Вот и настало долгожданное утро. Во всем доме Евдокии Кирсановой висело радостное волнение и предсвадебная суета.
Часов с восьми утра уже пришли ею сестры и баба Нюся, как она со смехом сказала «пироги караулить». Кто месил тесто, кто печь затапливал, а кто уже в погреб полез за солениями.
Митяй проснулся рано, а все не хотел вылезать из мягкой постели, пока мать не прикрикнула на него. Да и друзья уже начали съезжаться. Со смехом и прибаутками стали составлять из санных упряжек свадебный поезд. Троек, честно говоря, не было, а вот первые трое саней – розвальней, были запряжены парами, подобранных в цвет лошадей. Молодёжь украшала дуги и упряжь бумажными цветами и ёлочной мишурой, которая сверкала на солнце не хуже золототканой, бренчал на балалайке Егорка.
Как это часто на свадьбах бывает молодёжь веселилась вовсю, при этом Митяю было что-то совсем не до смеха. Одетый в белую, чистую, Манечкой вышитую косоворотку, новые суконные темно-коричневые штаны, заправленные в хромовые начищенные сапоги, расчёсанный старшей невесткой на две стороны, он казался года на три старше своих восемнадцати лет. Однако у него во всём теле была какая-то внутренняя дрожь, как перед кулачками с казаками. Даже когда он экзамены сдавал за начальное обучение в церковно-приходской школе, а потом поступал в реальное училище, он так не мандражил. Хотел, было, он рюмочку самогону опрокинуть для храбрости и веселья с тысяцким, да Евдокия заметив, прикрикнула на него,
–И думать не смей. Не хватало ещё, чтоб в церкви от тебя хмельным несло. Да и во время свадьбы не вздумай. Обычаев не знаешь?
Наконец часам к двенадцати все поселись по саням. На первых восседал тысяцкий, держа вожжи двух гнедых рослых жеребцов, с ним жених, дружка и полдружье. Перед санями два верховых юноши в белых полушубках, двое в черных, тоже верхами по бокам. За ними сани, где уселась Евдокия, держа перед собой икону Казанской Божьей матери в серебряном окладе, со старшим сыном и невесткой – большухой, а за ними средний сын с семьей, а там уж все остальные. На последних шестых санях, запряжённых резвой соловой лошадкой, сидело четверо парней с ружьями. Молодёжь частью уже пешком отправилась в сторону невестиного дома.
Тысяцкий привстал на облучке, обернулся назад и, окинув взглядом растянувшийся по улице разукрашенный санный поезд, снял с головы лохматую шапку и перекрестился в сторону церкви, откуда уже начали звонить к обедне. Потом он взмахнул своей чёрной шапкой и громко с выдохом произнёс: «Ну, с богом!»
Сидевшие наготове в задних санях парни бабахнули дружно из своих ружей. Все ждали, что стрельба скоро будет, но многие, все равно, невольно вздрогнули. Девчата, якобы в испуге, взвизгнули. С криком поднялись галки и вороны с деревьев, а некоторые из лошадей испуганно присели. Поезд тронулся.
Лошади тысяцкого с места взяли крупной рысью, разбрасывая комья снега по сторонам и за ним, чуть было, приотстав, а потом все больше нагоняя, потянулся весь поезд. Деревня была не так велика, чтоб долго ехать. От крыльца Кирсановых до дома Ашниных всего-то три улицы. Поэтому тысяцкий поворотил поезд дальним кругом, объехав без малого всю деревню.
У Ашниных их уже ждали. Родня их была не так многочисленна, но гостей встретили честь почести. Впереди стоял нарядно одетый Иван Осипыч за ним, гурьбой, все остальные, а из приоткрытых дверей выглядывали любопытные мордашки невестиных младших сестёр и их подружек.
Ворота во двор были отпёрты, но сходу въехать туда тысяцкому не удалось. Крёстная мать невесты стояла прямо посередине и демонстративно мела снег.
– А ну, дорогу дай, – грозно прикрикнул на неё тысяцкий,
– Да, кто вы, чтоб вам дорогу давать?
– Не видишь, князя везём, уйди, а то стопчу.
– Я, тебе, стопчу. Я, вот, метлой махну, весь ваш поезд размету.
И, действительно, зацепив свежий снег метлой кинула его в морду коням. Кони всхрапнули и резко подались назад, так что тысяцкий чуть не вылетел с облучка. Родня Ашниных захохотала. Несколько ребятишек радостно бросились лепить снежки и бросать ими в поезжан. Турчонок, правда, сумев с конями сдюжить, остановил их вожжами и «тпруканьем».
– Вот ведьма,– в сердцах высказался побагровевший от смущения и гнева тысяцкий – да что надобно тебе? Говори или мы отсюда повернем.
– А вы зачем приехали? Какая нужда вас привела?
– Так ведь за невестой, вот и жених с нами.
– Ага, значит за княгинюшкой нашей. Тогда с подарками и ласковым словом заходить к нам надо, а то, ишь, какие грозные выискались, да ещё и лаются.
Тысяцкий буркнул: «Правда ваша, прощенья просим». Он дал знак дружке. Тот раскрыл корзину, стоявшую у него в ногах.
–Что вашей милости угодно? – спросил он Крёстную,– бражки али винца, а может, наливочки?
– Да, пожалуй, наливочки, – улыбнулась Крёстная и лихо маханула в рот пол пузатой стопочки рубинового цвета вишнёвки.
– Ну, идите сюда, пострелята, – поманил ребятишек дружка, – угощайтесь, а в нас не кидайтесь, будете молодцы, все получите леденцы.
Ребята с хохотом радостно расхватали конфеты и повисли на заборе глядеть, что будет дальше.
А дальше было всё интересно и красиво. Подружки вывели невесту, держа её бережно под руки. Ох, и хороша была Манечка с лёгким розовым румянцем на щеках и своими манящими алыми губками, в белом подвенечном платье, в фате и венце из апельсиновых цветов. Венец этот, барыней из Петербурга когда-то привезённый, тоже Груня ей дала. Её толстая, темно-каштановая коса, опускалась до пояса через левое плечо и была переплетена в конце белой лентой с бантом.
Митяй вылез из саней и в сопровождении тысяцкого, дружки и полдружка пошёл к крыльцу, не сводя глаз с Манечки. Ах, как красива она была, краше придумать было нельзя. Он опять, как при первой встрече, забыл всё на свете и только смотрел на неё. Эту минуту молчания нарушила бойкая сваха, крёстная Манечки. Она подскочила к невесте и, взяв конец её косы на ладонь, спросила у Митяя,
– А не думаешь ли князь косу купить?-
До Митяя не сразу дошёл смысл вопроса. Все о чем ему говорил дядя Фёдор Турчонок, о чем предупреждали старшие братья, вылетело у него из головы. Поэтому, вместо того, чтобы ответить, как положено по обряду, он брякнул как покупатель на базаре.
- А чего её покупать? Я невесту беру, а при ней коса…
Все вокруг захохотали, услышав этот ответ невпопад. Сваха тут же ситуацию со смехом усугубила,
– Ну, тогда несите ножницы. Невесту забирай, а я косу дома оставляю
– Как это? – растерялся Митяй, – невеста и без косы?– закончил он под общий хохот свою фразу.
Бедная Манечка стояла на крыльце и не знала, что и делать. Ситуацию выручил тысяцкий:
– Что хотите за неё?
– А посмотрим, чем вы богаты, так и решим продавать, аль нет.
Тысяцкий сделал знак, полдружка подал ему корзинку. Раскрыв её, Турчонок начал речь как Дед Мороз у ёлки.
– Вот тебе, сватья, отрез на платья, – и подал ей кусок цветастой штапельной ткани. Вот тебе, Осипыч, для мужской красы – фирмы Мозера часы, а вы сестрёнки не скучайте, скорее бусы получайте.
Выдал той и другой, купленные Митяем для этого случая, бусы – одной красные с вишнёвым отливом, а другой зелёные как настоящий малахит.
– Дары то все красивые, и приятные – знать, вы бояре знатные. Ну что ж берите невесту – красу, а с ней и её косу, – с этими словами, сватья сделала знак рукой Митяю, приглашая его подойти. Когда он это сделал, вложила ему в руку Манечкину ладошку. Потом обернулась к подружкам, которые стояли сзади невесты:
– Шубейку то на плечи накиньте, а то простудим невесту.
Подружка - подневестница бережно накинула шубейку ей на плечи, а сваха сказала Митяю: «Ну чего стоишь? Вези в церковь...»
Митяй подхватил Манечку на руки и понёс к саням.
– Во, у нас как, – радостно заорал тысяцкий, – князь то наш, ишь какой сокол.
Митяй опустил невесту в разукрашенные розвальни и сел рядом. На облучок с тысяцким забрался дружка, полдружка занял место спиной к ним, а стало быть, лицом к молодым. Достал из под сиденья свою балалайку и грянул по струнам.
– Когда б имел златые горы
И реки полные вина,
Всё отдал бы за ласки, взоры,
Чтоб ты владела мной одна.
На запятки саней вскочил кто-то из друзей Митяя и свадебный поезд, под смех и песни, тронулся к церкви.