Мы жили в провинциальном городке. На каникулы ездили в Тбилиси к бабушке. Наш приезд всегда бывал заметным. Я, брат-близнец, старшая сестра производили много шума. Суета начиналась со стука дверей такси, разгрузки багажа. Бабушкин сосед, наблюдавший наше прибытие, подпустил едко фразу «армада прибыла». В этот момент я проходил мимо, запыхавшись, тащил бочонок с вином. «Хорошо, что ещё «ордой» не назвал!» - заметила мама после того, как я поделился с ней наблюдением.
Как всегда, из своих ворот на улицу выходил Яник. Голос у него был высокий, чтобы не сказать писклявый, он выговаривал не все звуки. Наши имена, Гурик и Зурик, им произносились на свой лад. Производимый нами гам, прорезал его радостный возглас: «Гуик-Зуик приехали!!»
Отец Яника – Миша Гепнер (для домашних Миня) был по паспорту поляком. Но таковым себя никак не проявлял. Не знал языка. Разве что сына нарёк на польский лад. Лида, мама моего дружка, точно была русской, из кубанских казачек. Она работала на фабрике. Сестра Мини вышла замуж за богатого грузина, жила в престижном районе, не то, что мы на Лоткинской горе.
Что нравилось моей маме в Яне - это ямочки на его щеках. Они появлялись, когда мальчик улыбался. Иногда я и брат вели себя по отношению к Янику как вандалы. У нас во дворе «Зуик» немотивированно поколотил его, тот бросился к воротам, где застал меня. Не разобравшись в ситуации, «Гуик» (то есть я) подбавил ему несколько тумаков. Бедняга плакал. Я прислушался к его плачу, который показался мне смиренным. Не было в нём ни обиды, ни злости. Он звучал, как аккорд, в котором преобладали высокие нотки, в нём было много минора. Конечно, тогда я не разбирался в таких тонкостях, но Яника по-настоящему пожалел. Как-то я услышал, как он плакал у себя дома. Я позвал маму. Через забор она окликнула мальчика. Тот сквозь слёзы ответил, что не может выйти из дому, родители ушли, что дверь «на хую закрыта». Моя мама прыснула. Оказалось, что дверь была «наверху закрыта». Вот такие милые дефекты речи.
Ещё пример, из хулиганских побуждений я бросил щенка Яника в туалет. Мальчик в панике с криком выскочил на улицу. Собачка скулила откуда-то снизу. На помощь поспешила моя бабушка. Она руками залезла в очко и вытащила щенка. Меня наказали, поставили в угол. Оттуда я видел, как бабушка обтирала свои пальцы ватой с духами. Позже Миня отчитал меня, назвав "диким провинциалом".
С каждым нашим приездом на каникулы Яник изменялся. Нашим приездам он радовался, но бывал сдержан в чувствах. Из-за ворот появлялся высоченного роста парень, внешне весьма похожий на героя юного Никиты Михалкова из известного фильма. С теми же ямочками на щеках, когда он улыбался.
Наш приятель производил впечатление. Представляясь кому-либо, он акцентировано басом произносил: «Ян!» и торжественно протягивал руку. Никаких дефектов в его речи уже не было.
Впрочем, я с братом тоже изменились. Притихли. Я стал носить очки, и меня сразу записали в ботаны. С чем без сопротивления смирился. Брат увлекся рисованием. Его постоянно приходилось снимать с разных крыш. Он искал подходящие виды Тбилиси, чтобы рисовать их с высоты Лоткинской горы, откуда город был виден, как на ладони.
Мы синхронно переживали определённый возраст. Подростковая гиперсексуальность донимала. Порой она принимала дураковатые формы. По ТВ показывали документальный фильм о концлагере. Последовал долгий кадр, общий план - колонна обнажённых женщин- узниц. Яник, бросился к своему телевизору «Рекорд», чтобы максимально усилить контрастность изображения. Чуточку успел. Будто мы только и ждали этого момента в фильме. После него интерес к ленте у нас пропал.
А однажды родители Яна куда-то отлучились. Мой приятель предложил мне воспользоваться случаем. Дескать, пора устроить себе дебют по части амурных похождений. Для этого надо было поехать в другой конец города, к гостинице «Турист», где, как считалось, можно было познакомиться с приезжими девицами. В тот раз у меня не сложилось – я сорвал недозрелый персик с дерева в бабушкином саду, а потом запил его сырой водой. Меня скрутило. Яник быстро нашёл мне замену, поехал к гостинице с одноклассником…
В ту ночь я несколько раз выходил по нужде. Каждый раз обращал внимание на то, что в соседнем доме у Гепнеров постоянно громко стучали двери, происходила какая-то возня, но голосов не было слышно. Потом выяснилось - «дебютанты» подцепили одну туристку, привезли её на такси. Ещё в машине они рядили на грузинском языке, как поступить. Договорились - одноклассник должен был подождать за дверью. Уже в доме девица стала проявлять характер. Ян полез к ней целоваться, а она исцарапала ему физиономию. В тоже время нетерпёж проявлял товарищ. Он то и дело появлялся на пороге, а Яну приходилось его выпроваживать. Делал это молча. Из «соображений конспирации». Гостья со свой стороны пыталась вырваться, несколько раз мой приятель перехватывал её у дверей. Вот почему они постоянно стучали. Кончилось тем, что Ян махнул рукой и сказал: «Ладно! Хрен с тобой!!» Туристка вскочила и бросилась бежать. На этот раз дверь стукнула в последний раз. Товарищ Яна бросился за ней вдогонку. На следующий день он хвастался, что всё-таки уломал её. «Врёт! - отреагировал Ян. Когда же родители спросили его о происхождении царапин на лице, он сказал, что упал в колючие кусты.
Другое то, что меня удивляла лёгкость, с какой Ян проявлял себя в различных занятиях, чтоб потом их забрасывать. Случайно оказавшись в спортивном тире, он из любопытства попросил «пальнуть» из пневматического пистолета. Произвёл фурор. До этого случая прикладываться к какому-либо оружию ему не приходилось. Тренер ухватился за него и не отпускал. Мине и Лиде пришло письмо из тира, в котором педагогический состав спортивной секции благодарил родителей, воспитавших такого сына - талантливого спортсмена. Наверное, им не надо было так поступать. Яник вдруг остыл к стрельбе. Впрочем, можно было понять, почему. Он нашёл себя в бальных танцах. В школах танцев всегда недоставало парней. А тут мой приятель был нарасхват. Преподаватели рассмотрели в нём не только внешность, но и многие другие способности. Его уже готовили к городским соревнованиям, когда вдруг, как я любил тогда выражаться, «внезапно, без объявления войны» он порвал с бальными танцами.
Невольно я сделаю себе комплимент - кроме меня, никто не рассмотрел в нём черты незаурядности. Я рассказывал о них знакомым, дома, но почему-то не находил понимания. Все отмечали непостоянство Яна, делали это с насмешкой, не более.
Были у него и другие достоинства.
... Я неплохо играл в шахматы. На Лоткинской горе меня считали спецом в этой игре. Внешность ботана подкрепляла мой имидж. Не без удовольствия я обыгрывал того типа, который назвал нас «армадой». Он был лет на десять старше. С Яником мне приходилось играть в основном в домино, до игры в шахматы с ним я не снисходил. Окна дома моего приятеля располагались невысоко. Стоило встать на карниз, и уже можно было заглядывать в комнату. Раз Яник, высунувшись из окна, предложил мне сыграть в шахматы. Я не стал заходить в дом. Взобрался на карниз. Мой соперник располагался внутри в кресле у подоконника, на котором находилась шахматная доска. Неожиданные проигрыши я объяснил неудобной позой, в которой находился битый час и которую, разгорячившись, сам же отказывался менять. Поединок продолжился в саду моей бабушки. Смена декораций не возымела успеха. Я опять проиграл, на этот раз в присутствии соседей. Тут Яник повёл себя необычно. Он не предался упоению победой, и вдруг признался окружающим, что в шахматы играет всё-таки хуже меня. Это прозвучало неожиданно. Болельщиков больше забавляло то, как был развеян мой ореол непобедимого. Никто не обратил внимание на слова моего соперника.
Ещё то, что он не был чужд артистизму. Однажды, чтобы урезонить меня, Ян не стал пускать в ход кулаки. Его лицо вдруг приняло трагически-назидательное надрывное выражение, Яник заговорил, как это делали правильные герои в советских фильмах, обращаясь к слабохарактерным персонажам. Высказался и ушёл прочь, озадачив меня.
Или, раз по какой-то безделке он заглянул к нам. Перед тем, как присоединиться ко мне и брату, Ян обратился к моей сестре. Она в этот момент обедала. Наш приятель вдруг принялся извиняться перед ней, будто каялся, то ли за прошлые провинности, то ли авансом за будущие. Делал это подчеркнуто доверительно даже с удовольствием. Явно переигрывал. От неожиданности моя сестра чуть не поперхнулась.
На праздновании дня рождения общего знакомого, под конец одного танца Ян стал на колени, изобразил чуть ли ни страдание и не к месту. «Вкус подвёл!» - так я оценил его па.
Во время уличной разборки, я покрыл Яника матом. Прибег к длинному ряду гадких ругательств. В тот момент он уже значительно превосходил меня в росте и силе, мог надавать оплеух, но... посмотрел на меня оценивающе, а после паузы сказал, что у меня ладно получилось, веско. Как будто не его поносили. Чем не «эстетическая отстраненность»? На эту фразу я набрёл уже в зрелом возрасте в одной книге. Стал прикидывать, к кому её применить, и вспомнил тот случай. Скажи Янику о такой его особенности, он бы меня не понял, как и автора текста, написавшего, что можно получить эстетическое удовольствие от вида пожара, если абстрагироваться от обстоятельства, что горит твой дом.
Откуда это у него? В семье вроде было просто. Отец, всегда хмурый, не обзывался, а именно говорил обидные слова. Миня был по профессии электриком. Его вечно дурное расположение духа некоторые связывали с тем, что он был фтизиком, дескать, болезнь портила характер. В народе говорили, что мать в лечебных целях в детстве варила ему бульоны из щенков. Лида была помягче, ласкала сыночка. Её нельзя было назвать простой особой. Да, она говорила прямо, без обиняков, но при этом криво улыбалась, посверкивая золотым зубом. В грузинской среде в аналогичной ситуации также улыбаются, но без обиняков не говорят.
Несмотря на незатейливость нравов в семье, родители старались во всю «сделать из Яника человека» (как выражался Миня). В доме у Гепнеров появился аккордеон - устрашающий своими размерами и чёрным цветом немецкого производства агрегат. Яна определили в музыкальную школу. Мне дали подержать в руках аккордеон. На его клавишах я подобрал «жили у бабуси три весёлых гуся» и вздрогнул от мощного звука инструмента. Ещё то, что до сих пор не могу понять, зачем на нём столько кнопочек. Лида высказывала опасение, что сына затаскают по компаниям. Живя на Кубани, она видела, как хорошо зарабатывали баянисты и как они спивались. Миня на это отвечал, что пианино, в отличие от гармони, на себе не понесёшь, но весь Тбилиси заставлен пианино. Дескать, хрен редьки не слаще. Надо отметить, аккордеон Яника был дороже любого пианино советского производства.
Я находился у себя в доме, в городке, когда Яник мучил всю округу на Лоткинской горе громкими и долгими упражнениями на аккордеоне. В то время телевизоры в городке стояли уже почти во всех домах. И вот показывали концерт, на котором выступали самые талантливые исполнители тбилисских музыкальных школ. После того, как был объявлен номер с участием Яна, в доме начался переполох. Я, брат и сестра срочно были посланы к соседям. По возможности, все должны были узнать о нашем с братом приятеле, которого показывали по ТВ на единственном тогда канале.
Но аккордеонист не состоялся. Лида жаловалась, что напрасно столько денег потрачено «на гармошку».
В школе Яник учился посредственно. Как-то он привлёк внимание. Решил задачу по математике, над которой безуспешно бились его одноклассники. Он попал в фокус интереса преподавателей. Но... Педагоги разводили руками. Они исключали случайность с решением той задачи. «Это сколько раз надо было ткнуть пальцем в небо!» - острил директор школы. После двух неудачных попыток поступить в вуз, Яника взяли в армию. Затем он уехал в Москву.
С тех пор наши встречи происходили только во время его приездов, или тогда, когда я или мой брат ездили в командировки в столицу. Он поступил в заочный институт и начал работать на заводе. Там, как выразился Миня, у Яна в мозгу, наконец, сработало реле. Он пошёл в гору уверенно и без остановок. Не стал соскакивать с избранной стези.
Как –то, будучи в Москве, мой брат остановился у Яна на квартире. В заводском общежитии наш приятель не выдержал и дня. «Зашёл в комнату, а там четыре человека, грязь вокруг, водочный перегар, а на моей кровати какой-то мужлан в ватнике и кирзовых сапогах развалился!» - рассказывал он. Зураб (Зуик) заглянул к Яну в цех, на работу. Тот говорил и не прекращал работу, не глядя на станок. Мой брат поразился его сноровке. Рабочее место украшало фото из газеты с надписью: «Ян Гепнер – передовик производства!»
Лида не была в восторге от визита Зураба, однако нагрузила его разными гостинцами для сына. На мой вопрос о том, как они там, ответила: «Твой брат спал, когда я звонила к Янику. Пусть спит, лишь бы кушать не просил!» Ясное дело, шутила, но говорила с ядком.
Лида повела себя в том же духе, когда мы, соседи, засобирались навестить Яна, приехавшего на побывку. Нас было 2-3 человека. На наш стук в ворота она вышла на балкон и ледяным тоном заметила нам, что нечего людей с утра беспокоить. Потом, вроде бы спохватилась, обнажила свои золотые зубы и сказала, чтобы мы вечером пришли.
Я явился в тот момент, когда гости упрашивали сыграть на аккордеоне. Он всячески отбивался. Тамадой был одноклассник Яна, Бежан - самый «авторитетный» из присутствовавших, так как водил дружбу с местными блатными. Его тосты не отличались цветистостью, а слово «сугубо» было наиболее употребляемым. Он произнёс здравицу тем, кто в данный момент находился в местах не столь отдаленных. Мол, жалко их. После этого тамада подошёл ко мне и тихо извинился. Попросил не считать его «сугубо блатным».
Больше всех в тот вечер говорил двоюродный брат Яника, сын помянутой сестры Мини, отпрыск богатого семейства. Кстати, как и я - студент университета. Кузен вёл себя развязно и кичливо. Вёл монологи о каких-то неведомых для других гостей поп-музыкантах, делая упор на особенности их полового поведения, иногда перемежая свою лексику попытками изобразить мелодию, отбивая на столе ритм. Миня и Лида наблюдали за поведением родственника, хитро улыбаясь. На следующий день в университете этот тип пожаловался мне:
- Вчера Лида позвонила моим родителям и сказала, что я говорил глупости за столом!
Я из вежливости попытался переубедить его. Про себя же подумал, что имел место малый триумф Гепнеров по отношению к богатым родственникам.
Позже, уже в мою командировку в Москву, я застал Яна в должности начальника цеха завода, от которого удостоился квартиры. Вскоре я сам перебрался в белокаменную. За время моего пребывания там мы так и не встретились. Общались по телефону. Так я узнал, что его взяли в отраслевое министерство, где он возглавил отдел. Чем не история успеха – из рабочих до ответственного работника!
От звонка к звонку к Яну росло его отчуждение по отношению к моей персоне. Он говорил без обиняков, как его матушка. Один раз я позвонил ему и пожалел об этом. Друг детства дал понять мне (весьма прозрачно), что не рад моему звонку, мол, в гостях у него кузен из Тбилиси, что от гостей отбоя нет. И тут последовало узнаваемое: «Спит он, хорошо, что кушать не просит!»
Ещё больше настораживал градус его похмельных состояний. Со временем он рос. Однажды через трубку я услышал пьяные разглагольствования, типа, что говорящий со мной стоит, воздев вверх бокал с вином, что грани сосуда искрятся при свете немецкой люстры, которая была куплена на Ленинском проспекте, за которую заплатили... Из продолжительного спича я не вынес ничего конкретно, понял только, что мне очередной раз дали от ворот поворот, не приглашают разделить шумное застолье, признаки которого явственно слышались в эфире. Он был велеречив, когда расписывал свой бокал, и перебарщивал по своему обыкновению. «Яника не покинул былой артистизм, – промелькнуло у меня в голове – и хамства в нём стало больше!»
Встреча всё-таки состоялась. Я провожал своих домашних (маму, жену и сына) на Курском вокзале. Неожиданно, в сопровождение одного парня (как оказалось, шофёра) на перроне появился Ян. Принёс передачу для своих. Наверное, об отъезде моих домашних из Москвы он узнал от Лиды, а та от моей бабушки. Ян погрубел. Костюм хорошо сидел на нём, но за галстуком он не досмотрел – висел криво. От него несло водочным перегаром и куревом. Мама несколько раз останавливала свой взгляд на его лице - надеялась увидеть прежние ямочки на щеках. Но тщетно. Лицо Яна было исполосовано морщинами.
Уже по выходу с вокзала Ян с укором спросил меня, почему я не предупредил об отъезде моих гостей. Я не стал углубляться в тему, напоминать о том, как он реагировал на мои звонки. Потом его лицо вдруг ужесточилось, и последовал вопрос:
- Помнишь, как ты и твой брат поколотили меня в детстве?
Мне показалось, что собеседник проявлял агрессию. Вот-вот устроит расправу. Ситуацию смягчил сопровождающий его парень, который заметил, что трудно представить, чтобы кто-то Яна побил. Через некоторое время последовала реплика в том же стиле:
- Помнишь, как ты меня матом покрыл?
- Неужели «эстетизм» оставил Яна! - ухмыльнулся я. Потом мне вспомнилось выражение Мини насчёт реле в мозгу его сына. Ой, не к добру оно сомкнулось!
После того мы не виделись.
Увы, жизнь у него не сложилась. Он пил всё больше. Женился. Бедняга не перенёс тяжёлую инвалидности родившегося ребёнка. Служебная карьера прервалась. Некоторое время Яник оставался безработным, что ускорило его гибель.