Лоиса. Египет http://www.proza.ru/2015/07/23/861
За основу взяты реальные события
- Лоре-Ли-и-и!
Матушкин голос донесся ко мне сквозь радужные завесы мечтаний и они встрепенулись, отпрянули, растаяли, как многоцветные клочья радуги. Я подхватилась следом, спрыгнула с теплого камня. Босые ноги мягко утонули в густой, мелколистной траве. Стрелой я пронеслась по солнечному склону, влетела в еловый сумрак, дальше вниз, мимо тянущихся мохнатых рук: "Остановись, Лоре-Ли... Останься с нами, Лоре-Ли..." - "Нет-нет, недосуг мне!" – без оглядки оставляю я за спиной неуютный каменный склон, устланный рыжей хвоей. Не люблю я страшных сказок, пусть спят в столетней тени, которую стерегут от света замшелые еловые лапы. Если забраться в паутинный сумрак, закрыть глаза и не шевелиться, сказки сами собой скользнут в мысли, потекут складно многоголосым шепотком, где каждый голос ведет свое, то затихая, то опять проступая из-под других шепотков.
А вокруг меня уже скачут солнечные зайчики, и прохладная трава остужает исколотые хвоей ступни, бьются о коленки лупоглазые ромашки. "Ш-ш-што за ш-ш-шалость?!" - недовольно шуршит высокая трава, не успевая расступиться передо мной. Но мне некогда выслушивать ее брюзжание, над моей головой уже лепечут резные кленовые листья, в них играют в пятнашки маленькие солнечные лучики: выглянут, брызнут теплым светом в глаза, и тут же опять юркнут за листок, просвечивая сквозь виньетки прожилок. "Я потом поиграю с вами!" - обещаю я, и вылетаю на лужайку.
Матушка оборачивается на быстрый топоток, лицо ее становится укоризненным:
- Лоре-Ли, ты опять ходила на утес!
- Миленькая моя, не сердись! - Я обнимаю ее за шею, целую в одну щеку, в другую. Даже летом мне кажется, что они горячи от нашего очага. - Родная, если бы ты только знала, как чудесно там, наверху! Мир такой просторный, аж дух захватывает! А какие необыкновенные мысли там приходят! Ты мне поверь, там хорошо, чудесно! Там живут сказки!
- Да что ж хорошего, детонька? Крутизна, обрыв. Сколько жизней разбилось о тот утес! Сама подумай, может ли быть там хорошо?
- Да разве ж утес виноват?! То Рейн лукав да обманчив! Успокоит, усыпит тихим и плавным течением, и вдруг обернется лютой стремниной, швырнет на каменную стену, а потом еще и водоворотом смертельным, струями упругими обовьет по рукам и ногам и так на дно утащит!.. А утес плох оказывается! При том о Рейне коварном и слова худого не говорят! Справедливо ли, матушка?
- Зато ты сейчас уже и приговор реке-кормилице вынесла! - рассмеялась мать, выпутывая из моих волос иголки хвоинок. Я прижалась щекой к теплой, мягкой ладони - руки матушкины пахнут свежеиспеченным хлебом. - Лоре-Ли, все же отец недоволен будет. Не любит он утес. Говорит, что место там плохое. Неужто тебе берег тесен? Зачем непременно туда надо?
- Матушка, не плохое там место, а особенное. Подобного, верно, во всем свете нет. Я когда долго не хожу на утес, такая тоска душу тянет... не высказать. Папенька преданиям верит, а их вон сколько в наших местах! Чуть ни про каждый камень на берегу, чуть ни про всякую гору аль ручей - да про всё!
Оно и вправду так. Будто сами густые леса, темные ущелья, скалы да туманные стремнины рождают легенды. Да вот, далеко ходить не надо - про мой утес аж целых два преданья рассказывают! Первое - будто именно под этой скалой запрятаны несметные сокровища Нибелунгов, а охраняют те сокровища хитрые карлики-лури. Потому и утес назвали Лурлей. Уж не знаю... По-мне, так все просто – "лур-лей", значит "сланцевая скала". Да хоть бы и лури жили под скалой! Я ведь не трогаю их, вход в подземные их сокровищницы не ищу, так значит, и им до меня дела никакого нет.
А есть еще другое поверье, из-за которого отец не хочет, чтоб ходила я на утес. Будто порою, в лунную ночь, появляется на самой вершине его прекрасная Лорелей. Кто она, спрашиваете? А кто? То ли фея, то ли ведьма. А может, просто несчастная дева. И садится она на камень... Я тоже люблю на нем устроиться, он всегда теплый и широкая впадинка, как гнездо. Так вот, садится Лорелей на камень, распускает длинные волосы и чешет их золотым гребнем, глядится при том в воды Рейна, как в зеркало. А волосы у нее тоже золотые, струятся бесконечным потоком, сияют в свете луны – глаз не оторвать. И начинает Лорелей петь. Уж не знаю, какой у нее голос – не слыхала ни разу я песен Лорелей, но говорят, что невыразимо прекрасный.
Про голос-то я не знаю, а только скала наша необъяснимым свойством владеет. Тут эхо особенное, до странности отчетливое. Каждое слово, на скале прозвучавшее, разносится далеко-далеко по воде, а эхо раз за разом ясно выговаривает его.
Дальше говорит предание, что как появится на утесе Лорелей, тут и жди беды – опять кто-то разобьется и сгинет в водовороте. Для того, мол, и чарует она голосом и золотым сиянием волос. Никто не в силах сопротивляться чарам Лорелей. Как заслышит рыбак иль пловец пение, по-над Рейном плывущее, увидит на скале деву красоты небесной... в тот же миг забывает обо всем и уж не до весел ему, не до правила. Вот тут и подхватывает лодку нежданная среди плавных рейнских вод стремнина – река в этом месте сужается и рвется вскачь, как закусивший удила жеребец. А как раз под утесом дно речное будто проваливается глубоко, оттого воду крутит жутким бучалом. Не дай Бог вблизи каменной стены оказаться – утянет под скалу, в глубину. А Лорелей, – говорит предание, – сюда-то и заманивает, в водоворот, к скале отвесной.
Рассказчик еще сообщит вам непременно, что утес как раз именем девы и прозван: "Лора-лей" – "Лора-на-горе". Не знаю-не знаю. Уж шестнадцать лет рядом со скалой этой живу, а девы призрачной ни разу не видала. И голоса ее не слышала. А если отец не любит и опасается утеса, зачем имя мне дал с ним схожее? Говорит, что красивое очень, в звучании его будто речная водица журчит... и не удержался, дочку единственную этим странным именем назвал.
А ко мне однажды, когда сидела наверху и глядела туда, где в дальней туманной дали проступали шпили соборов Бахараха, вдруг столь странные мысли пришли, что устыдилась я, да прогнала их скорее. Подумалось мне тогда вот что. Если отец страшится утеса, так поименовав дочку именем его, может, откупиться мною хотел от того недоброго, что в утесе живет? Вроде бы в заклад рожденную дочь поставил? Ох, стыдно этак-то об родителе думать! Прочь, глупые мысли, прочь!
...Папеньке в тот день рыбацкое счастье полным ковшом удачу мерило! Мы с матушкой, едва завидев его на реке, уж заранее знали всегда, хорош улов или пусто, – на осадку лодки глядели. На сей раз борта только что воду не черпали – полна лодка живого серебра рассыпного.
Причалив к берегу, отец выбросил на траву двух здоровенных усачей.
– Дочка, унеси-ка их Якобу. Ихний постоялец каждый день к обеду запеченную рыбу требует.
Я завернула рыбин в сорванные лопухи, положила в холщовую котомку да и побежала в деревню.
Кто такой Якоб? Да вы что?! То ж повар с постоялого двора! Я его всю свою жизнь знаю. Коль доведется у нас бывать, заверните в харчевню при постоялом дворе, увидите, какой он повар чудесный и милый, к тому же. В карманах белого фартука, в плоской расписной жестянке, у него всякий раз находится что-то лакомое. То засахаренные ломтики фруктов в белых сладких кристалликах, то леденец на палочке, то маковый кренделек.
В деревне я бывать люблю, там столько радостей! Вот взять, к примеру, лавку булочника Томаса. Не знаю запаха чудеснее, чем запах горячего хлеба! Не надышишься! А у Томаса он особенный. Тут и сладкий аромат ванили, и тмина, и румяной поджаренной корочки... А какие пампушки печет его жена – мммм… во рту тают...
Напротив лавки булочника – цирюльня. Над дверями раскачиваются на цепи большие ножницы из толстой жести. Цирюльник всякий раз в шутку зазывает меня к себе:
– Зайди, Лоре-Ли, дай хоть заплести твою косу! Я всю жизнь с гребешком да ножницами, сколько голов постриг-причесал, а таких волос, как у тебя, ни разу не видал. Шелк золотой, а не волосы. Не иначе отец тебе в крестные матери саму Лорелею звал, от нее подарок, видать!
– Да будет вам! – в шутку сержусь я. – Коль такое наговариваете, я и порога-то вашего не переступлю, не то что косу плести позволю! Выдумали тоже!
Цирюльник смеется. Он знает, что я только делаю вид, что сержусь.
А еще дальше видна галантерейная лавка фрау Рипль, в лавке торгует ее сын, толстячок Кристиан. За чисто промытым большим окном рулоны ткани распустились павлиньими хвостами, пестрой радугой переливаются атласные ленты, здесь же детские деревянные трещотки, глиняные петухи-копилки... ой, да чего там только нет!
Люди в деревне добрые, приветливые. Всякий встречный скажется что-нибудь ласковое, спросит о здоровье матушки и отца. Я тут наших всех знаю. Но незнакомых, пришлых людей тоже достаточно встречается. Особенно вблизи харчевни да постоялого двора. Там каждый день чужаков полно – деревня-то на бойком месте стоит, с трех сторон к ней дороги стекаются, а с четвертой – Рейн, тоже дорога, только голубая. По-правде сказать, постоялый-то двор я не очень жалую. Как раз из-за чужаков. Если доводится бывать, то прохожу задней дверью, которой для разных хозяйственных нужд пользуются. А мне что? Лишь бы не через обеденный зал, полный любопытных глаз, нелепых цоканий и бесцеремонных слов. Больно нужны мне ихние восторги!
Но на этот раз я даже к задней двери через двор пробежать не успела, как сверху откуда-то голос:
– Хозяин, подите-ка сюда поскорее, это вы должны увидеть!
Я сразу-то не поняла, что обо мне речь, оглянулась даже: где, что глаза незнакомца углядели? Однако ничего примечательного поблизости не обнаружилось, и я поглядела вверх. Там в обрамлении раскрытого окна стояли двое, будто в раму вставленные. Один без сюртука, в белой рубашке с широкими длинными рукавами. Наклонившись вперед, он опирался ладонями на подоконник. Пышные кружева спадали, оставляя открытыми лишь кончики пальцы. Другой одет был попроще, в сюртук зеленоватого сукна, пестрый платок на шее. И оба уставились на меня. Тут меня аж досада взяла! Нахмурилась я сердито, отвернулась и быстро ушла с их глаз.
И вы подумайте только – вышла я от Якоба, а этот, с кружевами, во дворе уж стоит! Думала, станет глупости какие-нибудь говорить, но нет, глазищами только прикипел. Ну, я сделала лицо ледяное, неприступное и мимо него перед самым его носом прошагала. Сама я только один разочек всего на него глянула. И удивилась. В окне-то лицо его, тенью укрытое, совсем молодым мне показалось. А вблизи... И чего тогда, спрашивается, как мальчишка вниз полетел смазливую девчонку разглядывать, коль уж не молод да жизнь повидал!
Вышла я из ворот постоялого двора и позабыла про этого чудака. И разве могла я подумать в ту минуту, что вскоре увижу его опять. Да не просто так, а что в лице этого мужчины явила мне судьба приближение таких перемен в жизни, которых я и вообразить не могла. Нет, не думала я ничего такого, не гадала.
Заявились они к нам перед вечером. Мы гостей, понятно, никаких не ждали, управлялись по хозяйству. Матушка к ужину стол накрывала, папенька в сарае, в коптильной печи вешал рыбин на крюки. Тут я увидала, как гуси наши к реке наладились. Будто медом им там намазано! Совсем не соображают своими головенками, что лишь выплывут на стремнину и всё, поминай, как звали. Течением унесет так, что искать – только время терять. И вот когда я вприпрыжку бежала по травянистому берегу и издали выговаривала упреки старому гусаку Филиппу, слышала я глухой стук копыт, подумала еще, что кто-то проскакал мимо нашего дома. Да тут же и забыла об этом.
У реки я загляделась, как красиво разливается закат над водой. Да и гусей не торопилась гнать, больше для порядку помахивала ивовым прутиком, и они, лакомки, не обращая на меня внимания, деловито выискивали самые молодые, самые сочные травинки. Когда же, наконец, поднялась мы с ними из-под берега, увидала я двух лошадей у дома. Вот тебе на! Что за гости нежданные? И не екнуло глупое сердце в ту минуту, не остановило меня никакое предчувствие.
Руки ведь моей просить явились нежданные гости. Тот самый, с постоялого двора. Я вошла - все тотчас ко мне обернулись. Мне в глаза бросилось, что мама да папенька то ли растеряны, то ли испуганы. Оно и понятно – такие вельможные господа в наш домишко отродясь не заглядывали. От красотищи платья парадного глаза не отвесть! Не знаешь, на что и глядеть. Кружева на вороте и манжетах как пена белые да пышные. Перевязь сиянием драгоценных камней слепит. А меня будто и впрямь ослепило, не узнала в парадной одежде тех господ, с постоялого двора, когда в почтительном поклоне перед ними склонилась. И только подняв голову, разглядела, кто это такие. Но тут важный гость заговорил со мной, и у меня вовсе голова кругом пошла. Говорит он мне:
– Приехал я твоей руки просить, красавица. Как увидел тебя, так и стоишь перед глазами. И сердца и разума лишился. Иди за меня. Почестями и золотом осыплю. В ласке, в любви жить будешь, что ни пожелаешь – все у тебя будет.
-------------------------------------------------------
Лоре-Ли с Рейна-1 http://www.proza.ru/2017/05/22/936