Мои первые детские воспоминания об Иване связаны с таким эпизодом. На нашей улице пришел в негодность колодец. Талая и дождевая вода нашла в земле путь, проникала в него. Что ни делали мужики, не смогли предотвратить течь. Воду с колодца стало пить опасно.
Дошло до того, что крепкий дубовый сруб где-то посредине поддался воде и земле, начал постепенно смыкаться с двух сторон. Прогнил.
Колодец пришлось рыть новый, а старый так и остался стоять, превращаясь в свалку. На это не мог спокойно смотреть один из наших соседей. В первые послевоенные годы каждое бревно было на счету, а здесь дуб пропадал. Вот и решил он завладеть брусьями.
Долго искал желающего на это рискованное дело, но никто не соглашался. Колодец гнилой. В любой момент может рухнуть. Особенно ниже средины. Заживо погребет. Идти на верную смерть люди не хотели.
И все же нашелся безумец. Согласился полезть в полусгнивший заброшенный сруб. Звали его Иван, прозывали — Бессмертный. И дал свое согласие всего лишь ... за магарыч.
Сельчане очень удивились. В первую очередь, конечно, женщины. Они не пили и не представляли, что в ней, проклятой, за прелести такие, если мужики идут за выпивку на верную смерть. Но в данном случае возмущались даже мужчины. Они-то знали, что сосед, прежде чем послать Ивана на смерть, целую неделю “обрабатывал” его — то есть поил.
И в состоянии алкогольного опьянения Бессмертный согласился на рискованное, даже с его точки зрения, дело.
Помню, как собрались у полуразрушенного сруба соседи. Принесли ломики, лопаты, веревки. Кто улыбался, кто не на шутку был обеспокоен. Лезть в полуразрушенный колодец — верная смерть.
Одна из сердобольных женщин даже предложила Ивану: “Пойдем, налью. Только не губи жизнь за проклятое зелье. О детях подумай”.
Иван на это предложение не обратил внимание. Дело, наверное, было уже не в магарыче, не в риске, а в принципе.
Его, маленького и цепкого, обвязали веревкой и тихонько опустили вниз.
Там, почти в полной темноте, он орудовал ломиками и топором. Из глубины лишь раздавался время от времени его хриплый глухой голос: “Тяни!”
Так бревно за бревном разобрал колодец до опасного места. Ивана подняли немного выше. Он начал ковырять ломиком. Земля сомкнулась. Больше половины сруба перестало существовать. Остальной Иван разобрал уже почти без риска быть заживо погребенным под землей.
Невысокого роста, с рыжими волосами, с красным лицом, которое, наверное, не часто соприкасалось с мылом, он сияющий предстал перед жителями улицы.
Напевал песенки военных лет и повторял любимую фронтовую поговорку: ”Двум смертям не бывать, а одной — не миновать”.
Его маленькие, глубоко посаженные глаза торжествовали. В поединке со смертью победил в очередной раз.
Как узнал позже, Иван прошел войну от первого дня до последнего. Принимал участие в самых рискованных операциях. Но ни одна пуля не тронула разведчика. Хотя часто он находился между жизнью и смертью.
Поэтому даже после Великой Отечественной войны эти понятия волновали его. Подвыпив, нередко бил себя в грудь и говорил: “Иван — бессмертный гарнизон”.
Так и появилось в мирные дни у разведчика прозвище Бессмертный. Многие односельчане не знали фамилии Ивана. Зато когда называли прозвище, ни у кого не возникало никаких вопросов, о ком идет речь.
Для солдат войны выражение “бессмертный гарнизон” (Брестская крепость) было символом мужества и стойкости. Оно определяло моральные качества бойца.
Думаю, что для Ивана это выражение — не пустая фраза, оно имело вполне конкретный смысл. Наверное, не раз перед очередной разведкой так же бил себя в грудь и клялся товарищам, что в любой ситуации готов стоять насмерть, не подвести друзей.
Бывший боец невидимого фронта сам много рассказывал о многочисленных опасных ситуациях, в которые ему с товарищами доводилось попадать, как ценою находчивости, ловкости и просто мужества им приходилось из них выходить.
Они выполняли различные задания командования, шастали по передовым подразделениям противника, часто брали “языка”. И здесь маленький, но очень шустрый и находчивый Иван был просто незаменимым человеком. Выслеживал фрицев, легко уходил от погони, выходил из таких ситуаций, которые считались для других безнадежными, легко и просто (глядя со стороны) выручал попавших в руки врага товарищей.
Несколько односельчан воевали вместе с Иваном и открыто восхищались им, говорили, что о его проделках в тылу противника ходили легенды.
В детстве нашей любимой игрой считалась “цока”. Так она называлась по-уличному. Играющие клали в стопку медяки, затем “ выбивали” их. То есть били по монетам.
Которая переворачивалась, та и считалась выигранной. В качестве “цок” использовали крупные монеты. А лучшими для этих целей считались медали. Их поставлял нам обычно сын Ивана. Когда однажды удивились, откуда он столько берет “кругляшек”, Анатолий ответил спокойно: “У отца хватит”.
Разумеется, он не просил их у отца. Брал без разрешения, тайком. Мне приходилось несколько раз видеть мешочек с наградами Ивана. Предполагаю (по детским впечатлениям), что там хранилось около пятнадцати медалей и трех орденов.
Вражеская пуля не смогла скосить лихого разведчика, его погубила мирная стопка. Не знаю, когда и как он пристрастился к спиртному. Но постепенно его жизнь пошла по наклонной.
На то, может быть, были объективные причины. С полей сражений возвратилась только третья часть мужчин. И женщины часто просили сильную половину выполнить ту или иную тяжелую работу. Рассчитывались, как правило, спиртным. Денег тогда колхозники не видели. Их давали на трудодень очень мало и то в конце года. Поэтому основной формой расчетов был магарыч.
В этих условиях Иван стал незаменимым человеком. Многое делал лишь за выпивку. И нередко свой день начинал с мысли о том, где же сегодня можно что-то урвать, чтобы напиться.
Вскоре он подчинил магарычу все свое существование. Работа в колхозе, домашние дела у него очутились на втором плане. Хотя и там он преуспевал: и работал получше других, и семью в обиду не давал, обеспечивал как следует.
В его хозяйстве имелись плуг, борона, кошель, конская сбруя и многое другое. Он все собирал по крупицам, стаскивал себе на подворье, аккуратно размещал там. Получалось что-то наподобие склада.
Допустим, вам нужно вспахать огород. Лошадь в колхозе, хоть и с трудом, но возьмете. А плуга — ни в коем случае. Маленьких плужков в колхозе не держали. Вот и шли с поклоном к Бессмертному, выручи.
Он охотно выручал. Но если ты возвратил плуг без магарыча, то больше не подходи.
Постепенно усадьба Ивана превратилась не только в склад, в своеобразный прокатный пункт. Он подбирал все, что плохо лежало, как в общественном, так и в личном хозяйстве.
Из-за этого у Бессмертного довольно часто возникали скандалы со своими односельчанами. Но конфликты всегда заканчивались полным примирением обеих сторон.
Ведь все понимали, что собирал Иван не только для себя, делился тем, что имел, со всеми. Брал у одного, отдавал другому, кто в данный момент в той или иной вещи больше всего нуждался. По крайней мере, не помню такой семьи на нашей улице, которая бы не обращалась к Ивану.
С улыбкой вспоминаю такой случай. Понадобились отцу доски для строительства сарайчика. Как ни бился, не мог их достать. Пришлось расстаться с двумя большими деревьями, которые украшали усадьбу. Спилили их, отвезли на пилораму.
Доски стоили отцу многих хлопот, они отняли у него почти полгода времени. Надо представить его огорчение, когда не хватило двух шелевок, хотя он все тщательно рассчитывал.
Обратился к Ивану. Тот не заставил себя долго ждать. Принес две знакомые нам доски.
Отец сначала хмурился, а затем, когда выпили по стопке, не удержался, высказал Ивану уже без зла прямо в глаза: “Мои шелевочки”.
Тот ответил грубовато, скрывая ухмылочку: “Это с колхозного двора”.
Помню, как нам понадобилось спилить ветку. Она нависала над крышей дома. Как ни пытались мы с отцом это сделать, не получалось. К ветке трудно было подобраться, чтобы спилить.
В конце концов отец плюнул на все и пошел к Ивану. Тот мигом явился не с пилою, а с топориком. Залез на дерево, обхватил ветку ногами, спустившись головою вниз, и начал спокойно орудовать плотницким инструментом.
— Не руби ветку, на которой висишь, — забеспокоился отец. — Слетишь вниз.
Иван на замечания не отреагировал, продолжал заниматься своим делом. И когда ветка уже затрещала, полетела вниз, легко выбросил топорик, уцепился руками за дерево, затем быстро слез с него.
— Прямо как в цирке! — не удержался от похвалы батя.
Однажды отец и сосед Семен решили порыбачить на болоте. Взяли бутылочку самогона, для “сугреву” в холодной воде. Уже начинался сентябрь, ночи стояли холодные. Вода остывала. Осеннее солнце не успевало прогревать ее.
Пришли на болото. Одетые в старые брюки и такую же старую обувь. Водоем со всех сторон окружали заросли аира и лозняка. Положили сумку с едой на берегу, подыскали наименее топкое и заросшее место, стали готовить бредень.
Отец не поднимал головы от снасти, налаживал ее. Семен стоял и с интересом наблюдал за его хлопотами.
Высокий, с русыми волосами, с вытянутым лицом, он “тянул” самокруточку в ожидании рыбалки. Вдруг оторвал взгляд от бредня, устремил свои светлые глаза на противоположную сторону болотца. Его нижняя челюсть отвисла, взгляд светлых благодушных глаз посуровел.
То, что увидел мельком на противоположной стороне, очень насторожило его. Только один раз заметил вздернутую кверху фуражку Ивана, которая приподнялась над растениями и сразу исчезла.
Этого было достаточно Семену, чтобы забить тревогу. Но внешне он оставался спокойным.
— Никита! — обратился тихо к отцу. — Бросай бредень, давай перекусим.
— Ты в своем уме? — удивился тот. — Мы не алкаши, а рыбаки.
— Пока мы порыбачим, пить уже будет нечего.
Отец быстро вытер руки о штаны и пошел за Семеном в кустарник. Он сразу догадался, что здесь что-то не так, есть веская причина, чтобы изменить ранее принятые порядки.
Присели на травку, похихикивая, почти опорожнили бутылку. А сами следили за Иваном, который сегодня, наверное, еще не опохмелился и глотал слюни.
В последнее время Иван опускался даже к такому. На полевые работы, в лес, на луг, на речку люди брали поесть — “тормозок”. Не таскали его с собой, а прятали где-нибудь в сторонке. Иван выслеживал таких людей, проверял “тормозки” и забирал спиртное, если оно имелось. Больше ничего не трогал.
За такую “охоту” ему часто доставалось от мужиков. И ругали, и били его. Но “наука” не помогала, продолжал шерстить “тормозки”. И если бы в тот день Семен не заметил его фуражку с приподнятым кверху козырьком, так бы и остались они с отцом ни с чем.
Мужчины тихо разговаривали в кустиках, забыв о рыбалке. Иван крутился возле них, но не выдавал своего присутствия. Бегал, по-пластунски ползал от одного куста к другому. Наконец, отец не выдержал, сказал громко:
— Подходи, Иван, а то тебе вообще ничего не достанется.
Тот тут же выскочил к рыбакам.
— А я проходил мимо, думал зайти посмотреть, как рыбалка, да неудобно, не стал вам мешать.
Порядком измазавшийся в болотную грязь, он присел на корточки возле мужиков.
Жадно смотрел на бутылку, ожидая, пока над ним сжалятся, капнут огненной жидкости.
Если бы Семен не заметил Ивана, тот обязательно бы проверил сумку. Он любил наказывать олухов, которые бросают без присмотра на берегу свои вещи.
Но сегодня получилось наоборот. Наказали его. Семен забрал у отца спиртное, сказал:
— Не спеши утолять жажду страждущим. Он бы тебе не налил.
— Мужики, да вы что?
— Знаем тебя, каналья. Не один раз “бросал”. — Семен улыбнулся. — Дед Гришка и тот тебя до самой смерти вспоминал.
Тут уже улыбнулся Иван. В свои юношеские годы он много нагрешил. Не счесть — скольких девушек обманул. Облазил все деревенские сады, лошадей угонял, за ним числилось много других грехов.
Однажды его застал на груше дед Гришка. Знал, хитрая бестия. Поймать тяжело. Поэтому взял ружье, нацелил на Ивана. Сказал уверенно:
— Теперь ты от меня не уйдешь. Слази, бить буду.
Тот сидел на груше без движения, думал, что пришла расплата. Дед Гришка шутить не любит, может пальнуть из ружья.
Выручила махорка. Незаметно достал из кармана. Сыпанул в лицо деда.
Тот замигал глазами. Выбросил ружье. Ивану только этого и надо было. Мигом удрал из сада.
Воспользовавшись хорошим настроением, которое овладело соседями при воспоминании о деде Гришке, Иван попросил жалостливо:
— Сема! Плесни!
— Ладно, пей, каналья, куда от тебя денешься, — великодушно разрешил тот.— А нам пора рыбачить.
С годами Иван так пристрастился к спиртному, что без него не представлял своей жизни. А выпив, все чаще вел себя безобразно, приставал, дрался.
Поэтому, воспользовавшись услугами, люди старались от него сразу же отделаться. Когда он шел, шатаясь, пел любимую песню “Раскинулось море широко”, немногие рисковали появиться на улице. Большинство жителей наглухо закрывало двери, чтобы пьяный случайно не забрел во двор или в дом.
Незаметно летело время. Иван постарел, стал в пьянке еще безобразнее. Его дети подросли. Сын женился и остался жить в отцовском доме.
Разумеется, вся семья воспитывала непутевого хозяина. Чтобы не позорил он и жену, и детей, и внуков. Видимо, не обходилось дело без рукоприкладства.
Его сын Анатолий — единственный человек в селе, который мог усмирять отца в любом состоянии. Высокий, плотный, с крепкими жилистыми руками, он связывал Ивана, пока тот не проспится.
В трезвом виде Иван побаивался сына, вел себя хорошо. Но вот подворачивалась ему стопка-другая и — море по колено. Пьяное шествие по селу, песни, скандалы, драки.
Без Ивана не обходились ни похороны, ни свадьбы, ни другие печальные и радостные мероприятия.
Во время свадьбы, на которой присутствовал его сын, Иван затеял очередную драку. Да такую, что гости не знали, чем заниматься: то ли весельем, то ли усмирять втянутую в мордобой значительную группу парней.
Свадьбы в то время уже начали выходить из прокуренных хат на улицы, к гармошкам и баянам стали присоединяться радиолы.
К той свадьбе родители жениха и невесты тщательно готовились. На большом дворе у хаты они с неделю наводили порядок. Прямо под открытым небом установили длинные столы и скамейки, сделали крышу из прозрачной пленки, подвели электричество.
Все шло своим чередом, поздравляли жениха и невесту, пели, танцевали тут же, во дворе, прямо рядом со столами.
Веселье испортил пьяный Иван. Его боялись, как огня, не пригласили не свадьбу. Знали, что обязательно испортит торжество. Дома тоже наказали: на гулянке не показывайся.
Трезвый Иван решил держаться подальше от греха, пошел бродить по селу. Как всегда выпил свою дозу спиртного. А затем потянуло на подвиги.
Шатаясь, ругаясь, разговаривая сам с собою, приплелся на свадьбу, присоединился к толпе зевак, которых, по местным обычаям, время от времени угощали хозяева торжества. Добавил и Иван. И вовсе потерял над собою контроль, зашел во двор. Затеял драку.
Пьяные парни уже не знали причину конфликта, кто прав, кто виноват. Они били друг друга с каждой минутой все крепче и рьянее, считая виноватыми всех. Трещали лбы и одежда, сыпались волосы, текли кровь, слюна и сопли, визжали женщины, но свору уже невозможно было остановить.
И в центре крутящейся, вертящейся, хрипящей и стучащей толпы находился маленький человек с горящим взглядом, у которого кровь текла из носу, был оторван один рукав рубахи. С жадностью комара набрасывался то на одну, то на другую жертву, своими маленькими ручонками бил под дых, в нос, в лоб и другие уязвимые места. И эта кровь, и эта боль (ему доставалось не меньше других) его воодушевляли, он набирался еще большей злости, визжал и бросался в толпу.
Пошли в ход тарелки, бутылки, трехлитровые банки, стулья и даже скамейки.
Родители жениха и невесты были в шоке. Через несколько минут столы и все содержимое на них грозило превратиться в кучу мусора.
Вот тогда и не выдержал сын Ивана Анатолий. Видел, кто затеял драку, но вовремя не остановил отца, не посмел ослушаться жены, которая запрещала ему вставать из-за стола. Пошел в мать, был значительно выше своего родителя и в последнее время не пил.
Анатолий встал. Спокойно зашел в центр дерущейся толпы. Его абсолютно никто не тронул, так как не увидел в действиях мужчины никакой агрессивности. Там отловил отца, оттащил в сторону. Тот вдруг сник, свернулся весь, опустил руки. Никого в селе не боялся, кроме своего сына, который хоть и редко, но учил отца, как следует себя вести.
Вот и сейчас Анатолий развернул его, словно мячик, а затем с невероятной энергией, работая кулаками, ногами и даже головой, начал метелить родителя. В течение нескольких минут тот потерял сознание.
И драка как-то сама собой приостановилась.
Жена Анатолия бросилась к мужу с криком:
— Что ты наделал? Ты его убил.
Тот спокойно отстранил ее, не обращая ни на кого внимания, подошел к столу, взял бутылку водки, выпил ее прямо из горла. Вытерся рукавом. Повернулся и тихо побрел домой.
Сразу протрезвевшие участники кулачного боя окружили Ивана. Тот маленьким комочком лежал на земле. Одежду его полностью разорвали. Было видно почти все в синяках и ссадинах его худое тело. Из носу струилась тоненьким ручейком кровь. Он не подавал признаков жизни.
Срочно вызвали скорую. На следующий день Иван пришел в себя. Но силы уже полностью оставили его. Все понимал и даже помнил вчерашнюю драку.
Врачи осматривали его и не переставали ахать. Живого места не осталось. Что держит на этом свете человека?! Кусок мяса, больше ничего.
Пригласили следователя. Тот долго допрашивал, кто так зверски избил Бессмертного. В ответ — ни слова. Только маленькие, глубоко посаженные глаза горели победным светом. Может, вспоминал, как много лет назад его отловили фрицы. Долго пытали, чтобы узнать, кто он и откуда. Иван не предал своих товарищей. Тогда его бросили в подвал. А утром пришли свои и освободили его.
— Не знаю. Не скажу, — шептали тихо губы, а сознание все чаще и чаще погружалось во тьму.
Тогда потерявший всякую надежду добиться правды следователь вызвал отца жениха, у которого во дворе проходила свадьба.
Тот тоже ответил:
— Не знаю.
— Как не знаешь? У тебя во дворе до смерти человека избили.
— Не знаю. Людей дралось много. Все друг друга били. И Ивану досталось.
Следователь опросил еще нескольких свидетелей, но все были единодушны в своих показаниях.
— Все друг друга били. Кто прав, кто виноват — не поймешь.
Иван Бессмертный скончался через несколько дней. И, удивительное дело, проводить в последний путь бывшего разведчика вышло все село. Те, кого он выручал, у кого воровал, кого бил, кого любил, кому просто не давал житья. Пришли все. Сын тоже. Он выглядел бледным, внешне спокойным. Но его высокий лоб прорезало несколько довольно глубоких морщин.
На этих похоронах впервые за многие годы все было тихо и спокойненько, как на кладбище. Ни друзей, ни врагов. Никто не нарушал приличий. Страшно, аж жуть.
Так умер Иван Бессмертный.