ФИГУРА ТРЕТЬЯ, ПЕЧАЛЬНАЯ.
Это случилось уже в девятом классе. В нашей школе на всех этажах расклеили какие-то объявления, набранные типографским способом, каждое примерно в тетрадочный лист. Они то ли к чему-то призывали школьников, не то о чем-то предостерегали. На перемене мой друг и однопартник (может даже "однопартиец"?) отлепил одно из них от колонны, плюнул на оборотную сторону и приклеил мне на грудь. Я в свою очередь сделал то же самое в обратном порядке. Он опять вернул эту бумажку мне и,не дожидаясь ответной реакции, побежал прочь. Я, естественно, погнался за ним - настолько нам понравилась эта шутка. Так мы какое-то время бегали по актовому залу, наконец, в нем стало тесно, и он выбежал на парадную лестницу. Я следовал в паре метров за ним, но, выбегая на площадку, друг перед моим носом захлопнул дверь, открывающуюся по ходу нашего движения. Единственное, что я успел сделать, выставил вперед правую руку, чтобы не дать двери закрыться.
Нижняя часть ее была полностью деревянная, а верхняя из стекла, разделенного деревянными переплетами на несколько частей. В результате моя рука пронизала стекло насквозь. Оно разлетелось вдребезги, я же почувствовал ожог, но вполне терпимый. А поскольку звон разбитого стекла привлек оказавшуюся неподалеку завуча Татьяну Николаевну, то она сразу же и предстала передо мной. Конечно, начала с того, что стала честить меня в хвост и в гриву и даже успела спросить, как моя фамилия, но осеклась на полуслове, увидев, что стена за моей спиной окрашивается кровью.
-Беги скорее в медпункт!
Я и побежал, с третьего этажа на первый. Потом мне рассказывали, что за мной по всем ступенькам тянулся кровавый след. При виде меня наша молоденькая фельдшерица Нэлля, в которую вся мужская часть нашего класса была влюблена (и я не был исключением), едва в обморок не упала. А когда я отвернул рукав кителя, то и сам чуть не последовал за ней: в том месте, где кисть граничит с ладонью, зияла обширная брешь, в которой было видно, как что-то пульсирует в ритме биения моего сердца. И с каждым таким толчком выплескивается небольшой фонтанчик крови.
Нэлля дрожащей рукой стала бинтовать мою рану, но после каждого витка марля тут же пропитывалась кровью. Извела весь бинт, но кровь так и не остановилась. За этим последовал второй рулон, результат оказался тот же. Больше она ничего сделать не могла. Между тем два моих верных друга стали звонить в «скорую помощь», но там начали допытываться, есть ли у нас медсестра, да позовите ее к телефону – в результате мы на это плюнули и решили добираться в поликлинику своим ходом. Был конец октября, и на улице уже прохладно. На воздухе у меня тотчас закружилась голова – видимо, крови я уже потерял достаточно – но до поликлиники все же добрались. К хирургу, конечно же, в коридоре была очередь, но меня пропустили вне ее, что мне очень польстило.
Никакого нейрохирурга в районных поликлиниках, конечно же, не было, и бабушка уже пенсионного возраста просто зашила мне рану, наложив восемь швов, а сверху пристроила две дощечки, изображающие лубок. Затем с помощью бинта подвесила руку к шее так, чтобы она оказалась в горизонтальном положении (не вся рука, а только та часть, что ниже локтя). На этом мы с ней и распрощались. Да, еще велела приходить на перевязки.
Кстати, знаменитая больница имени Склифоссовского находилась в двух шагах, и хирургиня могла бы оттуда вызвать скорую – ведь там-то нужные специалисты, которые могли сшить то, что я перерезал, наверняка были. Но она до этого не додумалась. И мы сами тоже не дотумкали добраться до «Склифа». Но об этом я подумал только сейчас.
Когда друзья в таком виде доставили меня домой, мама, тоже находясь в предобморочном состоянии, спросила: -«Сломал руку»? Но мы ее успокоили, сказав, что перелома нет, просто порезал немножко.
Друзья вернулись в школу продолжать занятия, а я остался наедине с моими мыслями. А они были невеселые: учебный год только начался, а я, судя по всему, писать не смогу еще долго. И тут вспомнилось, как бабушка рассказывала, что карандаш для рисования я стал изначально хватать почему-то левой рукой. И других вариантов не признавал категорически. Так мои домочадцы поняли, что я уродился «левшой –неправильной душой». как та же бабушка меня и называла. Понятно,что меня дружно стали переучивать, вплоть до того, что привязывали левую руку к стулу. И переучили-таки: в школу я пошел полноправным правшой, и надолго забыл о своей первоначальной ориентации. А тут пришлось вспомнить.
На столе передо мной лежала читаемая уже во второй раз книга «Три мушкетера», раскрытая где-то на середине. Страница начиналась с фразы, которую помню до сих пор: «После вестей о почти безнадежной болезни короля вскоре по лагерю стали распространяться слухи о том, что он выздоравливает». Я стал рисовать ее левой рукой, и до конца добрался лишь через полчаса. Да и рука устала с непривычки. Но немного отдохнув, предпринял вторую попытку, а за ней и еще несколько. Когда в школе должны были закончиться уроки, я тоже решил, что на сегодня хватит, лучше продолжу чтение «Трех мушкетеров». На листе бумаги эта фраза уместилась только шесть раз, и в последнем случае мне хватило «всего» пяти минут.
Здесь как раз подоспели ноябрьские праздники, и я все это время продолжал упражняться в «левописании». В результате сейчас могу писать как правой, так и левой рукой, вот только наклон получается в разные стороны. Так что не было бы счастья, да несчастье помогло. В дальнейшем, если кому-то из однокашников зачем-то требовалось изменить почерк (а такие случаи бывали), то обращались непосредственно ко мне. Конечно, могли бы попросить любого из одноклассников, но если бы потом пришлось сличать почерки, то вряд ли нашли бы того, кто это написал.
А свою «тронную речь» на том вечере встречи закончил такими словами: - «Здесь все полы и лестницы политы моими потом и кровью. И еще слезами» . Что, в общем, недалеко от истины.
PS. Попробуйте при случае завязать одной рукой шнурки на ботинках.