В детстве я не раз её видела и только недавно узнала, кто это. Аристократичного вида старушка в чёрной бархатной шляпке неспешно прогуливалась по нашей улице, стараясь держать спину прямо, а голову – высоко. Длинное чёрное пальто, кружевные перчатки, лаковая сумочка, ботинки на каблуке - она казалась дамой из дореволюционной эпохи. Я никогда не видела её с хозяйственной сумкой. Проходя мимо, загадочная старушка окидывала меня настороженно-проницательным взглядом. Жила она в доме напротив. Теперь знаю – это мать писателя Юрия Олеши.
РАЗРЫВ С СЫНОМ
Впервые о том, что имя Олеши связано с Гродно, я услышала от профессора местного университета Валерия Черепицы. Он обнаружил это в воспоминаниях писателя Владимира Лидина, опубликованных после смерти Юрия Олеши. Рассказывалось в них о поездке группы советских писателей в Западную Белоруссию в 1939 году, после её воссоединения с восточными землями.
Известно, что в 1922 году родители Олеши уехали из Одессы, где прошли детство и юность писателя, в Польшу, на свою родину. А Юрий, в то время начинающий поэт и их единственный сын (его сестра Ванда умерла накануне от тифа), сделал свой судьбоносный выбор: наотрез отказавшись ехать с родителями, устремился в Москву вслед за девушкой, без которой не представлял своей жизни. И навстречу перспективам, которые открывала начинающему литератору российская столица. Так, по словам Олеши, окончилось его прошлое. А фамилия возлюбленной Симы Суок стала именем главной героини «Трех Толстяков». После того, как Сима ему изменила, Юрий женился на её сестре Ольге.
Из воспоминаний Лидина следовало, что родители Олеши жили в Гродно, в квартирке при гостинице, в которой служил отец писателя Карл Антонович. Там они и встретились, и поговорили о Юрочке – так ласково называл сына отец.
«- Вот теперь у вас будет возможность повидать Юрочку, - сказал я старику. - Теперь он к вам непременно приедет.
Карл Антонович затянулся толстой, с указательный палец, папиросой, подождал, пока дым осел в его порыжевших от никотина усах, и сказал с сомнением:
- Едва ли. Вы не знаете нашего Юрочку. Так просто он не приедет. Не потому, что он плохой сын…
Вернувшись в Москву, я рассказал Юрию Олеше, что встретился с его родителями в Гродно. Я выразил уверенность, что он к ним поедет.
- Не сейчас, - сказал Олеша. - Я поеду к ним, когда у меня будет слава и много денег, чтобы весь город говорил: “К Олешам приехал сын”».
Странно, что Олеша сослался на отсутствие славы, потому что к тому времени он уже был известным на всю страну писателем, автором не только жутко популярных «Трёх Толстяков», но и новаторского романа «Зависть», пьесы «Список благодеяний», поставленной Мейерхольдом на сцене лучшего театра страны, сборника пьес, рассказов и фельетонов. Еще более странно, что он не рвался немедленно увидеть родителей, с которыми расстался юношей, – притом, что открылась такая простая возможность. Что удерживало его от поездки – то, что для советской России его родители оставались эмигрантами? Возможно. Недаром же его самого не включили в первый писательский «десант» на Запад!
В независимой Польше Карл Антонович и Ольга Владиславовна поначалу обосновались в поместье под Гродно и строили планы со временем перебраться в Варшаву, куда звали их друзья молодости. Спустя два года после скандального разрыва с сыном они вступают с ним в переписку, зовут Юру к себе и держат друг друга в курсе важных событий. Ольга Владиславовна с опозданием понимает, что жизнь в Одессе была золотым временем, а здесь, на родине, всё как-то не складывается, поскольку муж остаётся неисправимым мотом и игроком. Однако вскоре Карл Олеша получает права на владение и распоряжение домом и гостиницей в Гродно, и у супругов начинается период состоятельной жизни.
Кроме скупых строчек Лидина и раздобытых затем местными историками сведений об отце Олеши, который в довоенное время был управляющим в гостинице «Европейская», слыл азартным картёжником и проиграл всё состояние, оставив жену без средств к существованию, ничего больше о гродненском периоде жизни родителей писателя известно не было. Ни о том, когда и отчего умер Карл Антонович, где похоронен, ни о том, где жила после войны его вдова. Гостиница «Европейская» была разрушена во время бомбёжки, сейчас на её месте универмаг.
ТАЙНА СТАРОГО ОСОБНЯКА
Если о косвенной связи Юрия Олеши с белорусским городом Гродно тем, кто знал писателя, и местным историкам было известно давно, то дом, где долгие годы после войны жила мать писателя, обнаружился случайно. О его местонахождении знал лишь узкий круг людей: родные Олеши да былые соседи его матери. Когда же над старым особняком нависла угроза сноса, выяснилось, что дом этот непростой…
За два года до истории с затевавшимся сносом на одном из литературных сайтов появилась статья филолога Ларисы Гарбар из Израиля о том, что в первые послевоенные годы она с родителями жила в Гродно в одной коммунальной квартире с матерью Юрия Олеши. Вот это признание! Правда, точный адрес не назывался - только улица, однако по скрупулёзному описанию особняка над оврагом гродненские краеведы нашли его! Увы, факт этот никак не афишировался, оставаясь достоянием нескольких человек.
Когда же по городу прокатился слух о сносе дома, в котором жила мать писателя Олеши, тогда-то и стало известно, где этот дом. Оказалось, я знаю его с детства и помню мать писателя – пани Олешу, как звали её соседи. Мы жили в доме напротив, а детские игры увлекали нас, ребятню, и в тот соседний двор…
То, что именно в этом двухэтажном кирпичном особняке по улице Мицкевича жила мать Олеши, подтвердили мне и его старожилы Марина Можарова, Людмила Ромашкан и Владимир Колесник. В конце 1950-х они были школьниками, но хорошо помнят старушку-соседку с благовидной внешностью. Ту самую, загадочную, которую не раз видела и я.
Сидя на скамейке у парадного входа, она безразлично поглядывала на нас, но стоило кому-то из детей протянуть руку к едва поспевшей клубнике или крыжовнику в этом дворе-садике, как со скамейки раздавался скрипучий окрик: «Ай, как стыдно! Это чужое!» Старушка была хранительницей окружающей территории, и дом, и сад она считала своими…
Пани Олеша, как почтительно величали её соседи, была интеллигентной, начитанной дамой, знала несколько европейских языков и замечательно играла на пианино. Моя подружка Нина носила ей по поручению своей мамы свёртки с теплой едой. «Это Алёше», - поясняла на бегу девочка, а я недоумевала, почему она называет старушку мужским именем… На самом деле звали её Ольга Владиславовна. Иногда она впускала соседских ребятишек в свою комнату, казавшуюся им таинственной. Чего там только не было: огромное, до потолка, зеркало в тёмной раме, резной комод, старинное кресло, а над кроватью – большой портрет дамы в красивом платье с кружевами, на голове – огромная шляпа с широкими полями. Пани Олеша говорила, что это она в молодости. Дети знали, что у старушки есть сын, он писатель и живет в Москве.
ФАМИЛЬНЫЙ ГЕРБ
Когда я по крупицам собирала хоть какую-то информацию об Ольге Владиславовне, нашла у писателя Льва Никулина и его запись о поездке в Гродно в 1939 году и встрече с родителями Олеши: «Отец - представительный старик с пышными седыми усами, мать, Ольга Владиславовна, - властная женщина, которую больше всего удивляло то, что Юрий писатель, да еще известный. … Юрий был очень похож на мать: тот же пристальный взгляд в упор, та же быстрая речь и мгновенная реакция на еще не досказанную фразу».
И правда, когда смотрю на фотографии Юрия Олеши, сразу всплывает в памяти лицо Ольги Владиславовны…
Первым обнаружил сильное сходство с матерью сам Юрий, еще в детстве: «…сколько я ни бросал взглядов в зеркало, каждый из них говорил мне, что я прав - из моего лица смотрело на меня лицо мамы. Из моего загрязнённого всякими нечистыми помыслами лица мальчика - прекрасное лицо матери!». Мне и ближайшим соседям Ольги Владиславовны довелось видеть её уже в преклонном возрасте, когда по лицу женщины безжалостно прошлась жизнь. Сын помнил её совсем другой: «Непреложно, что мама моя была красивая. Говор стоял об этом вокруг моей детской головы, да и вот передо мной её фотография тех времен. Она в берете, с блестящими серыми глазами - молодая, чем-то только что обиженная, плакавшая и вот уж развеселившаяся женщина».
В воспоминаниях тех, кто знал родителей Олеши в молодости, прочла, что Олечку Олешу считали похожей на Марину Мнишек. Отыскала в интернете портреты обеих, сличила – да, что-то несомненно есть: овал лица, нос, линия рта… Маститый советский писатель и критик Виктор Шкловский (он, Юрий Олеша и поэт Эдуард Багрицкий были женаты на трех сестрах Суок – удивительное переплетение имён и судеб!), познакомившись с Ольгой Владиславовной, когда той было уже за 85, запомнил ее такой: «…прекрасно говорившая по-русски, старая, культурная, иронически увлечённая жизнью, устойчивая в жизни полька». Она показала Шкловскому фамильный герб Олеш: олень с золотой короной, надетой на шею. Известно, что происходил старинный род от белорусских дворян со Столинщины, а странная фамилия Олеша значит не что иное, как оленёнок.
ЮРИЙ
Если лицом Юрий пошёл в мать, то натурой – в отца. Тому не хватало воли побороть в себе азарт карточной игры, сыну – превозмочь тягу к спиртному. Войдя в литературу шумно и ярко, совсем молодым, потом он много лет тратил себя по пустякам. Две страсти, обуревавшие Олешу - к писательству и алкоголю – не уживались вместе, и вторая неумолимо подавляла первую.
В 1934 году на съезде советских писателей смелому, неординарному и психологически глубокому выступлению Юрия Олеши устроили нешуточную овацию, ему рукоплескали Максим Горький и Александр Фадеев, Исаак Бабель и Михаил Кольцов, Илья Эренбург и Борис Пастернак. Всех впечатлила мысль о неминуемой моральной нищете социально не востребованного писателя, но более всего она подействовала на самого Юрия, став, как сейчас говорят, его кармой. Постепенно одарённый человек и писатель с мировой славой смирился с тем, что плохо понимает современную действительность и не знает, как о ней писать. И практически не писал, ограничиваясь заметками и статьями по случаю. Из этих заметок, дневниковых записей и набросков к задуманным произведениям друзья и родные Олеши составили после его смерти два сборника: «Ни дня без строчки» и «Книга прощания».
«Три Толстяка» и сегодня переиздаются солидными тиражами, а творчество и писательская манера Олеши пристрастно препарируются всё новыми авторами, иные из которых порой высокомерно и безжалостно оценивают его талант, плодовитость и язык. Пожалуй, о Юрии Олеше написано уже больше, чем опубликовал он сам. Согласитесь, что заслужить такое внимание непросто – это раз, а два – дай бог, чтобы каждый современный литератор смог и успел создать своих «Трех Толстяков».
ДОЛГАЯ ДОРОГА В ГРОДНО
Приезжал ли Юрий Олеша когда-нибудь в Гродно, достоверно не знает никто. А вдруг? В воспоминаниях Бориса Ямпольского об Олеше я наткнулась на дающую надежду фразу: «Никогда он не выезжал дальше Гродно». Значит, всё-таки был?! Но когда? Что если Олеша приезжал всего на пару часов, от поезда к поезду, и не афишировал свою поездку?
Врозь они пережили не только время, когда родители оказались в буржуазной Польше, а Юрий – в Москве, но и военные годы, которые Олеша с женой провели в эвакуации в Ашхабаде, а Ольга Владиславовна и Карл Антонович – в оккупированном немцами Гродно. Гостиница «Европейская», которой управлял Карл Олеша, располагалась на центральной улице города – Доминиканской, позже переименованной в Советскую, и слыла шикарной. Однако азартный картёжник, отец Олеши постепенно спустил и дом, и гостиницу еще до того, как ее национализировали в 1939-м. Вдвоём с Ольгой Владиславовной они худо-бедно пережили годы немецкой оккупации. Роясь в архивных материалах, я нашла, что отец писателя умер в августе 1944-го, от раны, полученной при разрыве бомбы. Тогда же была разрушена и «Европейская».
Пани Олеша осталась одна.
Юрий и Ольга вернулись в Москву из эвакуации в 1946-м. Так неужели и после кровопролитной войны Юрию не хотелось своими глазами увидеть мать? Не может быть. В «Ни дня без строчки» я нашла не датированное упоминание Олеши о поездке в Вильно – но это ведь совсем рядом! Собственно, они могли встретиться и там. Но если верить Ямпольскому, Олеша добрался-таки до Гродно.
Послевоенные соседи Ольги Владиславовны ничего не знают о такой встрече и сына её никогда не видели. Возможно, Юрий приезжал до войны?..
Я продолжала искать хоть какие-то свидетельства его путешествия в Гродно. Прочла в чьих-то воспоминаниях, как Олеша, залюбовавшись в поезде «Москва-Одесса» молоденькой проводницей, вернулся и вновь проделал этот маршрут только затем, чтобы лишний раз просто понаблюдать за очаровавшей его девушкой – он был романтиком и эстетом. Так почему же он не мог позволить себе хотя бы разок съездить к матери в Гродно? Неужели боялся предстать перед ней старым и некрасивым - не таким, как ему хотелось? В один прекрасный день мне неслыханно повезло, я узнала, что в Российском государственном архиве литературы и искусства в фонде Юрия Олеши среди документов, рукописей и фотографий хранится и его переписка с матерью. Оказалось, он и она бережно хранили письма друг друга, начиная с 1924 года! Да это же настоящий клад!..
ПИСЬМА ИЗ ВЕЧНОСТИ
За два дня работы в московском архиве я жадно прочитала все 58 писем, от строчки до строчки, страстно надеясь обнаружить хоть какое-то упоминание о поездке Олеши в Гродно и встрече с матерью.
С юности Юрия Олешу мучили угрызения совести оттого, что ни разу не побывал на могиле сестры, потом он не мог простить себе, что так и не установил достойный памятник трагически погибшему приёмному сыну, не узнал, где похоронен отец… А главное и самое непонятное - ни разу за десятки лет разлуки с родителями не навестил их, хотя мог это сделать, мог. То ли от обиды, то ли от нехватки времени редко отвечал на письма родителей, но когда забрезжил литературный успех, поспешил их обрадовать.
Летом 1927-го на волне творческого взлёта Юрий пишет матери:
«Дорогая мама! Я жив и здоров. Я окончил роман. Он начинается печатанием в сентябре в лучшем московском ежемесячнике. 5 лет работал не безрезультатно. Роман получился хороший. Я счастлив и горд, полон планов и надежд.
Жена сейчас живет в Одессе, на даче. Катаев (помнишь его?) сделался уже известным писателем и драматургом, - и я собираюсь не отстать от него.
Получила ли ты мою фотографическую карточку?
Жена играет на пианино и учится петь. Очень жалею, что ты не можешь видеть её. Это необычайно милый человек и очень красивая…»
О да, Ольга была наиболее миловидной из трёх сестёр Суок, знакомых пани Олеше еще по Одессе. К самой младшей из девушек – Симе, из-за которой Юрий и отказался уезжать с родителями, она испытывала очень недоброжелательные чувства. Понятно, что, женившись после измены Симы на её сестре, Юрий не спешил сообщать матери такие подробности. Ну а в честь какой из сестёр он дал имя Суок главной героине «Трех Толстяков», можно спорить до сих пор…
«…Жизнью своей я доволен. Ничего другого, кроме писательской работы – мне не нужно. Я тщеславен и завистлив. Мне хочется писать хорошо.
Расстояние увеличивает сроки. Если бы ты была здесь, со мной, если бы вы никуда не уезжали, - то прошлое не казалось бы таким далёким, - а так мне кажется, что многие десятки лет отделяют меня от вас обоих, от гимназических лет, от прошлого. Но я вспоминаю тебя, мамочка, часто и если не пишу, то не ругай меня – мало ли что мешает: и характер мой, и дела, и опять-таки то, что вы так далеко от меня.
Я люблю вас обоих за то, что вы были по отношению ко мне свободные люди, что благодаря вам у меня есть главное: творческие способности…»
Прошло еще 12 лет, за которые Юрий Олеша успел не только стать знаменитым, но и, увы, внутренне надломился. И когда поездка к родителям в Западную Белоруссию, только что присоединённую к восточным землям, стала возможной, он этой возможностью не воспользовался. За него это сделали другие. Валентин Катаев, Владимир Лидин и Лев Никулин в группе советских писателей побывали в Гродно и встретились с родителями Олеши. Но почему же не приехал он сам?
Юрий в письме матери объяснял это так:
«Писал сценарий к 20-летию советского кино и не мог уехать из Москвы, общался с режиссёрами.
Как только закончу эту работу – примерно в середине января – немедленно отправлюсь к вам, в ваше загадочное Гродно, которое не раз видел во сне, когда думал о вас. Непостижимо, что мы вновь увидимся, так много лет прошло – жизнь!
…Валентин Катаев после встречи с вами в Гродно сказал даже, что твои родители, Юра, гораздо лучше, чем ты. Это неправда, я тоже хороший, но я принадлежу к миру художников, и очень часто мир вымышленный мне бывает дороже мира реального.
23 декабря 1939».
А жизнь между тем не стояла на месте, и через полтора года началась долгая и страшная война, разлучившая и истребившая миллионы людей.
ПОСЛЕ ВОЙНЫ
Пани Олеша нашла себе пристанище в доме у приятелей, которые вскоре эмигрировали в Америку, оставив ей всё имущество. Когда же добротный кирпичный особняк на улице Мицкевича перешёл в коммунальную собственность и туда вселили несколько семей, Ольге Владиславовне, которой уже минуло 70, власти выделили одну небольшую комнату на первом этаже с общей кухней. Единственное окно её комнаты выходило на юг и на живописный овраг, по дну которого текла маленькая юркая речка Юрисдика.
Юрий, вернувшись в Москву из Ашхабада, где они с женой Ольгой были в эвакуации, так и не выкроил время, чтобы увидеться с матерью, пережившей немецкую оккупацию и похоронившей отца. Она разыскала сына через Союз писателей в 1949-м. За дряхлеющей старушкой ухаживала по доброте сердечной соседка по коммунальной квартире Рита Сапир, жена полковника медицинской службы.
При случае пани Олеша вполголоса рассказывала соседке, что она из богатого польского рода, что у семьи был свой герб, большой дом и экипаж… Что в молодости она хорошо рисовала и подавала надежды как художница… А еще, смущённо добавляла седовласая пани, у нее было много поклонников…
Рита Ефимовна и сама где-то работала, и за двумя дочками присматривала, однако Ольгу Владиславовну без внимания не оставляла, та практически была членом их семьи: обеды, гигиена, уборка - всё было на Рите.
А вот письма сыну пани Олеша носила на почту сама, никому не доверяя и отправляя заказными. Она рассказывала Юре о своём незатейливом житье-бытье, о сменяющих друг друга болезнях, о соседях:
«…Полковник не любит, когда жену отвлекают от домашней работы и детей, а она любит побеседовать; он приходит, и если Рита у меня в комнате, сразу за руку тащит – ну это меня обижает».
А ведь Ольга Владиславовна была очень интересным собеседником, любила серьёзную музыку и играла на фортепьяно, разбиралась в живописи, много читала и могла часами рассказывать о своей не слишком удавшейся жизни… Еще по Одессе знала Ольга Олеша приятелей сына, которые теперь окружали его и в Москве, и не без ревности расспрашивала о них:
«Как ты с Катаевым? Всё в плохих отношениях? Жалко, а мне он много помог – и благодаря ему я получаю из Горсобеса 100 р., но при теперешней жизни это капля в море.
Багрицкого я хорошо помню. А кто был Ильф – приходил ли он к тебе? Может, это тот, который привёл тебя пьяного и я его выругала – первый раз тебя видела таким и я обозлилась.
А Сима дальше живёт со Шкловским? И, конечно, поехала к морю? А милая Таня Паустовская как поживает?»
Вот с Таней, тогда еще Евтеевой, пани Олеша познакомилась в Гродно, когда та вскоре после войны работала в здешнем театре.
«ПРИЕДУ! СКОРО. ОСЕНЬЮ»
Ольга Суок впервые приехала к свекрови в 1954 году, чтобы поухаживать за ней, когда у пани Олеши случился инсульт. Обе Ольги, похоже, понравились друг другу, и после отъезда невестки Ольга Владиславовна даже переставила мебель в своей комнате так, как придумала Олечка. Теперь она ждала в гости сына, с нетерпением и надеждой вчитываясь в строчки его редких писем…
29 мая 1954. «Мамочка! Я безусловно постараюсь приехать. Не надо думать, что меня удерживает от поездки какое-нибудь чувство против тебя. Наоборот, твой образ встаёт передо мной бесконечно милым, дорогим.
От тебя я получил дар поэзии, любовь к миру. Если я не еду к тебе, плохо забочусь о тебе – то тут виновато вечное беспокойство души, вечная тревога, мысль о том, что что-то главное не сделано…
Вот напишу что-то прекрасное, а потом уж и буду жить, как все!..
Знай также, что всю жизнь я гордился сходством с тобой.
Приеду! Боюсь называть срок. Скоро. Осенью.
Юра».
20 сентября 1954. «Пишу книгу воспоминаний. Там фигурирует Одесса с детскими и гимназическими годами. Так что я часто теперь нахожусь в сфере детства, в близости с тобой, Вандой, отцом… Бросил курить (четвертый год) и пить (третий год), живу, таким образом, непривычной жизнью и писать поэтому трудно».
10 марта 1955. «Каждый раз думаю о том, какая у тебя светлая голова, какой чудный почерк – конечно, мой оптимизм, моя любовь к реальному миру – всё это от тебя!»
2 декабря 1955. «О Катаеве. Он, когда мы еще дружили, очень часто и с любовью возвращался к воспоминанию о том, как он посетил тебя и папу одним из первых, тогда, вместе с Никулиным. Я его, в общем, любил, хоть он и не всегда достоин любви.
Я с ним поссорился лет семь тому, и с тех пор мы так и не сошлись. Иногда я грущу по этому поводу, иногда, наоборот, считаю, что Катаев дурной человек и любить его не надо. Тем не менее с ним связана заря жизни, мы вместе начинали…»
Как вспоминает Лариса Гарбар, однажды Ольга Владиславовна, знавшая Валентина Катаева и Эдуарда Багрицкого еще по Одессе, заговорщицким тоном сообщила ей: «Это он, Катаев, не давал Юрику печататься…»
«ЕСЛИ НЕ ПРИЕДЕШЬ, СОВЕСТЬ БУДЕТ МУЧИТЬ ТЕБЯ!»
Надо отдать должное: Юрий регулярно посылал матери деньги и при случае даже передавал со знакомыми посылки из Москвы. Она ценила это и признавала: «Давно бы меня уже не было, если бы не вы…» Стоя у комода и макая перо в чернильницу, Ольга Владиславовна писала сыну чётким каллиграфическим почерком, сохранившимся до конца дней…
8 сентября 1956. «Недавно, в одно из воскресений, ты говорил по радио; мои соседи стали меня звать, но у меня шумел примус, и покуда я пришла по коридору, ты еще сказал 2 – 3 слова и перестал.
Не поверишь, как мне было обидно, но и голоса твоего я не узнала – неужели от 39 года мог так голос измениться? Я тогда сразу узнала».
Где могла она слышать голос сына в 1939-м? По радио? Или он говорил с родителями по телефону?
«От знакомых слышу, что в продаже есть твоя новая книга («Избранное» - Т.Н.), покупать её не хочу – считаю, что сын-писатель должен первый экземпляр книги прислать своей маме, когда-то так было…
…Не хочу тебя упрекать – но прошу и умоляю: не пей, не пей! Тут источник всех твоих неудач.
Хотя Никулин и говорил мне, что он с тобой выпил море водки, но всё-таки у него есть всё – и дача, и машина, а у тебя нет ничего! Даже за 37 лет не можешь себе позволить повидаться с матерью…»
Эти многое проясняющие слова были написаны в феврале 1957-го. По подсчётам Ольги Владиславовны, они не виделись с сыном 37 лет – это значит с момента его отъезда из Одессы в Харьков. Выходит, за все эти годы он так-таки и не приезжал – ни до войны, ни после?
«Кстати: в Белоруссии есть тоже дома творчества, – подаёт идею уже отчаявшаяся увидеть сына мать, - ты, может, мог бы сюда приехать в такой дом, тогда мы могли бы свидеться? Узнай это и подумай, Юра – я не хочу, не повидавшись с тобой, умирать, вообще умереть не хочу; у меня тело состарилось – а душа молодая! Один врач меня спросил, отчего у меня глаза моложе меня на 20 лет?
Я всё больше люблю природу и музыку. По-моему, композиторы самые нужные люди на свете».
После 2 марта 1957. «Теперь вспоминаю рождение одного мальчика (Юрия – Т.Н.): в Елисаветграде 4 марта по старому стилю в 6 часов утра – зимнее, снежное утро, за отцом твоим приехали с пивного завода Зельцера (он акцизный контролёр), чтобы снять акцизные печати; вот папа вышел, и первым его поздравил с рождением сына кучер Зельцера. Это было в день освобождения крестьян. И тогда предсказывали, что ты будешь очень умный – по складу твоего лба и головы.
…Давно я не жила бы, если бы не ты.
Мне очень интересно, перевел ли ты «Идиота» на сцену?
Пришли мне теперешнюю карточку – давно уже прошу об этом».
11 ноября 1957. «Я, конечно, имея знакомых в Москве, могла бы легко узнать всю твою жизнь – но я считаю обидным и для тебя, и для себя узнавать у чужих о жизни моего сына!
Ты писал как-то, что часто видишь меня во сне, а это потому, что я большей частью не сплю по ночам и тогда думаю про тебя – и вот тебе передаётся…».
28 января 1958. «Мама! Милая!
О, как я виноват перед тобой! Единственное оправдание - что я всю жизнь не был внутренне устроен; всегда у меня какое-то стремление сам не знаю куда, какое-то неудовлетворение. Я как-то удачно сказал себе, что я не иду по земле, а лечу над ней».
Это выдержка из письма, занимающего три машинописные страницы. Олеша прислал его из подмосковного дома творчества, работая в те дни над сценарием к фильму «Гранатовый браслет» по Куприну.
Перечитывая письма матери и сына, я продолжала искать в них хоть какой-то намёк на встречу. Но нет, пережив еще одну зиму, пани Олеша вновь обращается к сыну с надеждой и укором:
20 февраля 1958. «Я умирать не могу, пока не повидаюсь с тобой – ты должен об этом подумать и найти возможность хоть на 3 дня меня проведать, умоляю тебя об этом, мне очень плохо, я очень скоро умру – и если не приедешь, то совесть будет мучить тебя!»
Значит, так-таки и не был! Но неужели не приедет и после этой её мольбы?!. Хотя бы на денёк? Но кроме загадочной фразы Ямпольского других подтверждений этому я не нашла…
Мучила ли Юрия Олешу совесть? Не знаю. Но понимаю, как пани Олеша хотела увидеть сына, ставшего без неё взрослым, - обнять, прикоснуться, расспросить обо всём… Она ждала и, может быть, потому продолжала жить… А он всё не мог мобилизовать себя и в один прекрасный день выбраться к матери, посмотреть, как она живёт, как выглядит, поговорить о том, чего не расскажешь в письмах… И с каждым днем всё более несбыточным становилось для него путешествие в Гродно.
А пани Олеша не умирала – из последних сил она ждала сына. Но первым умер он.
Последнее и очень большое письмо матери Юрий написал за двадцать дней до своей смерти, вот несколько строк оттуда:
«Думаю о тебе всё время. Не представляй себе дело так, что если я не пишу, то я забыл тебя – нет, ты всегда передо мной, моя дорогая мать, давшая мне жизнь, сильную душу и талант. Целую тебя крепко.
Юра. 20 апреля 1960».
В ПИСАТЕЛЬСКОМ ДОМЕ
В мае 1960-го на имя Ольги Владиславовны пришло письмо, написанное химическим карандашом – почерк был незнакомый. В нём сообщалось, что Юра умер, от разрыва сердца. Письмо ей соседи не показали, боясь второго удара. О смерти сына Ольга Владиславовна узнала, когда вернулось из Москвы её заказное письмо на имя Юрия с пометкой «адресат умер». Потрясённая горем, пани Олеша окончательно занемогла и перестала выходить из комнаты, соседи по мере сил ей помогали, подкармливали старушку. А с наступлением холодов приехала в Гродно Ольга Суок и забрала свекровь в Москву.
- Я вернулся из школы, - вспоминает Владимир Колесник, - а родители говорят: «Пани Олеша уехала в Москву, насовсем…» Было такое ощущение, что чего-то привычного и обязательного не стало в доме… Огромное трюмо из её комнаты еще долго стояло у нас, а потом перекочевало к соседям. В комнате пани Олеши теперь живет моя внучка…
А моя подружка из детства Нина Тонких, с которой мы не виделись сто лет (сейчас она живёт в Подмосковье) и вдруг чудом установили связь, достала из глубин памяти свои воспоминания об Ольге Владиславовне:
- Она вела себя, как барыня, но по характеру была добрым человеком, хотя и капризным. Помню, как тётя Рита всё старалась ей угодить, она её всегда жалела и много помогала. Старушка воспринимала эту заботу с благодарностью, но как должное, ведь она считала, что все мы пользуемся её домом и садом, и любила, когда мы на что-то спрашивали её разрешения. Жители дома хорошо к ней относились и ничего не делали наперекор.
На склоне лет пани Олеша впервые ступила в квартиру сына. Адрес она знала наизусть: Лаврушинский переулок, дом 17/19. Напротив - Третьяковская галерея. Из окна Юриного кабинета видны старая церквушка и дома Замоскворечья. Уезжая из Гродно, старушка собрала два чемодана, один - с платьями, другой – с семейными фотографиями и письмами. Был среди бумаг и фамильный герб Олеш. Бывшим гродненским соседям Ольга Владиславовна написала из Москвы о том, как трогательно относятся к ней новые соседи Таня и Константин Паустовские и что в доме живут только писатели с семьями. Детей у Юрия, а значит и внуков у Ольги Владиславовны, не было. Спустя два года пани Олеша тихо умерла, похоронили ее на Новодевичьем кладбище, рядом с именитым сыном. Хотя бы после смерти они оказались вместе. На надгробных плитах выбиты даты: 1875 – 1963 и 1899 – 1960.
У Юрия Олеши есть пробирающие лирико-космические строчки о его матери и отце: «Я иногда думаю о некоем дне, когда некая девушка направлялась на свидание с неким молодым человеком. Я не знаю ни времени года, когда совершается этот день, ни местности, в которой он совершается... Я не вижу ни девушки, ни молодого человека. Тем не менее оттого, что они в этот клубящийся в моем воображении день направлялись друг другу навстречу, произошло то, что в мире появился я».
Рассматривая недавно карту Гродно, обнаружила, что одну из новых улиц города назвали именем Юрия Олеши. То-то бы он удивился, да и пани Олеша тоже…
На снимке: Ольга Олеша (справа) с сестрой в Гродно, на лестнице, ведущей к Неману.
Фото из фонда Юрия Олеши в РГАЛИ.
----------------------------------------------------
Опубликовано в «Литературной газете».