Под ред. Михаила Танина
…Все, баста! Василий решил разводиться. И не то, чтобы жена Нона, была плоха, или жили они хуже соседей – нет. Вроде и готовила хорошо, и обихаживала, да только не было романтики в их обыденной жизни. Видимо от этой поэтической недостаточности и появилась у него зазноба на стороне, Ниночка. Ах, какая замечательная, утонченная красотка! Блондинка с прямыми платиновыми волосами, которые она закручивала в стильный пучок на затылке, почти как у голливудской кинозвезды с выгоревшего постера, что висел у Василия на кухне уже лет десять. Да к тому же у нее еще и талия (!). А довершали столь притягательный образ очки в тонкой оправе, которые совсем не портили внешности, наоборот, увеличивали серые, чуть с раскосинкой глаза, чем придавали особый «интеллигентский» шарм. А Нона…. Ну что с нее взять? Обыкновенная «совковая» продавщица в продмаге - полная, с бюстом XXL, плавно сливающимся с талией того же размера, вечно накрученными бигуди в пережженных перекисью тонких ломких волосах. Но, баба была шустрая, этого у нее не отнять: и работала, как лошадь, и по дому все успевала, и с двумя мальчишками ихними позаниматься после школы. Что да, то да! И всё бы прекрасно у них складывалось, только стал замечать Василий, что раздражать она его начала. И делает она всё не так, и рассуждает совсем неправильно, а на праздник наготовит всякой всячины, выпьют все, и начинают с подружками песни петь, а самое главное, «Хасбулат удалой…». Они не пели, а орали противными визгливыми голосами. А Василия от этой песни всего передёргивало: как будто кто-то водил железом по стеклу - деревенская песня, неинтеллигентная совсем. Вот, Ниночка, совсем другое дело – утончённая женщина, про Вивальди рассуждает. И мечтал себе Василий, как они поженятся, ещё детки у них пойдут – девочки Оля и Жанна, так он для себя определил почему-то, и на скрипке будут учиться, и на фортепиано - не то, что мальчишки – им бы только по мячу лупить. А Василий с Ниночкой тоже культурно досуг проводить станут - в консерваторию ходить, например. А вечером после работы свечи зажигать и слушать пластинки Моцарта…
- Вася! Ва-а-ась! Ты дома? Я пришла, иди сумки помоги разобрать. – Пронзительный голос жены сдернул Василия с высокой орбиты культуры и благополучия в сермяжную правду жизни. И такая на него тоска напала от этой привычной серой обыденности, что он тут же решил с женой и объясниться. Бесповоротно чтоб – чего резину-то тянуть, все равно не жизнь это – маета одна.
Нона выслушала мужа, поджав губы, чтобы не расплакаться. Она давно знала, что у него шуры-муры с Нинкой из библиотеки, но из-за сыновей, которые были очень привязаны к отцу, молчала. Ну да что уж теперь-то, пусть себе разводится, ему же хуже будет! Да и в постели он её не устраивал, кстати. А слезы все-таки брызнули - вот ведь гад!
Прошло три месяца, и Василий решил справить свадьбу - уж так Ниночка хотела в фате перед подружками покрасоваться. Ну и ладушки, пусть девушка удовольствие получит, что он не понимает, что ли…
Свадьбу устроили в столовой, где обычно таксисты обедали. Оркестр пригласили, гостей двадцать восемь человек, тамада-грузин из Васиного таксопарка – всё как у людей. Как приехали из ЗАГСа, родители встретили молодых хлебом – солью, гости наперебой поздравляли – одной водки четыре ящика выпили, да-аа... И вот наступила пауза, когда все устали есть, пить, плясать – умаялись, типа. Но тут тамада себя молодцом проявил, даром, что грузин – понимает: паузу, ну никак нельзя допустить на таком мероприятии, пауза она для осознания и просветления хороша, да только ее черед пока не наступил, а во всех остальных случаях пауза эта вредна для здоровья и опасна для отношений человеческих – драками, например. Поэтому умудренный опытом жизни и двумя судимостями тамада обвел сбавивших обороты гостей зорким прищуренным взглядом и зычным голосом бросил, что в пожарную рынду ударил:
- Песню!
Расслабившиеся было гости, все враз подобрались, снова почувствовав жесткую узду в твердой руке горца, уверенно правившего толпой в направлении продолжения банкета, задвигали стульями, зашаркали подошвами, устраиваясь поудобнее, и скоропалительно освежив опустевшие рюмки, вразнобой, но шустро выпили с выдохом: «-кху!»…
И тут поднялась Ниночка - а как же, просим, просим! Уж кому, как не ей, паве такой, и нАчать-то. Девушка по всему видать, себе цену знала, не мельтешилась - окинула зал слегка замутнённым взором и, уронив голову на плечо, как в театре обычно показывают, томным голосом выдохнула
- И-ии-и еееееех!
И повела-запела, без оглядки, подбоченясь и покачивая в такт головой и плечами – о-о эх, ма!
Чуть хрипловатый, будто «с трещинкой» голос Ниночки взмыл к потолку, накрывая всё пространство столовой, гостей, тамаду, Василия, официантов, кухонную челядь - и полетел всё шире и шире, ввысь, а потом вдаль и еще выше, выше – в неведомые эфирные сферы, наверное, как знать. А, благодарный за выпивку и «уважение» зал, подавшись вперед головами, локтями и прочим, что еще двигалось хоть как-то, поймав такт, тоже с воодушевлением грянул:
- Хаа-ас –бу-ла-ат удало-о-ой, бедна са-акля твоя-я-я!»…