Прожив уже немало, я понимаю, что встретить счастливого человека – это редкость. Каждая такая встреча заставляет задуматься, почему этот вот счастлив с твоей точки зрения, и где ты сам по отношению к его счастью?
Я точно знаю одного счастливого человека. Его зовут Яник. Лет ему около 40. Он работает парикмахером в маленьком, на два кресла, салоне. И Яник, и хозяин парикмахерской Симха – бухарские евреи, поэтому быстрая речь их перемежается русскими, узбекскими и ивритскими словами в равных пропорциях. Я стригусь у Симхи уже 10 лет и за жизнерадостным Яником наблюдаю краем глаза. Улыбка никогда не сходит с его симпатичного лица. Черные озорные глаза подростка и немного обезьяний рот придают ему выражение добродушного проказника. Он ладно сложён, ухожен и в абсолютном восторге от своей внешности. Поэтому смотрит больше на собственное отражение в зеркале, чем на затылок клиента. Но работает он хорошо, сопровождая мелькание ножниц экономными движениями и слегка высунутым от старания языком. Наученный тактичным и опытным Симхой, он никогда не лезет к клиенту с разговорами. Особенно почтительно он стрижёт незнакомых израильтян, изредка задавая вопросы на уверенном уличном иврите. Но стоит сесть к нему в кресло и заговорить забитому одиночеством и молчанием старику "из наших", Яник преображается. Он фонтанирует энергией, острит, сам смеётся своим шуткам, подтрунивает над спеленатым под горло собеседником,- словом, демонстрирует окружающей его среде, чего действительно стоит такой симпатичный, неглупый и веселый человек, занимающий столь скромное место второго парикмахера.
Когда я один в салоне, Яник часто рассказывает Симхе, в каком ресторане они были с Мананкой, что ели и кто из общих родственников и знакомых там с ними был. Блюда иногда повторяются, но имена родственников – никогда. О Мананке он говорит пренебрежительно, как всякий добровольный подкаблучник. Разговоры о вкусной еде и выпивке иногда перемежаются рассказами о покупках. В любом случае он настолько живёт процессом рассказа, что сторонний слушатель невольно начинает заражаться его особой прелестью и верить, что в покупке именно этой вещи и по такой низкой цене спрятано, вот оно (!), неуловимое счастье.
Несколько дней назад я пришёл стричься перед самым закрытием парикмахерской в конце пятницы. Приближающаяся суббота уже чувствовалась в тишине и прохладе салона. Ждали только меня. Симха аккуратно, как на редкий декоративный куст, побрызгал водой на мою голову и стал работать, а Яник, по сигналу нескольких слов на узбекском, с энтузиазмом начал прибирать салон. Щёткой он подметал волосы со светлого пола. Улыбка осеняла правильные черты его лица: улыбка облегчения и ожидания заслуженного отдыха, не омрачённая ни одной нерешённой проблемой или вообще мыслью. Только в прищуренных глазах угадывались грядущие желания: и поход в ресторан с Мананкой и семьёй её брата, и жаркие её ласки после короткого вечернего скандала, вызванного недостаточно почтительным его обращением к маме, и поездка в Лунапарк с детьми, когда можно не корчить из себя большого и вместе с ними покататься на карусели. И, уж точно, было во всём его облике однозначное уверение в том, что до самого начала следующей недели Яник даже и не вспомнит о существовании этой парикмахерской, где он горбатится на Симху все последние 10 лет.
Я ошалел на минуту от зависти. "Бросить всё … и уехать в Урюпинск", - застонала, моя засоренная советским фольклором память… Счастье оконченного рабочего дня давно не заглядывало в задёрнутые окна моего административно-академического существования.
Этот случай слился с частыми моими размышлениями по поводу сути счастья. "Задача определения счастья неразрешима, - сказали бы мои друзья-математики,- в ней нет аксиом и постоянства условий". Всё дело в субъективности осмысливаемой категории. Да, субъективность переживания счастья, конечно, мешает его пониманию. Правда, и субъективность эту можно попытаться сделать объективной. Множественность значений счастья можно "заштамповать" одинаковыми сценами литературной и кинематографической жизни. Это когда влюблённые бегают босиком по кромке воды на пляже. Или герой, не обращая внимания на дождь, лезет к любимой в окно, а она смотрит сквозь капли на стекле и понимает: вот оно счастье. (Почему только всегда нужна вода?). Но это образы. За ними мысли мало. Что же такое счастье? Состояние, переживание, понимание того, что любви в твоей жизни больше, чем нелюбви? Трудно понять это количественно, ведь приязнь и любовь могут быть минимальными, но на контрасте с несчастьем равнодушия и неприязни многих могут превысить их по силе своего воздействия.
… Серый рассвет, как-то не по-летнему вяло сменял дождливую ночь. В эту пору года песчаные степи на востоке Украины покрыты редкой зелёной порослью живучих кустистых трав. Степи эти непригодны для обработки, но представляют собой идеальные ровные пространства для военных полигонов и стрельбищ. На границе одного из таких стрельбищ в роще, густо поросшей ивами и вётлами, стоял в заслоне солдат - я в свой 21-й неполный год. Форма была вся сырая, как бельё из стирки, а сапоги хлюпали внутри водой. Тяжёлый холодный гранатомет без зарядов я давно снял с плеча и опирался на него, как богатырь на палицу. Но богатырём себя не явно не чувствовал. Рассветный холод вызвал озноб и заставлял стучать зубами. "Как Шурик из "Кавказской пленницы". Только с ним Наталья Варлей была."- подумалось. Даже воспоминания о тугих ляжках актрисы, впервые нарушившие мой покой в нежном возрасте 10 лет, не согревали.
Служивую мою душу, как поставили вечером охранять дорогу от проезжих крестьян, чтоб те шальную пулю со стрельбища не поймали, да так и забыли до самого утра. Ночью пошёл дождь. Ни спрятаться от него, ни даже присесть в более-менее сухом месте было невозможно. Я не спал уже более суток и не ел часов десять.
Стоя под капающими ветками, я с отвращением рассматривал грязь, стойко въевшуюся в кожу вокруг ногтей, и тупо напевал "возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке". Но и собственный голос был неприятен, ибо был он полон памятью новых для меня интонаций: "Так точно, товарищ лейтенант!!", "Есть!". (А что есть-то? Какая субстанция, наличие которой можно отметить утверждением того, что она есть, т.е. существует, может возникнуть от грубого, сопровождаемого матом приказа куда-то побежать?)
Когда стало совсем светло, дождь перестал и землю вместе с ивами и вётлами залил густой белый туман. Даже петь, чтобы хоть слышать себя, уже не хотелось. Туман, словно пары кислоты, растворял всё вокруг и подбирался к рукам и ногам. "Чёрт, это что-то из Феллини".- Мир стал потусторонним и угрожающим. И вдруг…
Сквозь молоко тумана до ушей моих донёсся слабый звук колокольчика. Потом ближе. Потом справа, совсем рядом. Ещё через минуту передо мной возникла равнодушная голова рябой рогатой коровы с закрученными ресницами. "Как у меня",- подумалось не к месту. И тут вошло сказкой в различаемую глубину тумана целое стадо коров, раздвигающее видимую эту влагу надутыми боками, звеня приглушенно колокольчиками и топча неспешно копытами небесные облака у самой травы. Но у сказки, как правило, есть рассказчик. И он, конечно же, появился, замыкая стадо. Это был старик- пастух в грубом брезентовом плаще с капюшоном. Он широко и медленно шагал за стадом, опираясь на высокий посох. И было в этом видении что-то библейское, чего я тогда по невежеству не понимал. Возможно потому, что звуки в тумане были приглушены и цвета все стёрты налётом серого, пастух двигался, как в кадрах не озвученного документального кино. Подойдя ближе, старик поздоровался, и я попросил у него закурить. Повинуясь древней народной традиции отдавать последнее юродивому и солдату, он вытащил начатую пачку папирос "Север" стоимостью в 9 копеек и протянул мне её на открытой покрытой чёрными трещинами ладони. "Возьми, сынок, у меня ещё есть". Неловко прикурив задубевшими от ночного холода пальцами и втянув горький и душащий крепостью дым, я почувствовал головокружение. На какое-то время дым и лёгкий полуобморок отделили мир от меня ватой. Оглянувшись в поисках места, чтобы присесть, я обнаружил, что старик уже сидит под деревом и держит между ног солдатский вещмешок, из тех, что завязываются сверху собственными лямками. "Ты, может, голоден?", - спросил пастух, вторично называя меня сынком, и, не дожидаясь ответа, но лишь взглянув мне в глаза, вытащил из мешка хлеб, чеснок, сало и большую бутылку молока, закрытую пробкой из газеты.
Ел я не по-солдатски. Месяц в армии ещё не стёр пока понимания "неприлично". Помню только, что ничего вкуснее того сала с чесноком, хлебом и молоком не было до того в моей жизни. Пока мы завтракали, летнее солнце поднялось уже достаточно высоко и иссушило туман, зацепившийся за ивы и вётлы рощи. Еда и солнечные лучи согрели моё замерзшее тело. От гимнастёрки шёл парок. Я сидел под деревом, где оставил меня Пастух и курил, пряча папиросу в горсти. Стадо, тихо позванивая колокольчиками, удалялось в прошлое. И тут я физически до слёз почувствовал такой мощный прилив счастья, что воспоминания о нём хватило не только на несколько месяцев казарменного бытия, но на всю жизнь. Шел 1977 год.
…Вот и у меня без дождевой воды и тумана не обошлось. Однако, для того и философия, чтобы попытаться понять что-то, не зная точно, но поднимаясь сознанием "над".
Стремясь от хаоса многоликости явления и больше повинуясь привычке всё определять, чем необходимости пользоваться таким определением, я стал раздумывать над собственной дефиницией счастья. (Наглость, конечно, и дилетантство, но я ведь не собираюсь статью научную писать, а так…, для себя). Сначала нужно было найти ключевое понятие, на котором всё бы строилось. Я отверг извечные спутники бытового понимания счастья – деньги и здоровье. Причина отбраковки здоровья проста: в мире сотни миллионов совершенно здоровых молодых людей и подростков, которые, не ощущая своего абсолютного физического благополучия, но в силу неудовлетворённого ожидания "настоящей" жизни, достаточно несчастливы. Здоровье, как синоним счастья, придумали больные и пожилые люди. Потеряв какую-то способность в силу болезни или возраста, они страдают и думают, что до этого были счастливы. Странность какая, однако. Это особенно видно, когда анализируешь традиционные переживания вокруг мужской потенции. Однажды много лет назад, стоя у вешалки театра, я одевался рядом с грузным полковником лет за 50. Мимо прошла такая девушка, что у меня остановилось сердце и заныли зубы. Полковника она тоже заинтересовала. Потеряв линию прямого контакта глаз с ногами проплывшей дивы, наши взгляды встретились. Он ухмыльнулся и произнёс философски: "В молодости после училища я мечтал о полковничьих звёздах, а сейчас хотел бы снова стать прыщавым лейтенантом с торчащей морковкой".
Тогда, как раз, я впервые поднял для себя на уровень слов то, что знал подсознательно уже с детства: люди несчастливы, потому, что хотят того, чего у них нет, не ценя того, что имеют. Но это не приблизило меня к пониманию счастья. Ведь я и сам всю жизнь хочу того, чего у меня нет.
Деньги тоже не могут быть основой определения счастья. Они, как этаж в здании, уходящем в небо: другие видят, что ты на 25 этаже и завидуют, но сам человек - внутри и высоты этого этажа не чувствует и не ценит. Он только видит над собой потолок, по которому, как по простому полу, топчется кто-то наглый сверху. Кроме того, деньги приносят столько беспокойства по своей защите и приумножению, что не до счастья. И вообще, кто-то видел богатого и счастливого человека? А нищих полно.
Вспомнив умные книги, я перечислил основные "неделимые" экзистенции: жизнь, смерть, работу, игру, любовь, - и стал действовать методом исключения. Жизнь дана всем, а счастье немногим, поэтому "жизнь" не годится в качестве ключевого понятия. О смерти говорить не будем, хотя были в истории и такие умники, что славили её. Вдохновенный труд, даже в весьма подпорченном марксистами виде, может играть казуальную роль в качестве источника счастья, но он не может стать основой его определения. Игра – понятие слишком туманное, хотя Шиллер видел в ней квинтэссенцию человеческой свободы. Остаётся любовь. Я сосредоточился на любви и, после долгих споров с собственным внутренним оппонентом, понял, что это и есть искомое ключевое понятие.
Когда у нормального человека есть время вспоминать и, вообще, думать обо всем этом? В машине, если с работы - час езды домой по скоростному шоссе без светофоров. В особенности, если зима и дождь, и музыка негромким многоголосым оркестром оттеняет одинокий надрыв скрипки. И капли, как злые пчёлы Бастинды, - в окно, а дворники – вшишь -вшишь,- не дают глупой стихии тебя ослепить серой пеленой. В машине тепло. Оно ощущается благом тем боле, что за окнами бьющий по стеклу и металлу холод. Рабочий день позади. Усталость и дождь подвигают машину в правый ряд и выставляют на спидометре спокойные 110. Удирающий от света фар асфальт накручивается полотном на рулоны памяти… Влюблённости, любовь… Было ли в них счастье? Может ли вообще быть? И отменяют ли страдания пережитое счастье? Воспоминания об ушедшем нарушаются приятными сполохами свежей памяти сегодняшнего дня….
После первой пары первокурсники небольшой группой играли в баскетбол. Я зашёл в зал с бумагами, ключами, очками в футляре, - весь такой: чиновник. Взял у них мяч. Вид – непринуждённый, но пальцы покалывает от азарта. Зашёл в центральный круг и, сосредоточившись, бросил мяч по кольцу через половину площадки назад за спину. Как правило, я не попадаю, хотя мяч часто проходит близко-близко к цели, и это спасает авторитет. Но на этот раз счастье улыбнулось. Мяч, шурша по сетке и не касаясь даже кольца, проник в цель, и в зале началось что-то невероятное. Они падали на пол, орали от восторга и переспрашивали друг друга, действительно ли это было на их глазах. Главное, что их было всего семь – восемь человек в зале. Они расскажут всем остальным. "Так рождаются легенды". Они, дети, не догадываются, что всё достаточно просто: целиться нужно в ту корзину, которую видишь перед собой. Мяч полетит точно в цель. Вот только траекторию броска назад за спину нужно почувствовать. Но это - как кураж, как вдохновение любви…
А еще о счастье есть время думать, гуляя с собакой поздним вечером. Обычно мы ведём друг друга в посеребрённой фонарями темноте, вдыхаем каждый своё: пёс – терпкие ароматы меченых столбов и кустов, а я – запахи цветущих в данный сезон деревьев. Гуляем, меняя психологическую доминанту. Джерик, обычно погружённый целый день в себя на диване в пустой квартире, становится суетливым экстравертом. Он швыряет меня от куста к кусту, заигрывает со встречными собаками или грозно бросается на выгнутых греческой омегой и застывших котов, которые сами не знают, спасаться ли паническим бегством или бросаться в атаку, забыв о неравенстве сил. Я же после дневного калейдоскопа лиц ищу тихих улиц. Меня раздражает его собачий уличный action, а люди, идущие изредка навстречу, отвлекают от неспешной думы…
На лекции, на третьей паре вчера тоже случилось. Был момент, быть может минут шесть – семь, когда в аудитории необъяснимо, как раскрытие круга чакры, возникло особое молчание студентов, словно втягивающее магнитом твоё каждое слово. Иногда кажется, что к этой тишине можно прикоснуться. Такие мгновения заставляют трепетать сердца, ждущие чуда, и можно тогда увидеть влюблённые глаза. Как редко это сейчас бывает. Как редки вообще минуты лекторского вдохновения после почти 30 лет беспрерывной работы…
Ну, конечно! Счастье надо определять через соотношение любви и нелюбви в твоей жизни. Я не согласен с тем, что счастье, это когда тебя любят. Это слишком поверхностная формулировка. Ведь если человека любят, а он не может это оценить, будет ли он счастлив? А оценить любовь не может тот, кто сам никого не любил. Или наоборот,- кому не ответили на любовь?
… С Игорем, Валиком и Надькой мы пришли часов в девять к ней. Пили чай, имитируя и предвосхищая предстоящее событие. (По стечению обстоятельств все встречали в этот раз по домам новый 1974 год). Она, как всегда, была приветливо сдержана. В глаза не смотрела, а если случалось взглядам пересечься, скрывались под веками зелёные миндалевидные озёра её глаз, не оставляя надежды. Потом, по заранее намеченному сценарию, ребята потушили свет и открыли занавес в большой комнате. Окно выходило на улицу, по которой изредка проносились, возмущая снежную тишину, красные трамваи. Я провёл пальцами по струнам гитары и снова почувствовал себя хорошо. Это были новые (мои, до Никитина) аккорды соприкосновения с любимым поэтом. "Снег идёт, снег идёт. К белым звездочкам в буране тянутся цветы герани за оконный переплёт…". И слабый, как, наверное, прикасание её белых пальцев снег действительно парил за окном. И ожидаемый жёлто-фиолетовый заоконный эффект действительно сложился. И души познали чудо! Но и в эти мгновения напрасно я искал её глаза. Они по-прежнему уходили тактично в сторону, убивая надежду…
Как трудно всё охватить… А если тебя слепо любит одна душа на свете, а десятки других терпеть не могут? Принесёт ли такая любовь счастье, как результат соотношения? Я долго обрабатывал определение, чтобы свести количество слов к минимуму и выстроить логические подпорки, и вот что получилось:
"Счастье есть сумма приязни и любви - твоей и к тебе, которая намного превышает сумму равнодушия, неприязни или ненависти - твоей и к тебе".
Вышагивал я так гордо над виляющим Джерькиным хвостом со своим философическим определением, а потом понял, что и оно неточно. Всё-таки, наверное, речь идёт не о сумме, а о неком другом количестве-силе чувств, сбалансированных в тебе в данный момент. Вот, тогда, когда я курил в сырой роще посреди Луганских степей. Момент ощущения счастья.
…Субботнее утро. Я встаю первым и, прибрав в охапку одежду, пробираюсь тихо к выходу из спальни. Перед тем, как отворить дверь, поворачиваюсь и смотрю на спящую женщину,- не разбудил ли. Её лицо византийских мадонн спокойно и всё ещё красиво во сне. Если поза спящего как-то говорит о его возрасте, то здесь – полное младенчество. Она спит на спине, закинув согнутые в локтях руки. Их округлая гармония в сочетании с плавными белоснежными плечами задерживает мой взгляд. Конечно, я её не разбужу, как случалось в течение многих лет. Но жутко хочется. С этой женщиной длится моя жизнь 30 лет: тридцать лет и три года. Это, благодаря ей я, вот уже сколько лет, с радостью возвращаюсь домой. Она подарила мне двух волшебных детей, которые уже сейчас умнее и образованнее меня. Моя усталая фобия на праздных людей вокруг не распространяется на неё. Я и отдыхаю по-настоящему только, когда она рядом. Но тш-ш-ш… луч солнца с востока пронизал воздух комнаты и остановился на её лице, заставив зажмуриться и прикрыть глаза рукой с микельанжелевски бессильно повисшей кистью . Она перевернулась на бок и легла красиво гитарой. Я могу угадывать её тело под простынёй. Сон любимой женщины, как языки огня или текущая вода, – фильм, на который можно смотреть долго, не уставая. Нужно, однако, идти и начинать новый день.
Чёрт, я так и не определил точно счастье. Но я ведь не статью пишу. Так… Яник попутал. Могу и прерваться, не закончив. Разве что Новиков ругаться будет: "Так, э-э, я, конечно в этом ничего не понимаю, но э-э…".
Брось, Илья, не ругайся. Я ведь тоже так ничего и не понял. Написал десяток страниц и только запутался.
Автор: Феликс Лебедь
Реховот, Израиль
Июль, 2010,