Идёшь, бывает, по улице, а рядом идёт Оранжевая Девушка.
Я так называю девушек с оранжевым лицом. Мне кажется, если посмотреть на остальное её тело - оно нормального человеческого цвета. А лицо вот - оранжевое. Как у верблюда. Красиво, да.
Я таких девушек избегаю. Они мне не нравятся, кажутся какими-то ебучими высокомерными сучками ("не твоя вот и бесишься").
И тут вот идёт одна, со спины - красивая. А на колготке дырочка. Может, в метро гульфиком зацепили, не знаю. Но вот эта дырочка, она меняет всё в корне. И сразу эта девушка не такая неприступная, какая-то напуганная, смущающаяся от своей "неряшливости".
То есть, маленькая деталь, а переворачивает всё с ног на голову. В моей голове, разумеется. Она-то, поди, даже не знает пока про дырку эту.
А у меня мозги плавятся. Ау, гносеология здравого смысла! Где ты?.
Со мной такое давно. Ещё с первого класса, когда я полюбил Наташу Михель из параллельного 1"Б". Девочки в старые времена ходили по школе в одинаковом: белые фартуки на партийные праздники, черные по будням, платьица ученического цвета - коричневые и белые воротнички вкруг тонких девчоночьих шеек.
Школьницы моей школы, не то что у вас, были опрятные и скромные - почти все, особенно Люся, Вера и Снежана с нашей улицы, которых я за лето научил таки писать стоя. Чем исключительно гордился.
На переменах девочки собирались стайками поиграть и посекретничать.
Некоторые стояли, а некоторый забирались повыше - на старый забор и сидели на нем, красивые как мотыльки в садах Эдема.
А когда звенел звонок, вместо того чтобы вспорхнуть над школьным двором
они всякий раз, разочаровывая меня, осторожненько сползали с забора на землю.
Наташа Михель была мотыльком. Только очень грустным.
Однажды спускаясь на землю она не заметила как порыв ветра играючи,
чуть развеял плиссированный подол её платья, не так нагло как у Монро, но ровно настолько чтобы показать дырочку на её колготке и смуглую кожу сквозь.
Так я впервые влюбился.
В иудейского мотылька. А ещё в её смуглую кожу сквозь, в библейскую печаль, в дырочку на коготках. Хотя смутился у забора страшно и покраснел тоже.
Я тогда не знал,что у евреев нет рая
Сначала я незаметно подкладывал ей в стол цветы.
А потом, когда цветы сошли на нет - осенние листья и яблоки.
Она улыбалась, прятала листья в портфель и уносила домой, а яблоки мечтательно грызла на большой перемене.
Когда пришла зима, ближе к Новому году осенние листья закончились, а Наташин папа - хирург золотые руки - вместе с семьей - женой, мамой и дочерью уехал в какой-то Израиль.
Об этом у нас не принято было говорить.
А вообще, конечно, понятие красоты сильно размыто.
Как может нравиться оранжевое лицо?