Рассказ был опубликован впервые в газете "Рубеж" №6(42) 2008 год.
– ...были бы ноги как раньше...
– ...конечно, ты женщина, мать...
– ...сама бы поехала... Написала тебе пять адресов, военкомат не минуешь... Куда пошлют, сразу не ходи, получится, как с квартирой... Требуй справку... Не дадут – не молчи, у них дети в ямах не сидят... И в профкоме пусть прошение напишут – заработали, у рельсов состарились...
– За день всех не оббегу...
– Ночевать пойдёшь к Валентине. Или к Гудовым. Он в начальстве – совет даст. Хлеб не забудь, купи...
Родион кладёт список в паспорт. Взял рюкзак. Осмотрелся. Занавески пламенеют от солнца. А в комнате пасмурно.
– Ближе к обеду, – напомнил жене, – телефон вынеси в сени, посиди на крыльце. На улице теплее, чем в дому...
– Иди... посижу, да на шоссе столбом не стой. Вздымай руку. Просто так, на скорости, никто не остановится...
Так он её и послушал! Зачем набиваться в попутчики? Разве не ясно, почему стоит человек на обочине в безлюдном нежилом месте? Смурый, обуянный заботами водитель, конечно, проедет мимо. А расположенный к разговору и знакомству сам притормозит и пригласит в кабину. Ради такой поездки Радион всегда готов подождать. Сегодня тепло и безветренно. Утреннее солнце рассеивает мрак. Гонит туман обратно к большой воде, к Пясинским разливам. Распахивает радужные занавеси над панорамой тундры. Всё живое: цветы, молодая зелень, освободившись от прохладной пелены, распрямляется, разнеживается в тёплых лучах. Птицы, встревоженные весной, носятся над озёрами и болотцами. Что делается в воде – можно только догадаться – с нежностью думает Родион о рыбе. Он и сам на миг забылся, поддался общему настроению в природе. Душа полетела к серебристой полоске воды, белеющей сквозь туман по всей линии горизонта. К рыбацкой избе на берегу, к вольному, насыщенному моросью ветру, уносящему в тальники досаждающие рыбакам тучи гнуса. К тем незабытым дням, когда они с Алёшей промышляли неводом на озёрах, и каждый раз «мотня» кишела хариусом, чиром, ряпушкой.
Правду говорят: счастье с несчастьем смешалось – ничего не осталось. Нельзя ему думать о прошлом, потому как в семье вкруг беда: где сын и что с ним – никто не ответит. И Аннушка слабеет. Чувствует Родион: исход его сегодняшней экспедиции в Норильск решит – жилец ли она на белом свете. Жутко сознавать это, но не уверен он в себе. От рождения не наделён нахрапистостью и никогда не умел быть просителем. Только портил дело. Он холодеет от безысходности: для отмазки еду!
Шоссе наполнялось машинами по давно изученному Родионом порядку. Побежали машины из Норильска в Дудинский порт за навигационными грузами. Обратный поток задержался на полчаса. К удивлению Родиона, первый тяжёлый «Урал» с длинным морским контейнером на прицепе, проехав мимо него, убавил скорость и остановился. Открытая дверь приглашала в кабину. Водители с таким грузом за спиной ещё никогда не подбирали его на дороге.
«Редкий человек», – обрадовался Родион и заспешил к машине.
В кабине шумно разговаривали.
– Пассажиры где? – удивился Родион, прежде чем подняться на приступку.
Круглолицый, рыжебровый паренёк за рулём с умилением слушал громко включенное радио. Поначалу Родион принял говор, звучащий из приёмника, за новомодное пение, напоминающее галдёж базарных зазывал. Но быстро сообразил, что слушает запись праздничного застолья, и люди за столом водителю не чужие.
В компанейской гулкоте, в нетрезвых выкриках он не нашёл для себя ничего интересного. А водитель беспрестанно оглядывался на магнитофон, и рыжее его лицо ликовало и цвело, словно оранжевый жарок в июльской тундре.
– Григорыч, – протрубил чей-то продымлённый голос у самого микрофона, – скомандуй ещё по одной, да споём нашу про Петю и про Машу.
– Счас уважат моих, – весело сообщил водитель, – в гостях хор из двух деревень.
– Что празднуют?
– Папане шестьдесят.
– Такое уважение? – удивился Родион и спросил. – Отец в начальстве?
– Баянист в клубе. Семья наша сплошь музыканты.
«Кто ко мне придёт через три года», – невольно подумалось Родиону.
Знакомая каждому в России мелодия «Одинокой гармони» наполнила кабину. Баян и певцы с первых слов взяли уверенно и высоко. Но над всем хором витал молодой, трогательно прелестный деревенской откровенностью девичий голос.
– Сестрёнка ведёт, – с гордостью пояснил шофёр, – пророчат – второй Бабкиной будет.
– Аннушки нет, – вспомнил Родион молодость, – тоже была хороводница, – хорошо, ... просто хорошо! – порадовался он чужому празднику. Но в оценку подслушанного веселья вкралась горькая нотка. Водитель уловил её, искоса взглянул на попутчика, убавил звук. Потом и вовсе выключил запись. Сказал несколько виновато: – Третий раз слушаю. Вы с рыбалки?
– Живу на разъезде, за линией.
– Дом жилой? – удивился водитель.
– Снесут на неделе.
– Квартиру дали?
– В Кайеркане.
– Теперь куда? В Кайеркан?
– В Норильск.
Родион уклонился от подробного рассказа и добавил:
– За хлебом я.
– Посёлок ближе, – напомнил водитель, – магазин у дороги.
– Мне ещё и в военкомат, – неожиданно для себя сказал Родион.
– Кто-то служит?
– Сын.
– На Кавказе? – был не вопрос. Догадка и сочувствие.
«Приметливый, будто отцы, потерявшие на войне сыновей у него ежедневные попутчики, – подумал Родион, – но и я не слепой. Парнишка не из последних. Ночь, не иначе, как провёл на причале. Побрит и причёсан. Машина ухожена. Груз увязан: не брякнет, не звякнет. В кабине как в гостинице: коврики, шторки, подушечки. Карманный телефон на поясе. Мы с Аннушкой из-за этой войны дикими стали. Телевизор не смотрим, радио не слушаем. Будь оно проклято, ежедневное кровопролитие. А жизнь не стоит. Нового много. Не удивлюсь, если эта цацка с антенкой без военкомов и профкомов спасёт Аннушку, – он крякнул, сжал зубы, чтоб не выпустить наружу дрогнувшее дыхание, – не придумывать – знать надо! Молодые умнее нас. Расспрашивать его – только запутывать человека. Выложу всё, как есть. Так о чём он спрашивал? Ах, да, об Алёше... где служит...»
– Сын мой, Алексей, – стал рассказывать Родион, – до призыва, как и ты, работал шофёром. Отправили в Читу, в 96-м звонил нам из Моздока. Сказал, перезвоню и... по сей день. Третий год живём – ни на секунду от телефона... Ждём, вдруг выкуп попросят. Мать обезножилась – в больницу не идёт. Теперь этот переезд... дом снесут, и надежды не будет...
– Квартира без телефона? – спросил водитель.
– Да и был бы – Алексей номер не знает. Аннушка, понятно, мать. Заладила упокойную: здесь бы умереть, в Норильск, – твердит, – не вези. Схорони где Алёшкина комната...
– Лебединое сердце у наших матерей, – глухо произнёс водитель.
– Какое? – не расслышал Родион.
– Лебединое, – повторил водитель, – к сродственнице в деревню..., – он вдруг осёкся и на ходу «перестроился», – не из Чечни... из города... В общем, на стройке разбился... Мать схоронила и сама на следующий день... Доктор сказал: лебединое сердце.
– Лебединое – точно! – согласился Родион.
Поехали молча. Родион ругал себя за то, что испортил настроение хорошему человеку. Водитель не знал как загладить вину за опрометчивый рассказ. Первым прервал тишину Родион. Указал на мобильник.
– Эта штуковина нас выручит?
Водитель улыбнулся:
– Нет, не выручит. Параллельный телефон надо ставить.
– Это как?
– Если щит один – проще пареной репы.
– Какой щит?
– Телефонная станция ваша где?
– Подключены мы от Кайеркана.
– И квартира в Кайеркане. Как по заказу. Прямо в десятку попал, отец.
Родион был несказанно счастлив: ехал – не знал куда, искал – не знал что. Надо думать, как бы напоследок не ошибиться.
Водитель, словно читая мысли Родиона, посоветовал:
– В военкомат, отец, не ходи. Военком телефонами не командует. Сообщат в комбинат, а там мухи навозные. Ждать не будут. Живо ваш номер пристроят. Желающих сотни.
– Мы и сами сомневались, – признался Родион, – с квартирой как получилось! Дали в Норильске. Третий этаж без лифта. Высота не для Аннушки. Капитан звякнул в комбинат. У тех бумага и ручка всегда наготове. Оказались мы в посёлке. Согласно моему заявлению.
– Вот мухи навозные! – выругался водитель.
– Аннушка грозилась из дому выгнать. Вредитель ты, говорит, город на посёлок я и сама могла сменить. На трёхкомнатную. И в городе, в любом дому, на выбор... Так куда мне идти?
– Ко мне, – сказал водитель, – высажу, где скажете. К двенадцати буду дома. Сосед мой, Юрий Львович, полста лет был связистом. Что скажет – то и надо делать. Я не специалист.
– Я заплачу, – сказал Родион.
– Это лишнее, – насупился водитель.
– Из-за меня... человек в таком возрасте... беспокойство одно...
– Не хотел, но скажу. Старик обидчивый. В деньгах не нуждается. Большие должности занимал. И, чтобы вы глупость не сотворили, не хотел – но скажу. Внук его, офицер, два года назад в Чечне погиб.
Родион закупаться с утра передумал. Нечего, – решил, – с хлебом и картошкой по людям мотаться. У железнодорожного вокзала вышел из машны. Город ещё спал. Рейсовых автобусов не было. В зале ожидания скамейки заняты спящими вахтовиками и рыбаками. Примостился у ног женщины, свернувшейся во сне «калачиком». И задремал сидя.
Проснулся оттого, что с шумом открылось окошечко кассы. Приехала милиция. Будили, поднимали уснувших. Проверяли документы. Скамейка, где сидел Родион, одна из первых от входа. Милиционер тронул жезлом спящую женщину. Она выглянула из-под воротника куртки. Медленно поднялась и закашлялась. Лицо серое, холодное. Болеет, и голодная – понял Родион. Милиционеру она была знакома.
– Боброва?! Ты всё так же? – опешил он.
Женщина защитилась нарочитой грубостью.
– Что делать? В бордель не берут. В психушке все места заняты.
– Дочь нашла?
– Говорят, на Урале.
– В интернате?
– По семьям разобрали. О моей молчат.
– Сейчас куда?
– В Дудинку за картошкой. Склады от гнили зачищаем.
– А-а-а! – сказал милиционер и, забыв проверить документы у Родиона, поспешно перешёл к другой скамье.
Родион достал из рюкзака бутерброды и один протянул женщине. Та испуганно отстранилась. Но встретила умоляющий взгляд Родиона и протянула руку. Отламывала хлеб небольшими кусочками, покрывала их ломтиками мяса и, прижмурясь, пережёвывала.
Из кошелька, из того отделения, где лежали деньги на непредвиденный случай, Родион отделил три купюры и предложил женщине.
– Я не покупная, – обиделась она.
– Берите, – попросил Родион, – я знаю, как вы страдаете...У меня сын... Тоже... Никаких вестей...
– В городе пропал?
– Нет, я в военкомат..., – он не решился произнести роковое слово.
– А... в Чечне, – догадалась женщина и, подумав, взяла деньги.
– В термосе у меня кипяток с брусничным листом... Хотите? – предложила Родиону.
– Недавно завтракал, – отказался он, – на перегоне живу, за Кайерканом...
– Не думайте, я не какая-нибудь лишённая родительских прав, – оправдывалась женщина, – разъездным техником работала... Пришлось ребёнка сдать в интернат.
– И что произошло? – не понял Родион.
– Увезли на Кубань... летом... и бросили... Учителей уволили, интернат закрыли... На зиму глядя... Сироты... без тёплой одежды, в летних домиках... голодные, в сёлах побирались. Разлучили с бабушками, братьями-сёстрами... разбросали по всей стране как чернобыльцев... Директор, божий человек, слышала, с горя помер...
– И вы не поехали? – ужаснулся Родион.
– Замену не нашли... потом, когда меня все узнали: и гороно, и мэр, и милиция – уволили за опоздание... воевала и довоевалась. Упустила момент. Мои тысячи копейками стали. На билет не собрала, – она снова закашляла. И встала.
– Сил нет. Не поеду сегодня. Хлеб куплю, масло, полечусь. Из-за ребёнка жить надо. За вашего сына молиться буду... Прощайте...
Родион не стал ложиться. Уступил место на скамейке другому человеку. Было о чём думать. Норильск – место тёмное. Нынче переедем в Кайеркан, ещё год у телефона отдежурим. Не будет вестей – поеду в Моздок. Вышло как удивительно! Аннушке тогда будто шепнули: купи доллары. Чеченцы русские деньги не берут. Настояла, к счастью! Сейчас возил бы гнилую картошку с этой женщиной. А квартира?! Ещё чуднее! Просил на первом этаже, а то, что в Норильске – не уточнил. Хотя помнил. Кто-то телефонные заковыки знал и, в нужный момент, мне память отрубил. Если шефствует над нами какая сила – значит, не зря. Должно – жив Алёша. Может калека – но жив. Придёт без ноги или руки – невесту ему найдём. На такой, как Боброва, женим. Неизбалованная. Досмотрит и не бросит. Фамилия простая, но записать не помешает.
Он достал Аннушкино наставление и шестым пунктом внёс запись: Боброва – Алексею невеста.
– Мы с Аннушкой для вас постараемся. Ты уж сына не обижай... Не он виноват..., – шептал Родион. Он засыпал.
Как и условились, Родион пришёл к Михаилу (так звали водителя) после полудня. Осанистый старик поднялся из-за стола, поприветствовал гостя. Годы не смогли согнуть этого крупного человека. Родион взглянул на него снизу вверх и приметил, что крупная голова старика мелко трясётся. Неожиданно мягким, не начальственным был его голос.
– Значит, Родион! А по батюшке?
– Николаевич.
– Ключи от квартиры при тебе?
Родион выложил ключи на стол. Этому человеку он поверил с первой секунды.
– Телефон сегодня поставят. Завтра, к обеду, бельё, одежда и хозяйка должны быть наготове. Печь подключили?
– Работает, – сказал Родион.
– На чём есть-спать Михаил завезёт. Мы уезжаем, моя половина кое-чего забраковала. Не понравится – выбросишь.
Родион достал кошелёк.
– За аппарат... за шнур... за всё...
– Спрячь. С водителем рассчитаешься. Остальное ничего не стоит.
– Если не уедете, – благодарно произнёс Родион, – отведу на озёра. Хариус и кумжа руками ловится. В проточках.
– Это с Михаилом. Он любитель, – сказал старик. – Мы ещё месяц, и на Тубу, под Минусинск. Ты сам откуда?
– Из Атаманова. И супруга – землячка, – улыбнулся Родион, – одноклассница... на одной парте сидели.
– Теперь держитесь друг за дружку так, как раньше никогда не держались.
– Случится плохое – зачем жить? Сын у нас один, – сказал Родион. И он, и старик понимали, о чём они говорят и не удивлялись такому решению.
– Сперва так. А потом получится, что очень даже... не так.
– Вот вы, умный человек, грамотный. Объясните, зачем эту войну затеяли? Столько народу погубили!
– Из-за бублика, Родион Николаевич.
– Из-за какого бублика?
– Из-за того, о котором мы в школе стишок учили. Одному бублик – другому дырка от бублика. Были мы, старики-северяне, у нашего губернатора. Решали, куда нам теперь приткнуться. Я такой же вопрос задал. Вы, сказал Александр Иванович, люди свободные. На досуге полистайте газетки за последние полторы пятилетки. Полюбопытствуйте, как распаляли страсти людишки, близкие к власти. Вот и читаю. Доверчивый мы народ. Что малые дети. В том числе и чеченцы. Навещал в Москве товарища. Иду к нему по коридору. Навстречу один из бывших «поджигателей». С телохранителем. Я внука вспомнил. Примерился ему в харю плюнуть – охранник прикрыл. –Убийца! – не сказал, крикнул. Прошли, будто и не услышали.
У старика заметнее затряслась, задёргалась голова.
– Может, принудили? – сказал Родион.
– Миллионером в одночасье стать? Такие дела под принуждением не совершаются.
– Без суда это... как-то ни к чему, – рассудил Родион, – сколько раз, случалось, казнят, а человек не виновен. Познакомился на вокзале с женщиной. Дочь в интернате была, на Кубани. Увезли... обратно не привезли. И найти не может. На кого ей броситься? На воспитателей? – Их уволили. Интернат закрыли.
– Мы эту историю знаем, – сказал старик. – И здесь не обошлось без «бублика». У детей договор был. Вырастут – квартиры родительские им вернут. На работу устроят. Теперь и возвращать, и устраивать не надо.
Юрий Львович встал.
– Связь, добрый человек, держи с Михаилом. Мой телефон запиши. Мало ли что. Не я, так половина моя дома. Она в курсе. Привет от неё своей передай. И сочувствие.
Давно уже Родион не возвращался домой в таком просветлённом настроении. Важное дело утряс, будто пыль с ботинка стряхнул. Что Аннушка скажет? Напрасно числила меня во вредителях и размазнях. Не поскупится, так поцелует. Знала, скажет, за кого замуж шла. Сколько лет этих слов от неё не слышу...
Он дошёл до края шоссейной насыпи и там, где выхоженая им дорожка упирается в рельсы, заметил стайку куропаток. Топчутся между шпал, жадно выклёвуют из просора мелкие камушки. Не пошёл вниз. Пусть мир, покой и у птиц будет. Отшагал ещё сотню метров. Спустился к дому по щебёночному съезду. Первое, что увидел – распахнутую настежь дверь. Аппарат темнеет в сенях. Аннушки нигде нет. Рюкзак полетел на землю. – Медведь? Или бешенный волк? Такое случалось, была первая мысль. Забежал в комнату. Аннушка лежит на полу. У стола. Тяжёлая, холодная. Умерла... Приподнял её грузное тело, подтащил к кровати. Может, ему это снится? Поцеловал в губы. Ресничка не шевельнулась! Отражение страха и боли так и осталось на её лице. На левой руке вывихнуты пальцы. Ушиблась, бедная, когда падала. Правая ладонь в кулаке. Между пальцев огрызок карандаша. Что-то хотела написать? Или написала?
Родион пошёл к столу. На чистом поле старой газеты недописанное: «Алёшу уби...» – И сына нет!!
Его лодка черпнула воду и перевернулась. Он медленно, без сопротивления, опустился в ледяной воде на топкое дно. Какое странное озеро? Избу вижу не снаружи, а изнутри. Лампа как луна, двери не затворены. Занавески качаются. И ещё человек в отдалённости. Да это же Алексей! Алёша! Родной!
– Прости, отец, маму я погубил.
– Напраслина, сынок. Разве ты звонил?
– У мамы сердце слабое... Другу не сказал... Забыл.
– Как же было ему не звонить? Мы ждали.
– Жили бы и жили... и забыли бы меня.
– Ты мог нас забыть?
– В последние минуты молился за маму. Отец! Отомсти.
– Кому?
– Тем, кто эту войну придумал.
– У них, сынок, тоже есть матери.
– Не жалей, не помрут. Бросятся делить миллионы.
– Как их найду?
– Спроси у Юрия Львовича.
– Разве ты знаком с ним?
– Я, папа, с тобой всегда в город езжу.
Был полярный день. Синее небо, красный закат. Уходящее солнце. Шоссе с бегущими машинами. Где-то есть Норильск с рудниками и заводами, Дудинка, порт и река... И всё это... теперь ни к чему. С жизнью его связывает только чёрный шнур, идущий из комнаты, где лежит Аннушка, телефонный аппарат и уроненная на ступеньку трубка. Он достал из паспорта листок, прочитал и запомнил цифры. Набрал номер.
– Алё! – произнёс знакомый голос.
– Звонит Родион...
– Хорошо, что звонишь. Ребятки уехали... скоро подключат. Согласуй с Мишкой переселение.
– Юрий Львович, я не о том. Был звонок... сына убили... Аннушка умерла...
Последовала пауза.
– Родион Николаевич, сообщи в скорую. И вашему диспетчеру... Надо жить...
– Позвоню... прошу вас, назовите того человека... который в Москве с охраной шёл.
Снова пауза.
– Не назову, Родион Николаевич. Я ошибался. Вы были правы. Суд будет. Никому не позволено стравливать народы. Иначе, войны в России никогда не закончатся. Придумщики афганской авантюры умерли не судимыми. Был бы суд, и чеченской войны могло не быть. И дети наши были б живы.
– Что я должен делать?
– Ненавидеть войну...
В трубке щёлкнуло, связь прервалась.