Комиссар долго не мог уснуть. Прожитый день и нелегкая ночь, давили невидимой тяжестью на его большое, сильное тело. Ворочаясь на кровати, Трошин думал о том, как, когда и где, он сумел перешагнуть ту тончайшую, словно несомая бабьим летом паутинка, грань! Незримую черту, которая глубокой пропастью разделила его жизнь на две половины, попутно унося с собою то, чем он прежде жил, кажется - целую вечность тому назад!
Трошин много лет работал механиком на крупном маслобойном предприятии, и находился в более выгодном положении по сравнению с другими рабочими. Вернувшись с действительной службы в армии, пройдя через первую в его жизни войну, Матвей Ефимович зверем вгрызся в работу, стараясь обеспечить благополучие появившейся у него семье. Но лет через семь, понял, что все его старания подняться на достойный в его понимании уровень жизни рабочего человека, разбиваются о холодно-равнодушное отношение к работающим на него людям, со стороны хозяина заводика. Единственно чего он сумел добиться за годы непрерывного труда, это выйти из полуразваленной отцовской землянки, в небольшой, рубленной из сосновых бревен, домик, позволяя себе по праздникам накрыть хороший стол и все! Матвей начинал понимать, что ему не хватит и трех жизней, заполненных через край добросовестным трудом, чтобы оставить после себя хоть что-нибудь достойное своим детям, в то время как «его хозяин», наверняка обеспечил безбедное будущее себе и своим детям, на многие годы вперед, и его, Матвеевы дети, выросши – будут как и он, работать на также выросших, хозяйских сыновей! С этим, Матвей Ефимович, согласиться не мог, и поэтому, когда, в кажется ставшем страшно далеким восемнадцатом году, к нему пришел латыш с бесстрастным лицом и предложил командовать артиллерийской батареей полка, он попрощался с семьей и ушел сражаться за их будущее!
Но то, что стало происходить впоследствии, вероятно, предположить не мог никто! Правящий класс мертвой хваткой вцепился в уходящие от него привилегии, и завязалась упорная, уродливо жестокая война, в которой выплеснулась вся накопленная веками ненависть между богатством и бедностью, рабством и свободой!
Понимая, что он бессилен хоть что-то изменить в нынешнее время, Матвей Ефимович думал, как ему казалось, о главном! А главное, в его понимании, было в том, что бы народ - сделал правильные выводы из того что происходит сейчас, и в будущем ни его потомки, ни потомки тех людей которых он убивает, никогда больше не вверглись в хаос гражданской войны! И что бы на века, исчезло разделение единого понятия народ, на «простых» и других, выделенных «богом и властью», непростых людей!
Думая об этом, Матвей Ефимович, только под утро забылся в беспокойном сне.
...Ему приснился хороший сон! Снилось, что он долго и яростно парился в жаркой, пахнущей дымком и березовым листом бане, а затем, с наслаждением пил ломящий холодом зубы, слегка хмельной, квас. Войдя в дом, босиком прошелся по чисто вымытому полу, и упав на белые, хрустящие крахмалом простыни, одержимо мял податливо выгибающееся под ним тело жены, которую он уже начинал совсем забывать.
После бани, всей семьей, в чистых белых рубахах, сидели за столом и пили чай! Три сына, жена и еще, с ними был четвертый, умерший во младенчестве, и все были этому очень рады! Жена разливала из начищенного до зеркального блеска самовара горячайший чай: его наливали в блюдечки, шумно дули на них и обжигаясь хлебали, вытирая с раскрасневшихся лиц светлый и обильный пот чистыми холщовыми полотенцами. Детки шалили за столом, втихомолку подталкивали друг дружку, заглядывали в крутой самоварный бок, повизгивали от восторга, разглядывая свои причудливо искаженные отображения! А сам он, сердито нахмурив брови строжил их, и сыночки, хитро поглядывая на ласково улыбающуюся мать, делали вид что боятся его, и это всех забавляло!
На улице стоял тихий, теплый вечер. В широкое окно мягко вливался ласковый свет уходящего солнца. Слышались озорные возгласы гуляющих парней, пощипывающих на ходу зарумянившихся, нарядных девок. Девки повизгивали и били охальников по проворным рукам. И вдруг, вся эта идилия нарушилась тяжким, надсадным воем! По улице, тяжело бухая разбитыми сапогами и лаптями, бежала толпа плохо одетых, пьяных мужиков! Разлохмачивая бороды, они раскрывали в страшном, безумном крике, черные дыры ртов и гнали перед собой Михейку! Михейка, громко гыкая от страха, бежал, пытаясь оглядываться назад, но не мог этого сделать, так как ему мешала лежавшая у него на плечах большая, кудлатая овца! Проснувшийся Трошин хотел крикнуть глупому мужику что бы он бросил овцу, но передумал! Безразлично махнув вялой рукой, комиссар повернулся на другой бок, и вдруг провалился в бездонную яму черного, лишенного всяких видений, сна.
************************************************
...Перед рассветом, задремавший доктор проснулся от звуков раздававшихся за дверью. Кто-то тихо но настойчиво скреб крепкое дерево косяка и громким шепотом звал, по видимому купца, так как доктор явственно различил слова «батюшка» и «кормилец»!
- Кто там? - также тихо отозвался Виктор Сергеевич, вплотную подойдя к двери.
- Я, батюшка! Фрося, кухарка! - послышался прерывистый шепот женщины: - Мне бы, кормильца нашего, Иннокентия Палыча!
- Спит он, Фрося! Ты мне скажи, я передам!
Доктор напрягал слух, но улавливал только звуки тяжелого дыхания женщины, прерываемого всхлипами и с трудом сдерживаемым рыданием.
- Говори, Фрося! Отчего ты плачешь?
- Беда, Виктор Сергеич! - справившись с дыханием, заговорила узнавшая голос доктора, кухарка: - Приехала баба молодая, начальница… Всю ночь, с комиссаром была… Я… Я – подслушала!
- Так что ты слышала? - пытался узнать Виктор Сергеевич, догадываясь, что Фросе трудно говорить из-за душивших ее слез.
- Убивать вас будут! Все-е-х! Только вора и лохматого, в очках, отпустят! И кормильца нашего убьют, Инноке-е-е-ен...! – Фрося не смогла договорить до конца и тихонько завыла!
Доктор беспомощно топтался у двери, трогал ее руками, словно хотел через крепкие доски обнять и утешить, хоть как то облегчить страдания обезумевшей в своем горе женщины. Он растерянно оглядывался на офицера и проснувшегося на шум попа, отчаянным взглядом прося их о помощи, и вдруг, нежданно осознав смысл услышанного, поник и присел, на почему то сразу ослабевших ногах, сползая спиной по шершавой стене!
Он сидел и слушал, как за стеной тихо плачет женщина, и напряженно думал о том, что ему непременно нужно ответить ей, сказать что-то очень важное в эту минуту!
- Фрося! Тебе нужно уйти отсюда! И дочку забери! Слышишь меня? - доктор сглотнул душивший его горло комок. Представил, как согласно кивает головой плачущая кухарка, и добавил: - Ты вот что! Ступай ко мне домой и скажи моей Анне Васильевне, что бы она убрала мой инструмент! Я его в кабинете... не прибранным... оставил! Это очень важно! Ступай! И... прощай, Фрося! Иди!
Доктор словно наяву увидел, как согласно, но совершенно не осмысленно кивая головой, Фрося, согбенная горем невидяще-слепо уходит по коридору подвала, тяжело переставляя занемевшие ноги, держась рукой за обсыпающуюся побелку стены!
Доктор поднялся и заходил по комнате, нервно потирая отчего-то начавшие зябнуть руки. Остановился напротив мирно посапывающего купца и хотел разбудить его, но отец Анастасий удержал его руку.
-Не надо, Виктор Сергеевич! Пусть поспит, ему еще понадобятся силы! Да и нам, тоже!
Священник уже понял, что их ожидает! И это случится - совсем скоро, может быть, через несколько часов!
Полковник стоял у окна, в которое начинал вливаться мутный, весенний свет нарождающегося дня. От стекла на него смотрел застывшими глазами убитый солдатом кот. Офицер повернулся к людям и будничным голосом произнес:
- А ведь это, господа, была - последняя наша ночь! Расстрельная!
Отец Анастасий встал во весь рост, выпятив большой живот, прочно расставил под широкой рясой сильные ноги.
- Помолимся Господу нашему, братья мои! Помолимся за землю нашу и народ! Помолимся за здравие врагов наших, ибо не ведают что творят!
- Помолимся! - эхом отозвался доктор: - Пусть это поможет - ВСЕМ! И - нам, тоже!