, что вызывало основательное беспокойство комиссара.
Как опытный человек, хорошо познавший жизнь и характеры людей, комиссар опасался, что участие в подобных акциях может оказать деморализующее действие на и без того утомленных солдат его полка. Семь месяцев, прошедшего восемнадцатого года, их дивизия практически не выходила из непрерывных боев, и Трошин знал, что бойцы полка уже перешагивают предел возможностей отмеренных человеку на войне. Тем более, что эта война - не походила на ту, в которой ему довелось участвовать в 1905 году на Дальнем Востоке!
Не походила тем, что она шла на русской земле и с русскими людьми, принимая порою такой ожесточенный характер, что даже видавший виды комиссар, поражался той невиданной жестокости, свидетелем и участником которой ему приходилось быть. Комиссар предвидел, что недалек тот день, когда проходящий через кровавую мясорубку Гражданской войны, изрядно поредевший полк, может стать неуправляемым, и поэтому, воспользовавшись наступившей передышкой в боевых действиях, требовал от руководства дивизии скорейшей укомплектовки своей потрепанной части и перевода на линию фронта.
Но по сути, вместо отдыха полк - был вынужден выполнять не свойственные боевой части карательные функции. К тому же, и без того непростая ситуация, усугубилась внезапным наступлением колчаковских войск. На запросы штаба полка с требованием прояснения событий, четких ответов из дивизии не поступало, приходили только директивы подтверждающие первоначальные приказы, но комиссар и комполка, урывками, буквально по крохам, собирая из случайных источников информацию, начинали понимать серьезность происходящих на фронте изменений.
По их пониманию выходило, что фронт, на стыке пятой и второй Красных армий – прорван, и колчаковцы продвигаются в этой бреши по двадцать, тридцать километров в день, а это могло означать только то, что на их пути, возможно - не осталось способных к активному сопротивлению боевых частей и через пять, шесть, или самое большее - семь суток, противник подойдет к городу, в котором стоял вверенный им полк. Понимали также и то, что к встрече с сильным неприятелем они не готовы, так как их часть, обескровленная в предыдущих боях, насчитывала в своем составе не полных две сотни активных штыков, к тому – же, не успевшая пополнить запасы оружия, боеприпасов и продовольствия.
Комполка считал, что получение приказа об отходе из города вопрос ближайшего времени, с чем комиссар был полностью согласен. Однако, Трошин выглядел очень обеспокоенным и озабоченным. Волновало его даже не то что приходилось оставлять занятый в тяжелом бою городок. За время этой « сумасшедшей», как он называл ее про себя, войны - комиссар навидался всякого!
Днем он встречался с председателем городского ревкома, и тот сообщил ему, что в случае быстрого отступления намеревается произвести - тотальную зачистку города от не лояльных к Советской власти «прихлебателей капитализма», о чем уже поставил в известность ГУБком и с часу на час ожидает одобрительной резолюции. Трошин хорошо представлял, что начнет твориться в городке через пару дней, когда предложение о зачистке получит одобрение «свыше».
Не сомневался он и в том, что это одобрение будет, и спасти от этого город - не сможет никто! Ни добродушный поп, взывающий к богу в подвале, ни сам бог, потому как все уже предопределено развивающимися событиями и сидевшим перед ним лысоватым человеком, волею судьбы облеченного властью и полномочиями, и в следствии этих полномочий - ему дозволенно решать вопросы жизни и смерти своих сограждан по своему усмотрению!
Удручал комиссара тот факт, что – этот же человек сообщил ему о том, что на период проведения «крайне необходимой, исходя из теории классовой борьбы» акции, он потребовал от ГУБкома полного содействия со стороны находящейся в городе воинской части. И в том, что все произойдет именно так, как излагает ему председатель Ревкома города, Трошин также не сомневался, но предстоящее «дело» возмущало его до глубины души.
Следуя логике старого солдата и простого рабочего человека, доживающего пятый десяток лет, он не видел ничего предосудительного в открытой схватке с врагом, пусть даже и со ставшим чуждым ему по убеждениям русским человеком, но вести на карательную акцию своих боевых товарищей – не мог, и считал, что командование не в праве отдавать им такие приказы! Об этом, в сильно смягченных выражениях, комиссар говорил с комполка и встретил с его стороны решительный отказ!
Трошин вспомнил, как командир, латыш по национальности, посмотрел на него ничего не выражающим взглядом своих бесцветных глаз, из под таких же бесцветных ресниц и бровей, и бесстрастным голосом заявил - что он не допустит невыполнения приказов, какими бы они не были!
Комиссар поверил ему, потому – что слишком хорошо успел узнать этого высокого, костлявого человека. Комполка никогда не повышал голоса на подчиненных и требовал этого от своих командиров, внимательно относился к вопросам снабжения и по возможности улучшения быта солдат, терпеливо выслушивал всех, делая справедливые выводы из адресованных ему замечаний.
Но Трошин помнил, как полгода тому назад, комполка так же терпеливо, в течение нескольких минут, выслушивал командира взвода, заменившего раненного в бою комроты, доказывающего невозможность выполнения поставленной перед ротой задачи, а затем, когда тот замолчал, вынул из кобуры наган и не сказав ни слова, застрелил его и кинувшегося на выручку своему командиру вестового, так же молча вылез на бруствер окопа и привычно сутулясь, пошел под пулями вперед, никого не призывая идти за собой! И за ним - пошли! Сначала взвод, потерявший своего командира, затем - рота! После боя, комполка ровно и бесстрастно, объявил бойцам благодарность за выполненную задачу и ушел, доверив комиссару назначение новых командиров взвода и роты.
...Комполка и комиссар, так ничего и не решив, расстались, явно не довольные друг другом, впрочем, ничем не выразив этого недовольства. Трошин расхаживал по комнате, посасывая давно погасшую трубку, пытаясь понять, что же все-таки происходит вокруг и что делается в душе комполка. Почти полтора года они совместно ведут свой полк по дорогам войны. Знакомые подшучивали над ними обоими, беззлобно называя их - политическими долгожителями, и Трошин понимал, что эти шутки относятся не только к тому, что на удивление многих, два совершенно разных человека смогли понять, притереться друг к другу, притом - не распивая вместе водку, не открывая душу, а больше к тому, что они действительно, уже полтора года находятся на острие смертного огня не получив при этом ни одной царапины! На войне, век пехотных бойцов и командиров – обычно короток!
Но сейчас, комиссар думал о другом! Он старался понять, как и когда могло случиться то, что комполка, из исполнительного до мелочей, педантичного, но все-таки человека - превратился в бездушную, идеально приспособленную к войне машину, переставшую ценить как чужую, так и собственную жизнь! И есть ли у него цели, или он, разочаровавшись во всем, перегорев измученной душой, равнодушно выполняет поставленные перед ним задачи, не задумываясь при этом ни о чем, идя только вперед, не останавливаясь и не сбавляя мерного шага. И может только это бездумное, механическое движение - осталось единственным смыслом, пока еще связывающим его с обезумевшим миром!
Вспоминал и о разговоре с председателем городского Ревкома, о нелепой истории с убитым котом, о худенькой девчушке в большом полушалке, и спрашивал сам себя; «Ну как, объяснить этой девочке, что ее кот - убит озлобленным бойцом, верящим в светлое будущее! Ведь она этого - никогда не забудет!»
… На улице послышался какой – то шум, загомонели приглушенные толстыми стенами людские голоса. Трошин подошел к окну и открыл форточку. Морозный, вкусно пахнущий сырой свежестью воздух обдал его разгоряченное лицо, прохладой потянул по комнате, разгоняя кислый табачный запах.
Во двор входил человек, ведя под уздцы исходящую паром, покрывшуюся закурчавевшим инеем лошадь, запряженную в простые розвальни. Из саней, на ходу выпрыгнула фигура в широкой шинели, и стряхивая с себя приставшие к одежде былинки сена двинулась к высокому крыльцу.
Комиссар не торопясь накинул на плечи теплую безрукавку и вышел в двери комнаты. По полутемному коридору широким шагом шел человек. Солдатская шинель из грубого сукна была явно великовата для небольшой фигуры ночного гостя, и воглыми складками обвисала на его не широких плечах. Длинные, промерзшие на морозе пОлы с жестяным звуком терлись о крепкие, ладные сапоги. Комиссар невольно отметил про себя, что сапоги, несмотря на весеннюю распутицу были очень чисты. «Когда она успела их почистить?» - недоуменно подумал он, нисколько не сомневаясь, что к нему подходит женщина.
- Мне до комиссара полка? Не вы ли это? - спросила она стоявшего перед ней Трошина. Голос ее звучал немного хрипловато и простужено, в нем чувствовался легкий акцент.
« Полячка! - машинально отметил про себя Трошин, кивком головы подтверждая свою личность: - И наверняка - курит!»
- Я уполномоченный губернского ревкома, товарищ! Вот мой мандат! - женщина вынула из нагрудного кармана гимнастерки сложенный вчетверо лист бумаги и протянула его комиссару.
- Прошу вас! - Трошин сделал рукой приглашающий жест в сторону открытой двери комнаты, вглядываясь в документ: - Проходите, товарищ… Э-э –э?
- Ничего! – несколько весело отозвалась женщина, поняв его смущение: - Я привыкла, что не все сразу запоминают мое имя! Я - полячка, и вам трудно выговорить мою фамилию! Соратники по борьбе, зовут меня – товарищ Вера! Будет лучше если и вы обратитесь ко мне так! Ну – что же, будем знакомиться!
Товарищ Вера протянула комиссару узкую, крепкую ладонь. Трошин, принял от нее промокшую шинель, предлагая присесть за его рабочий стол. Женщина села, привычным жестом отодвинула в сторону аккуратную стопку агитационных журналов и листовок, с любопытством огляделась по сторонам.
Комиссар, на войне повидал немало женщин, и многие из них казались ему безликими и похожими друг на дружку. Обезличенные одним и тем-же обращением «товарищ», с обязательной прибавкой имени, одинаковая военная или полувоенная форма одежды, короткая стрижка, отсутствующий взгдяд равнодушных ко всему глаз. Неизменным атрибутом таких, облеченных полномочиями женщин, являлись - хриплый, прокуренный голос и дымящаяся папироса!
Мотаясь по фронтам, Трошин привык к такому типу «товарищей» в женском обличье, но его всегда поражало одно обстоятельство! Как правило, подобные женщины полностью отбрасывали от себя свое женское естество и практически не замечали мужчин, зачастую презирая их, относясь к ним снисходительно – терпеливо, воспринимая в качестве неодушевленного атрибута, необходимого для достижения идейно - политических целей! Комиссар не без основания полагал, что походная жизнь, постоянное общество грубых, не имевших понятия о деликатности солдат, воспринимающих женщину на войне только в одном положении - лежащей на спине с задранной к верху юбкой, скабрезные улыбки и пошлые слова - все это заставляло женщину отстаивать самое себя, возвышаться перед мужчинами, тем самым окончательно лишая себя женского начала. Но Трошин знал и то, что иные из них, перешагивая через женскую сущность, да еще фанатически заполненные идеей, становятся - немыслимо жестокими, настолько, что им могли-бы позавидовать даже самые матерые, не имевшие понятия о жалости - белые казаки!
«Не место бабам на войне! Им - детишек рожать, дом содержать!» - сердито думал пожилой комиссар, глядя на сидевшую перед ним молодую женщину, прекрасно понимая, что ни она, и не другие ей подобные, практически никогда не смогут стать ни заботливой женой, ни любящей матерью, на весь свой век оставаясь - товарищем!
Впрочем, товарищ Вера, все - таки отличалась, от созданного Трошиным стереотипа служащей идее женщины. Она была молода, лет около тридцати, привлекало внимание - красиво очерченное лицо, почему – то, слишком смуглое для полячки. Комиссару даже понравились ее темно вишневого цвета глаза, опушенные густыми ресницами, смотревшие на него просто и открыто. Хорошо подогнанная к телу гимнастерка скрывала небольшие холмики груди, тонкая, туго опоясанная ремнем талия. Не портили ее и кожаные, так-же перешитые по росту, кавалерийские штаны-леи, аккуратные хромовые сапоги. « Ладная девка! - мысленно одобрил комиссар: - Смуглянка! Должно быть, из польских евреев!»
- Промокла в дороге, знобит! - прервала его размышления уполномоченная, обхватив руками узкие плечи.
- Враз поправим, товарищ Вера! – мысленно обругал себя за недогадливость Трошин, и громко крикнул в открытую дверь: - Вестовой! Чаю, да – мигом у меня!
От ужина товарищ Вера отказалась – обошлась чаем. Она мелкими глотками прихлебывала круто заваренный кипяток, рассеянно слушая доклад комиссара о текущих делах, согревала тонкие пальцы о горячее железо кружки.
Трошин еще говорил, когда она вдруг резко поднялась, коротким жестом прерывая его речь. Прошлась по комнате, расправляя гимнастерку под туго затянутым ремнем, круто развернулась на каблуках, подошла к замолчавшему в недоумении комиссару и твердо глянула ему в глаза.
- Теперь о деле! – она произнесла это так, словно до этого Трошин говорил о пустяках. От ее холодного тона, видавший виды комиссар, даже сник, словно провинившийся перед строгим учителем, несмышленый ребенок.
- Теперь о деле, товарищ Трошин! - повторила она, с нажимом на уставное обращение, давая тем самым понять – кто здесь хозяин положения: - Я, уполномочена довести до вас, что положение на фронте резко обострилось! Фронт, на широкой полосе - прорван! Высшее командное руководство Красной Армии принимает все меры для остановки противника и перехода в решительное наступление! Но темпы продвижения войск Колчака пока велики! Судя по вчерашней сводке, через четыре дня враг будет на подступах к городу! Город придется - оставить! Ваша задача, как комиссара, совместно с комполка обеспечить организованный отход вверенной вам части, сохраняя при этом дисциплину, боеспособность и реквизированное имущество! В первую очередь – вывоз продовольствия! Трусов, мародеров, паникеров - расстреливать на месте! Вам ясна поставленная задача, товарищ Трошин?
- Ясно, товарищ уполномоченный ГУБкома! - отчеканил комиссар, чувствуя себя словно окаченным колодезной водой от ледяного тона женщины: - Не совсем понятно только, по вопросу вывоза имущества! Насколько я знаю, реквизиции хлебных и других запасов, в городе – не проводилось!
- Будет проведено! - отчеканила товарищ Вера: - За два дня мы должны решить все вопросы связанные с оставлением города! На третий – организованный отход! Уточняю, временный отход!
Комиссар стоял по стойке смирно, перед полчаса назад казавшейся хрупкой женщиной, обдумывая полученные приказы.
- Я слышала что вы содержите арестованных! Сколько их? - продолжала она.
- Немного! Основная масса захваченных в зимних боях, военнопленных - содержится в здании бывшей городской тюрьмы. Точной цифры не знаю, но что-то около ста пятидесяти человек!
- Плохо, товарищ комиссар, что вы не знаете точной цифры! - коротко обронила товарищ Вера: - У нас слишком много врагов, и мы должны их учитывать!
Комиссар хотел возразить, что тюрьма и военнопленные находятся в ведомстве ревкома, а не в его, Трошинском, но глядя на хмурое лицо уполномоченной, передумал.
- С захваченными в плен белогвардейцами уже все решено! - товарищ Вера небрежно махнула рукой, и Трошин внутренне похолодел, понимая что этот легкий взмах тонкой руки обрек на смерть полторы сотни человек: - Но впрочем, я говорю не о них, а о тех, что содержатся в здешнем особняке!
- В подвале содержатся шесть, временно задержанных человек! Обвинение пока не предъявлено, не было времени на расследование!
- Всего шесть? - удивилась товарищ Вера: - Вы почти два месяца находитесь в городе, и только шесть задержанных? Вы теряете чувство революционной бдительности, товарищ комиссар!
- У меня боевая часть! - вежливо но твердо, сказал наконец – то Трошин: - И в мои обязанности не входят задачи комендантской команды!
- Вот как? - удивленно протянула уполномоченная: - Я правильно вас услышала? Ну, впрочем, чего тянуть! Докладывайте по этим шестерым!
Товарищ Вера уселась за стол. Трошину сесть она не предложила, только кивнула головой, разрешая начинать доклад. Устало вздохнув, комиссар потянул к себе лежавшую на столе папку. Неглупый от природы человек, он уже понял, кто в ожидании доклада сидит перед ним. Понимал так же и всю меру ответственности, даже за случайно оброненные в забывчивости
слова. Но комиссар не сожалел о сказанном, а только горько сокрушался тем, что так легко, словно мальчишка, купился на обманчивую внешность, под которой скрывались хорошо знакомые ему железный характер и фанатичная убежденность в правоте идеалов.
- Воскобойников, Иннокентий Павлович! 1870 года рождения, купец первой гильдии: - начал доклад Трошин: - Задержан по распоряжению ревкома города, за прекращение торговли после прихода Советской власти! На предложение продолжать торговлю ответил обещанием, но вместо этого, стал вывозить товары из торгового дома и двух лавок, хлебной и скобяной. Товары изъяты, лавки и хлебный амбар опечатаны. Все!
- Как все? - нервно шевельнулась товарищ Вера: - А деньги, драгоценности? Должны быть!
- При обыске, ничего подобного – не обнаружено! Я забыл упомянуть о реквизиции особняка! - комиссар крутнул головой: - Вместе с обстановкой!
- Ну, особняк не золото, в кармане не унесешь! А где, все – таки, основные ценности?
- Мне не известно! - пожал плечами Трошин.
- Но у купца должна быть семья! Допросили их?
- Нет! Еще в начале зимы, купец обозом отправил свою семью из города, прислуга говорит, к родственникам в Воронеж!
- Изворотливый, успел вывернуться! - товарищ Вера побарабанила пальцами по столу: - Жаль! Но мы известим товарищей в Воронеже, пусть поищут «золотой обоз, купца Воскобойникова». Дальше!
- В оправдание свое, он… – но комиссар не смог продолжать. Уполномоченная перебила его.
- О купце, все! И так ясно! Саботаж и сокрытие неправедно нажитых ценностей! Говорите о других!
- Три дня назад, в расположении полка, задержан человек, пропагандировавший среди бойцов идеи анархизма. Документов, удостоверяющих личность, нет. Представился товарищем Черным, утверждая, что это его партийная кличка. Сам же, считает себя - идейным борцом за полную свободу личности. На мой взгляд, совершенно пустой и бесполезный человек!
- Не скажите! - задумчиво произнесла товарищ Вера; - В данный момент, когда идет процесс разрушения капиталистического общества, анархические идеи оказывают нам определенные услуги! Думаю, пока еще они нам нужны! Оставим его, продолжайте!
- Уездный врач, доктор - Горин Виктор Сергеевич, 1875 года рождения. Задержан за оказание помощи раненому офицеру. Происхождением – из дворянского сословия, к политическим событиям относится внешне безразлично, хотя я слышал, что по убеждениям - является каким – то демократом! В городе имеет немалый авторитет и известность! Характеризуется как очень хороший врач! Пожалуй, все!
- Это, уважаемый товарищ Трошин, не все! Далеко не все! - уполномоченная презрительно усмехнулась: - Вы, плохо знаете эту демократическую сволочь! Они очень опасны тем, что сами ничего не умея создать, расшатывают устои власти своей демагогией и либерализмом! Пока шла борьба с царизмом, нам с ними – было по пути! Теперь, все изменилось! Теория классовой борьбы, необходимость в полной диктатуре пролетариата на данном этапе установления народной власти - не совместимы с либеральными принципами! Сейчас – эти принципы только осложняют ситуацию, внося существенные разногласия в оценку имеющих место событий, и от них необходимо избавляться! Решительно избавляться, вместе с их носителями! Я понимаю, что некоторые идеи могут находиться в историческом анабиозе сотни лет, просыпаясь, они существенно влияют на общество, и тот метод борьбы с ними который мы сейчас применяем, не может быть единственно верным! Но у партии - нет времени на политические дискуссии! Закончим на этом! Лучше скажите мне, что с офицером, где он?
- Арестован вместе с доктором! Двое суток назад были убиты два солдата из моего полка, я об этом докладывал в штаб дивизии! – товарищ Вера, утвердительно кивнула головой. Комиссар продолжал: - Бойцы находились на патрульной службе, убиты выстрелами в упор, предположительно - из револьвера! Свидетели указали на некого человека, внешне – военного, с армейской выправкой. В стычке с бойцами тот был ранен и вероятно, кто-то навел его на квартиру врача. Там их взяли! Сопротивления не оказывал, в расстреле красноармейцев не сознается, оружия при нем не было!
- Сбросил, гад! Предусмотрительный! – товарищ Вера зло скрипнула зубами: - Как могло случиться, что двое вооруженных бойцов позволили убить себя словно щенков?
- Два месяца назад, к нам примкнуло полтора десятка солдат из разбитого полка. В связи с нехваткой личного состава, было принято решение об их зачислении в штатные списки части! Обычное дело, товарищ Вера! - пояснил комиссар: - Документы при них, история гибели полка известна, вот и оставили! В деле, примкнувших бойцов, проверить не успели, не было случая! Но сомнения - были! Ходили слухи, что эти двое имели склонность к мародерству, но доказать не удалось. Или они осторожничали, или я не доглядел! Подумывал об их аресте, да повода не находилось. В общем, я считаю, не было в погибших надежности!
- Но что-то же они делали? - продолжала настаивать уполномоченная; - Как относились к службе?
- С ленцой! - признался комиссар: - В прошедшую неделю дважды принимали участие в исполнении приговора над контрой!
- Ну вот! - удовлетворенно протянула товарищ Вера; - А вы говорите - арестовать! Хоть какую-то пользу, но все-таки принесли! Запомните товарищ Трошин, если для дела революции, из антисоциальных элементов можно извлечь хотя-бы самый ничтожный прок, то этим - необходимо пользоваться! Партия привлекает на свою сторону всех этих – эсеров, анархистов и прочих! Но это временно! После полной нашей победы, весь примкнувший к нам политический и уголовный мусор, отсеется сам и будет выброшен на свалку истории! А не уйдут сами, мы им поможем! А пока, не будьте столь щепетильны в подборе людей. Настоящую опасность для революции представляют идейные и классовые враги! Помните об этом, комиссар!
- Слушаюсь! - отчеканил Трошин: - Документов, задержанным офицером - не предъявлено, на допросе установить личность не удалось. О себе, сообщил только то, что являлся кадровым офицером и участвовал в двух войнах! В Гражданскую не вмешивается, по политическим и моральным убеждениям!
- Чистеньким хочет быть! Мораль и честь, значит! – сдавленным голосом прошипела женщина, резко откидываясь вместе со стулом назад. Ножки полукресла жалобно скрипнули, заскользив по гладкому крашеному полу: - Ненавижу!
Еще в середине разговора, комиссар приметил, что с женщиной, происходят какие – то перемены. Лицо ее, вопреки всем правилам поведения человеческого организма расслабившегося и отогревшегося в тепле, не только не порозовело, но наоборот, начало приобретать нездоровый, землисто - серый оттенок, движения рук – стали быстры и нервны!
- Ничего! У меня - он во всем, признается! Вы не умеете с ними разговаривать! - не сдержав ненависти, женщина грязно выругалась.
Товарищ Вера подошла к своей просыхающей шинели и вынула из ее кармана большой серебряный портсигар, в задумчивости подержала его, словно взвешивая в ладони - но открывать не стала. Вернулась назад и положила его на крышку стола. Из кармана широкого галифе достала помятую пачку папирос и закурила, глубоко втягивая в себя крепкий табачный дым. Сизые волны заколыхались над столом, и глядя на них, комиссару тоже захотелось разжечь свою трубочку. Рука его самопроизвольно потянулась в карман за кисетом с табаком, но вовремя спохватился, доставать не стал. Товарищ Вера цепким взором заметила это движение и поняв желание Трошина, разрешающе кивнула головой.
- Сегодня, к вечеру, взяты под арест - местный священник и мужик, доставленный из соседней деревни: - продолжил доклад комиссар.
- В чем причина их ареста? – спросила товарищ Вера, нервно выстукивая пальцами мелкую дробь по столу, бросая косые взгляды на лежавший чуть в стороне от бумаг портсигар.
- Во время проведения церковной службы, настоятель Храма провозгласил вечную память всем невинно убиенным на войне, в том числе и воинам Красной Армии, утверждая, что перед Богом - все равны! Это оскорбило одного из сочувствующих Советской власти прихожан, и по его доносу, священник был немедленно арестован.
- Хорошо! - женщина сидела откинувшись на спинку стула, покачивая, положенной на колено ногой: - Сочувствующие - это очень хорошо! Кстати, вы хотя-бы как-то, поощрили этого товарища? – и выслушав отрицательный ответ, продолжила: - Напрасно! Таких людей нужно привлекать и поощрять! Утром отыщите его и в качестве награды, выделите что-нибудь из реквизированного имущества купца! В этом я полагаюсь на ваше усмотрение! И еще! Обязательно привлеките его к предстоящей работе по зачистке города! Этот человек может оказать нам неоценимые услуги! Не забудьте! Что у вас еще осталось?
- Деревенский мужик! - напомнил Трошин, разводя руками. Он был основательно поражен острым умом и твердостью характера этой женщины, а так – же, ее умением использовать практически все, хоть как-то пригодное, к достижению своих целей: - По социальному положению, вероятно батрак! Что там в точности произошло, сказать не могу! Не было времени на выяснение! Знаю, что был избит, якобы за кражу овцы, и членами Комбеда направлен к нам для прояснения обстоятельств! Но, простите, вы ничего не сказали по делу священника!
- С ним все просто! - уполномоченная отмахнулась от напоминания комиссара, словно от навязчивой мухиИ - Одним из первых декретов власти Советов, был декрет об отделения церкви от государства! Наш вождь, товарищ Ленин, принял мудрое решение! Веками Церковь состояла на службе у правящего сословия, являясь орудием духовного порабощения темных, необразованных масс трудящихся! Религия, в нынешнем ее состоянии, дскредитировала себя перед народом, став моральным оправданием для сильных, и утешением для слабых! На руинах Церкви, мы создадим свою идеологию, основой которой станет вера в коммунистические идеалы!
- А как быть с овцекрадом?
- Вы меня поражаете, товарищ Трошин! Заниматься подобными пустяками - нет времени! Естественно отпустить! Когда придет время восстановления, дорога будет каждая пара рук! А руки у него, наверняка крепкие, раз овец таскает! Овца ведь не курица, тяжелее будет! А в качестве наказания, привлеките его завтра к погрузочным работам на реквизиции! - пошутила уполномоченная, и посерьезнев добавила; - Пишите приказ по осужденным! Формальных бланков у нас пока нет, пишите от руки! Необходимую часть приказа вы и сами должны знать, основное - я вам продиктую!
Трошин взяв чистый листок бумаги начал писать. Пока он составлял вводную часть документа, товарищ Вера ходила по комнате, иногда останавливалась у него за спиной, терпеливо следя за текстом. Комиссар закончил писать и вопросительно взглянул на уполномоченную.
- Написали? Теперь диктую! - в голосе товарища Веры зазвучали жесткие, металлические нотки: - На основании вышеупомянутого, от имени трудового народа – приказываю! Воскобойникова Иннокентия Павловича – купца первой гильдии, Горина Виктора Сергеевича - доктора Уездной больницы, священника...
- Погодите, товарищ Трошин! – смешалась уполномоченная; - Мы ведь не можем писать в приказе всякую чушь наподобие «священник, отец духовный»! Ведь есть у этого попа – мирское имя, вы не знаете?
- К сожалению, не знаю! - комиссар отрицательно покачал головой: - Но можно уточнить!
- Ни к чему, только время терять! Сделайте так, в том месте где должны быть прописаны инициалы, оставьте пробел! Потом уточните и впишете самостоятельно! – товарищ Вера взяла в руки тяжелый портсигар, и с видимым сожалением, снова отложила его в сторону: - Продолжаем! Итак, пробел и следующее! Священник местного прихода… Далее!
Уполномоченная остановилась и в недоумении уставилась на комиссара.
- Решительно невозможная ситуация! Сколько у вас недоработок, уму непостижимо! - товарищ Вера недовольно смотрела на смутившегося Трошина: - Так нельзя, товарищи! Если вы чего-то не умеете делать, учитесь у других! Как, объясните мне, вписать в приказ офицера, когда не знаем его имени!
Женщина ходила по комнате заложив большие пальцы своих рук за туго затянутый поясной ремень, бросая сердитые взгляды на молчаливого Трошина.
- Хорошо! - сказала она придя к какому-то решению: - Поступим следующим образом! Офицера, в приказ – не включать! В целом, это досадное недоразумение ни как не может повлиять на ход событий! Одним больше, одним меньше – суть не в этом! Главное – это неизбежность наказания! Да и сам он, по видимому, желает, что-бы его считали без вести пропавшим, иначе какой ему резон скрывать свое имя!
Товарищ Вера подошла к окну и долго стояла, незряче вглядываясь в темноту двора.
- Мучеником решил стать! - глухим голосом произнесла она: - Ну что ж! Так тому и быть! Мы предоставим ему такую возможность!
После размышлений о судьбе офицера, уполномоченная заговорила более решительно и озлобленно, все так же не отрывая взгляд от темноты окна.
- Троих вышеуказанных – расстрелять! Укажите о конфискации принадлежавшего им имущества в пользу трудового народа! Приговор вступает в силу с момента его подписания! Заканчивайте писанину, и подайте мне приказ на подпись! И еще, утром, приведете офицера ко мне! Я сама им займусь!
Трошин дописал приказ и протянул его, по прежнему стоявшей у окна, женщине. Она взяла бумагу не глядя, и только чуть позже, нехотя отвернувшись от окна, бегло пробежала глазами по документу и подойдя к столу поставила на нем размашистую подпись.
- Почему сами не подписали приказ? Запачкаться боитесь?
Товарищ Вера смотрела прямо в глаза комиссару, и в ее сильно расширившихся зрачках Трошин заметил тот же самый шальной, пугающий безумием всплеск, какой он уже видел сегодня у застрелившего кота бойца Воробьева.
Тонкий карандаш затяжелел в руке комиссара словно пудовая гиря, когда он медленно выводил на документе, свою ясную и четкую подпись.
- Это не все! - с тяжелым нажимом на слова, произнесла товарищ Вера: - Вы напрасно говорите о не свойственных боевому полку, функциях! Запомните, революция возвышает своих героев, но не прощает отступников! Завтра, часть вашего полка переходит во временное распоряжение председателя городского ЧК, и вы лично будете нести ответственность перед партией за ликвидацию военнопленных, а также, задержанных по ходу зачистки контрреволюционеров и саботажников!
Женщина села на стул, откинулась назад. Затянувшаяся до глубокой ночи работа утомила ее, и тело, державшееся в течение суток на железной воле, позволило себе - наконец-то, расслабиться!
Посидев какое то время с закрытыми глазами, товарищ Вера отпустила комиссара, но когда он дошел почти до двери остановила его несколько странным вопросом:
- Скажите, а у вас водка есть?
Не ожидавший такого поворота комиссар, неловко переминаясь в дверях, сконфуженно ответил:
- Должна быть! Сейчас распоряжусь!
Через некоторое время, в комнату вошла полная, низкорослая женщина, несшая перед собой широкий поднос, на котором стояла початая кем-то бутылка водки и нехитрая закуска. Женщина, не поднимая распухших, покрасневших от слез глаз, расставила принесенное ею на столе, и не проронив ни слова, ушла, тяжелой, старившей ее походкой.
Оставшись одна, товарищ Вера подойдя к двери окликнула дремавшего вестового, велела ему никого к ней не допускать и разбудить на рассвете. Побродив бесцельно какое-то время по комнате, она подошла к столу, открыла бутылку. Понюхав ее содержимое, брезгливо поморщилась, пить не стала. Отломила только кусочек хлеба, обмакнула его в соль и неторопливо прожевала. Затем села за стол, взяла в руки серебряный портсигар, долго и задумчиво смотрела на него перед тем как раскрыть. Раскрыв, взяла из него щепотку белого порошка, насыпала горкой на сжатую в кулак кисть левой руки, немного поколебавшись, добавила еще, и с наслаждением втянула его в себя тонкими ноздрями красиво очерченного носа. С минуту посидела в томительно-упоенном ожидании, а затем откинулась, резко расслабевшим телом, на спинку стула.