Пятый день...
Степан сел на лавку подле забора, достал из кармана клетчатой рубашки Приму, выковырнул артритными пальцами сигарету и не спеша прикурил, спрятав огонек спички в кулаке.
Справа послышался шум. Соседский Сашок тащил складную лестницу, на всю улицу скребоща ею по асфальтовой дорожке. Степан утром ходил просить к ним, потом к Федорычу. Федорыч и Зинка отказали наотрез. Но обещание заплатить сделало свое дело: Сашок, видать, дождался, когда мать срулит в магазин.
- Ну что, - встал навстречу Степан, разминая затекшие ноги, - помогать пришел?
- Ага, дядь Степ, - кивнул Сашок и, пыхтя, поставил лестницу у забора, - закурить дашь?
Сашку за тридцать, но он до сих пор без царя в голове, непутевый: то сопрет мелочевку по пьяни, то подерется с кем-нибудь, то затеет шалман с прошмандовками, когда мать отлучится в деревню к родне. Постоянной работы у него отродясь не было. Мытарил подсобником, да не за деньги, а за бутылку. Выпьет, и с дури куролесит. Делать же толком что-то полезное так и не научился.
- Дядь Степ, а скока дашь? А выпить чего будет? - Сашок суетился, помогая Степану пристроить лестницу к стрехе, - не, не туда, сюда, дядь, Степ, ага, во... А тетка Дуся чего? Мать говорит, вроде помирать тетка Дуся собралась. Да, дядь, Степ?
Степан покосился на парня:
- Не болтай... Слышь, я поднимусь, гляну, а ты мне потом стрУмент подашь. Понял?
- Понял, чего не понять, давай, дядь Степ, не боись.
Степан взобрался по лестнице к краю крыши, подтянул рассохшуюся доску с порожками, прислоненную к коньку, и осторожно залез наверх. Серо-черный шифер, которому сто лет в обед, опасно затрещал. Степан прикинул место около трубы, где следовало произвести работу, и крикнул:
- Сашок, тащи стрУмент.
- Ага, вот он, - парень мухой залетел на лестницу и со всей дури грякнул по шиферу деревянным ящиком, где лежали молоток, топорик, гвоздодер и прочее, нужное по хозяйству.
- Тише ты! - прикрикнул Степан, - крышу проломишь раньше времени.
- А зачем полез? А, дядь Степ? Протекает?
- Не протекает.
- А зачем?
- Затем. Надо.
- Дядь Степ, ты слышал, вчера Гришка из сорок пятого въехал в забор к Ключниковым? Теть Маша так кричала, что у меня уши заложило. Дядь Степ, а знаете, откуда у Гришки машина? Нет? Говорят, батя его в Москву поехал работать. Или в Подмосковье, я толком не помню, поддатый был. Там, говорят, деньгу зашибить можно... - Сашок мечтательно причмокнул, помолчал минуту и снова принялся трещать о соседях по улице - кто и куда ходил и что делал. Степан, методично и не спеша разбирающий шифер, не выдержал:
- Отвали. Сядь вон на лавке. Когда будешь нужон, позову.
- А, ну лады, дядь Степ, - Сашок не обижался в предвкушении вознаграждения налом или стопочкой, - сигаретку дай.
- На вот две, больше не дам.
Дом Степана ничем особым не выделялся на улице: обшитый доской, выкрашенной синей краской, с белыми наличниками и веселыми чистыми окнами. Дом хоть и старый, но добротный. Как и сам хозяин, Степан, которому на вид не дашь семидесяти - от силы шестьдесят. Крепкий, хозяйственный, немногословный и неторопливый.
Сашок закурил и от нечего делать пошел слоняться по соседскому двору, поглядывая, где что плохо лежит. Облака расползлись, освободив солнцу синюю прогалину, стало припекать. Сашку захотелось пить. Что-то громко стукнуло, он обернулся на сосредоточенно ковыряющегося соседа на крыше и вдруг увидел, как занавеска на окне, что выходило во двор, дернулась, и там показалось непривычно приветливое лицо тетки Дуси. Она жестом поманила парня в дом.
- Дядь Степ, а можно зайти, воды попить?
Степан перестал ковырять шифер. Минуту помолчал, потом повернулся:
- Вода на кухне в красном кувшине... Тока к матери моей не подходи... И ничего не давай ей.
- Да мне зачем, дядь Степ? Я ток попить, - сказал Сашок, поднялся на крыльцо и открыл дверь в сенцы.
Окон там не было, и в темноте, он, со свету ослепший, с размаху шибанулся обо что-то ногой. Это оказалась неубранная раскладушка с помятой постелью. На обтянутой коричневым дермантином двери зачем-то висели несколько икон: маленькие - дешевые - из церковных лавок и одна большая, темная, видать, старинная - в массивном серебряном окладе. Сашок многозначительно присвистнул, в потемках пытаясь рассмотреть икону - такую вещь можно загнать за неплохую деньгу. Погладил грязным пальцем вязь на окладе. Покрутил головой и потянул на себя тяжелую дверь.
Вообще-то он у соседей не был ни разу. Конечно, любопытно всегда, что да как у чужих. Ступив через порог, Сашок с интересом осмотрелся. Ничего особенного не увидел: старая газовая плита на кухне, стол, покрытый потертой клеенкой, буфет, на окнах тюлевые занавески. Но Сашку почему-то вдруг стало тревожно. Несмотря на урчащий "Полюс" у входа и тикающий будильник на столе, показалось, что в доме повисла неприятная тишина - тяжелая, как неуместный вопрос, на который нет ответа.
Сашок подошел к столу, налил в стакан воды из кувшина и стал было пить, как услышал протяжный стон:
- По... моги...
Да ну нах, сказал себе Сашок и развернулся уходить, но дверь из коридора в сенцы почему-то застряла и не открылась. Он поднажал плечом, дверь заскрипела, но не поддалась. Сашок матюкнулся.
- Подь... сюды... - прохрипела из спальни тетка Дуся, - пить хочу...
Сашок не был суеверным и злым. Но разговоры его матери с бабами про то, что Дуся - колдовка, он с любопытством слушал как сказки. Но, блин, кто ее знает. А ну как правда. Ну а что она может сделать ему, Сашку, умирающая, по словам матери? Старая бабка, да и все.
Парень взял стакан с водой и понес в спальню. В комнатке у стены с красным узорчатым ковром стояла старинная железная кровать с набалдашниками. На белых, вышитых по-деревенски подушках лежала высохшая до желтизны тетка Дуся. "А в окне-то она совсем другая была", - вдруг пришло на ум Сашку.
Умирающая едва заметно шевелила выпростанными из-под одеяла иссохшими руками, как будто собирая крошки с пододеяльника. Морщинистое лицо ее было как маска - неподвижным и безэмоциональным, только светло-серые мутные глаза пристально, изучающе смотрели на Сашка, так что ему показалось на минуту, что взглядом тетка Дуся ощупала его, залезла внутрь и там потрогала кишки и кости. У него по спине поползли мурашки.
- Вот, теть Дусь, вода, - неловко сунул он ей стакан и развернулся уйти.
- Дык я сама не встану, - тихо сказала бабка, - подыми меня и дай пригУбить.
Больше всего на тот момент Сашку хотелось сдрыснуть отсюда, но, может, Степан ему деньгу за помощь матери накинет.
- А что до сына мояво, Стяпана, - как будто подхватила Сашковы мысли тетка Дуся, - то не забудь ямУ потом мой подарок передать, - и тут ее морщины исказила гримаса - то ли ехидства, то ли торжества, - давай, подыми меня за шею, я попью напоследок.
Сколько помнил себя Сашок, тетка Дуся была старой морщинистой каргой. Когда она шла по улице в неизменном черном платке с бахромой, делавшем ее похожей на ворону, лавки у заборов пустели, мамаши тащили голосящих малышей с ее пути. Однако же многие и обращались к ней за помощью - пупок заговорить, младенческое, сглаз и прочие суеверные болезни, от которых врачи не помогали. Степан жил при матери бобылем, ни с кем не дружился, работал на заводе токарем и в выходные возился у себя на огороде.
Сашок мальцом как-то пару раз забирался к ним в сад, пока его не застукала тетка Дуся. Он увидел ее только, когда она подошла к дереву, на котором он сидел с яблоками за пазухой, и со злой насмешкой сказала: "Не видать тебе покоя, дууурень". Узнав о том, мать Сашка потом бегала к ней с поклонами, носила угощения, но все понапрасну. Сын ее так и остался дурнем.
Сашок подсунул старухе под шею руку, приподнял голову и поднес к ее губам стакан. От умирающей остро пахло мочой и давно немытым телом. Старуха отпила, посмотрела Сашку в глаза и огорошила:
- А таперя поцалуй меня.
- Чего?! - в ужасе отпрянул Сашок, - ты чего это, теть Дусь? Слушай, я пошел, Степану помогать надо.
- Скоря не надо будеть, - напряженно просипела старуха, неловко упав на подушку, когда Сашок выдернул из-под нее руку, - я табе одарю, дурень, если поцалуешь.
Сашок смутился. Мысленно ему тут же нарисовались тугие пачки теткидусиных денег, спрятанные в укромном месте. Кто ее знает, что умирающей бабке на ум придет. А вдруг? А что там поцеловать - как жабу, чмокнул, да и все.
- А скока дашь? - решил поторговаться Сашок.
- Все отдам, - каркнула умирающая, - вишь, хотела я все Стяпану моему завещать, жду яво уж пятый день, а вон не хочеть матери помочь. Не бярёть. ВыпровОдить меня хочеть... Вишь, крышу мне открываеть... - и снова ехидная усмешка скользнула по желтоватым морщинам, - не табе, дурень, бярегла я дар свой, не табе... Но да пора мне, времяни нету ждать.
Сашок занервничал. Что за дар? Возьмешь, а потом Степан по судам затаскает, скажет, спер. И не докажешь ведь, что бабка сама отдала.
- А что за дар, теть Дусь?
- Сначала поцалуй...
- А что я Степану скажу, почему ты мне все отдала?
- Не надоть ямУ и знать. Не говори ничаво ямУ и все. Ну? Чаво стоишь, дурень?
- Ааа... черт с тобой! - воскликнул парень, нагнулся над морщинистым лицом и, зажмурившись, чмокнул холодные тонкие губы тетки Дуси.
- Э, не, не так... - пробормотала она, с внезапной силой вдруг схватила костлявыми пальцами Сашка за шею, притянула к себе и, крепко прижав ледяной раззявленный рот к его рту, до крови укусила за губу. Сашок опешил, открыл глаза и на мгновение ему показалось, что зрачки колдовкиных сероватых глаз, глядящих на него в упор, сделались щелочками, как у кошки.
Он с силой выдрался из скрюченных старушечьих пальцев, весь красный, взопревший. Кровь застучала в висках так, что в глазах потемнело, и он рухнул как подкошенный на самотканый половичок возле кровати.
Из забытья его вернул крик Степана снаружи.
Сашок в изумлении сел на полу, покрутил головой, ощупал затылок, которым приложился во время падения. Встал, поправил футболку, и, выйдя на кухню, распахнул окно в сад. Затем вернулся в спальню. Тело тетки Дуси лежало на кровати на боку, будто она вставала и вдруг повалилась. Помутневшие окончательно глаза ее неподвижно смотрели в неведомую даль, на нижней губе застыла капелька крови. Сашок потрогал ранку у себя на губе, верным движением полез под подушку под головой умершей, вытащил оттуда обещанное и вышел в коридор.
Степан рывком распахнул дверь прямо перед носом у Сашка. Взглянув на парня, он сразу понял, что мать умерла:
- Что? Все?
- Ага, - беззаботно ответил Сашок.
- Ты с ней говорил?
- А-а, - соврал Сашок и попросил, - придержи дверь, Стяпан, выйти мне надо.
Седые брови Степана приподнялись в изумлении. Такого поворота он не ожидал. Медленно и прочно затворил он дверь в сенцы, задвинул щеколду и распрямился перед Сашком:
- Ну, и что ты сделаешь? Как уйдешь теперь?
- Уйду, Стяпан, а перед тем вот те от матери подарочек.
На заветреном лице хозяина дома мелькнула тревога.
Сашок поднес ко рту глиняную птицу-свистелку, что взял из-под подушки в спальне, и дунул на Степана трелью.
Старый высохший дом горел споро. Пожарный расчет примчался, когда тушить уже было нечего. При опросе следователя соседи показали, что Степан ремонтировал крышу и курил. Получалось, что пожар случился по неосторожности. Только выглядело странным, что погибший перед происшествием вернулся в дом и заперся, открыв окно в сад. Позже Федорыч поделился с Зинкой сведениями, добытыми в беседе с участковым - оказалось, что у Степана случился инфаркт, а Дуся скончалась часом ранее. А загорелась якобы проводка.
Сашок через неделю после пожара съехал от матери. А перед тем дурень ее изменился. Первым делом заставил убрать иконку с кухни. Говорить стал на деревенский манер, да и то сквозь зубы. Спросит его о чем Зинаида, а он в ответ скажет коротко и как зыркнет исподлобья, точно волк, так что у нее и душа в пятки. И тяжко Зинаиде от него стало, так тяжко, словно и не ее сын Сашок, а некто чуждый, холодный, наперед все знающий, заполняющий своим присутствием пространство дома. Это так давило на Зинаиду, что не спалось ей, а ночью, пока Сашок оставался, казалось, что кто-то подходит к ней, спящей, и смотрит на лицо, будто ощупывает руками. Она вскрикивала и просыпалась в холодном поту.
А как уехал, так и посветлело. Хоть и сын родной, но она перекрестилась - в доме стало спокойно и тихо: "будто ангел пролетел".