Не сотвори себе кумира

Не сотвори себе кумира

Глава 1. Ниночка.

     Когда она вошла в наш 8-Г, все девчонки восторженно ахнули, а мальчишки задорно присвистнули. Я тоже не могла отвести от неё глаз. Никогда не видела ничего подобного. Анастасия Вертинская в роли Гутиэре из кинофильма «Человек-амфибия», моя любимая актриса, сразу померкла. Больше всего притягивали её широко распахнутые глаза василькового цвета. Они как будто говорили: «Вот я такая, любуйтесь сколько хотите». Потом мои глаза опустились ниже, на её  высокую грудь, и я невольно залилась краской. Осторожно огляделась вокруг, не заметил ли кто моего смущения, и сделала равнодушное лицо, продолжая рассматривать неожиданно появившуюся богиню. Так я окрестила её с первого взгляда. Полноватую, но всё же стройную фигуру выгодно подчёркивала плотно облегающая тёмно-серая в крупную клетку юбка и воздушная гипюровая блузка – мечта всех наших девчонок.
      Теперь, с высоты прожитых лет, то время кажется беззаботным и безоблачным, несмотря на детские переживания и открытия, присущие четырнадцатилетней девочке. Но тогда…
- Ребята, это ваша новая учительница русского языка и литературы Нина Николаевна. Она будет учить вас вместо Ольги Петровны. Прошу любить и жаловать, - сказала классу наша завуч Станислава Аркадьевна или просто Стася, как мы её называли за глаза. – Смотрите у меня, - погрозила она своим жирным пальцем с массивным золотым перстнем, единственным украшением, которым она дорожила и гордилась, и ушла. Стася любила рассказывать в назидание всем девочкам старших классов в качестве воспитательного момента, что, мол, девушка не должна носить на себе много украшений, это вульгарно.
       Глаза мои невольно перепрыгнули на маленькие серьги с бирюзой, украшавшие ушки Нины Николаевны, а когда она взяла мел и написала тему урока на доске, мои острые глазки не могли не заметить широкое обручальное кольцо на безымянном пальце.
«Значит, замужем, - подумала я. – А как же иначе. Такая красавица – и не замужем!»   
     Мысли мои прервал Славка, сосед по парте.
- Давай в морской бой!
- Не-а…
- Ну, давай в балду.
- Отвали! - грубо оборвала я, чтобы Славка больше не приставал. Он отвалил и стал рисовать самолёты. Мы часто на уроках придумывали себе
разные занятия, но сейчас мне почему-то не хотелось ничего, только слушать
её, Ниночку (так назвала её про себя), любоваться ею.
     Урок был о пушкинской Татьяне. Об Онегине и Лариной я уже знала всё из уроков Ольги Петровны. Ничего нового Ниночка не поведала. Но вдруг одна фраза резанула мой слух и застряла в голове.
- Любовью унизить нельзя. Любовь возвышает человека.
     К чему были сказаны эти слова, я не поняла, так как не вдумывалась и не знала, о чём шла речь до этого. Я просто созерцала богиню. Про себя решила: буду тайно её любить и во всём подражать, но об этом никто не должен знать. Разве что Танька, моя подружка. Вечером с ней всё обсудим.
     Прогуливаясь на переменке по коридору, я наслушалась от одноклассниц пересудов о новенькой училке. Я уже знала, что её мужа зовут Валера, он лётчик, майор по званию. Ниночке 35 лет, детей у них нет, живут на квартире в Котах, западной части Чернигова. Дожидаться вечера с Танькой мы не стали. Уже по дороге домой всё было решено. Наблюдаем за Ниночкой везде, где только можно, обмениваемся впечатлениями и обожаем. Расставшись с подругой на нашем любимом перекрёстке, я поспешила домой. Теперь у меня была цель: во всём походить на Ниночку. Начать решила с внешности.
     В это время дома никого, значит, руки развязаны (так любила повторять моя мама). Дверь на запор, и к  зеркалу. Начнём с причёски. Я быстро расплела длинную косу, которую мама категорически запрещала срезать, постоянно внушая мне, что коса – девичья краса. Завертев волосы в замысловатую ракушку, закрепив их мамиными шпильками, я достигла необыкновенного сходства причёски  и с удовольствием отметила, что цвет волос у нас с Ниночкой одинаковый, тёмно-каштановый. Теперь надо было нырнуть в шкаф. На верхней полочке отыскала мамин лифчик. Сама эту прелесть ещё не носила, но, как многие девчонки нашего класса, мечтала о красивой груди, которая должна была меня украсить и показать, что я уже взрослая. В классе  пять девочек носили лифчики. На уроках, сидя на задней парте, я наблюдала, как у них на спине натягивалась форма, когда девчонки писали, и чётко выступали пуговки от лифчика. У кого три, у кого две. Пацаны на переменке, пробегая мимо, любили хлопать в этом месте по спине и нажимать на пуговки, как на кнопочки баяна. Остальным девчонкам, не носившим лифчики, было дано унизительное прозвище «Д–2С». Это значило «доска – два соска». Я тоже была среди этих несчастных и почти каждое утро, собираясь в школу, рассматривала себя в зеркале. Ну, когда же они вырастут, эти груди! Танька уже носила лифчик с двумя заветными пуговками. Я завидовала ей чёрной завистью и с нетерпением ждала перемен в своём ещё  по-детски угловатом теле.
       Нацепив мамин лифчик на свои чуть выпиравшие бугорки, стянув сзади всё лишнее на булавку, я стала набивать чашечки лифчика ватой. Вскоре они натянулись и стали торчать в разные стороны. Потом я надела мамино любимое крепдешиновое платье канареечного цвета и подвязалась поясом. Из шкафа была  извлечена также мамина  драгоценность - туфли. Мама любила рассказывать,  как купила их в Киеве на Бессарабке с рук ещё до войны, как всю войну протаскала с собой, преодолевая искушение продать или обменять на продукты.  Само их существование сейчас, в шестьдесят третьем, красноречиво говорило об этом. Белые, на высоком толстом каблуке, впереди с большим ажурным чёрно-белым бантом, они до сих пор отливали лаком и были предметом всеобщего восхищения. Мама любила повторять: «Как у Любови Орловой». Надевала она их редко, только «на выход». «На выход» значило для прогулки с отцом по Валу (так именовался городской парк)  в выходные. 
     Надев туфли, я стала сразу выше на десять сантиметров. Со стороны, наверное, всё выглядело ужасно. Девчонка с неестественно высокой грудью, платье далеко за колени, из-под платья торчат ноги-лыжи. Я выглядела карикатурно, но сама себе, глядя на отражение в зеркале, очень нравилась. Мне казалось, именно так выглядела Ниночка в юности.
     Вдруг шальная мысль пришла мне в голову: надо под любым предлогом заполучить лифчик. Мама шила их себе и на продажу. У неё были свои клиентки, и, как правило, женщины с необъятным бюстом, которые в магазине ничего не могли подобрать. «Что бы такое сообразить, как уговорить маму пошить и мне лифчик?» - завертелось в голове.      Образ новой русалки (в школе часто учителей русского языка так называют) преследовал меня. Вот Ниночка протягивает руку к доске, указкой тыча в иллюстрации к «Евгению Онегину». Искорки гипюра загораются под лучами осеннего солнца, бьющего в окно. Рука с указкой опускается вниз, и глаза мои, следуя за ней, упираются в стройные ноги в чёрных ботиночках на каблучке.
- Татьяна Ларина по неопытности не смогла справиться с чувствами… -выплывает певучий голос учителя из тумана моей задумчивости.
     Вся картина урока опять назойливо стоит перед глазами.
     Вечером, после ужина, перемывая тарелки, как бы невзначай я бросаю фразу:
- У нас сегодня был медосмотр.
- Ну и что? – настораживается мама, явно думая, что со мной что-то не так.
- Врачиха сказала, - не ожидая от себя самой, вру беззастенчиво дальше, - чтобы правильно развивалась грудь, девочки нашего возраста должны носить лифчики.
     Мама пристально поглядела на меня.
- Тебе пока это не грозит.
- Что не грозит? – вызывающе спрашиваю я.
- Надо подождать, пока оформишься. Бюстгалтер от слова бюст.
     Мне стало как-то неловко. Пожаловаться на обидное прозвище «Д-2С»? Ни за что! И всё же я заметила, как мама украдкой бросила взгляд на меня. Продолжая греметь тарелками, изображая старательность, я попробовала переключиться на предстоящую контрольную по алгебре. 
     Когда я  вернулась в комнату, мама подозвала меня. В руках она держала сантиметр. Это было равносильно подготовке хирурга к операции.
- Повернись, стань ровно. Сниму мерку.
     Мгновенно всё сообразив, я несказанно обрадовалась. Наконец-то  заполучу долгожданное.
- Вот остались кусочки от заказа Иды Марковны, - весело играя глазами, сказала мама. – Попробую соорудить что-нибудь.
     Каждая из нас занялась своим делом. Мама ловко и быстро расправлялась с белым атласом, я раскрыла учебник алгебры и погрузилась в науку. Отец ушёл к соседу, Михаилу Ильичу. Казалось, всё, как обычно, но в душе что-то обрывалось и летело в предвкушении нового.


Глава 2. Страсти-мордасти.

     Прошло несколько дней. Мы очень удивились, когда вместо сочинения Ниночка предложила нам дискуссию «В чём права и в чём ошибалась Татьяна Ларина?» У нас ещё никогда не было уроков-дискуссий. Ольга Петровна всё рассказывала сама, от нас же требовалось слепо повторять то же самое. Причём, чем ближе к её тексту, тем выше оценка. Теперь же предлагалось думать самостоятельно и прямо выражать своё мнение. Это было свежо, ново. В теме я обратила внимание на слово «ошибалась». Значит, моя богиня допускает, что Татьяна могла ошибаться. В чём? Ответа  пока не знала. Ещё многого в жизни не знала, тем интереснее было жить и познавать неведомое.
     Я торопилась. Мне ужасно хотелось приблизить момент дискуссии, активно вступить в спор, быть красноречивой и убедительной. Хотелось. Но внутренне понимала, что вряд ли  осмелюсь сказать хоть слово. Страх говорить при всех то, что думаю, и острое желание осмелиться боролись во мне.
     Из-за угла величаво выплыла Лапа. Так мы звали Надьку Лапину. Почему появились прозвища? Дело было так. В седьмом классе нас сводили на экскурсию в детскую городскую библиотеку и заставили всех поголовно
записаться. Молоденькая девушка-библиотекарь сумела нас расположить к
себе и посоветовала почитать «Республику ШКИД». Читали по очереди, так
как в наличии было три экземпляра. Читали в основном девчонки, но после бурных пересказов потянулись и пацаны. Вскоре все получили прозвища. Первой мы наградили классную, Екатерину Тарасовну. Теперь она звалась за глаза Катар. Кто злился на неё, добавлял Катар желудка. Она всегда была нами недовольна, не умела подступиться и найти общий язык, на уроках орала, если кто-то отвлекался, и мы платили ей тихим, молчаливым озлоблением. Моего соседа по парте Славку прозвали Сявой, его друга Толика Бельского – Белей.  Мне досталась Ниша, по фамилии Анищенко. В школе мне приходилось забывать о  том, что я Елена. Папа любил добавлять Прекрасная. По рассказам мамы, он и выбрал мне имя в сказочном сочетании Елена Прекрасная. Но Леной я оставалась дома, в школе учителя называли учеников по фамилии, а для одноклассников я стала Нишей. Бедную мою Таньку обозвали Бобом. Я знала, что подруга стеснялась своей фамилии Бобок. Это было самое уязвимое место в её биографии. Во всём другом она умела дать отпор обидчикам и меня учила тому же. Если бы Танька не была моей подружкой, я бы прозвала её Свисток. Во-первых, отец её - постовой милиционер, свисток - часть его снаряжения, во-вторых, сама красавица имела слабость, любила насвистывать разные мелодии. Правда, полгода назад отец семейства ушёл к другой, но свисток остался.
-  Девок бей в нос, а пацанов - ниже пояса, - советовала Танька.
     Сама же кулаки пустила в ход только раз, когда Вовка Петренко, скривив рожу, громко на весь класс крикнул: «Эй, Боб, что сегодня читаешь на уроке?» Больше Таньку никто не трогал.
     А вот с Вовкой пришлось повозиться, никто не мог придумать ему прозвище. Звать Петей неинтересно, есть такое имя. Фамилия уж больно неуязвима, во внешности никаких изъянов.
- Будем звать Двориком, - неожиданно для самой себя предложила я, и никто даже не спросил почему, всем итак стало понятно.
- Дворик, конечно, Дворик, - поддержали ребята.
     Вовка - единственный парень в классе, который умел бренчать на гитаре. Отец его был запойным, непонятно где работал. Мать драила полы в лётном училище. Вовка рос на улице. Может быть, потому был колючим и взрывоопасным. Часто лез в драку, всегда с кем-то воевал. Песни, которые он завывал на дальнем дворе у сараев, всегда отдавали блатным душком. Где он их находил?
            В нашем маленьком дворике каждый день суета.
            В нашем маленьком дворике процветает братва.
            Сигареты покуривать, нож в кармане носить
            И девчонок охмуривать мамка мне не велит, - тянул Вовка каждый вечер одно и то же.
- Дворик, Дворик, - орали ребята.
- Ну, Ниша, я тебе это не прощу, - хмуро пообещал Петренко-Дворик. И с тех пор вместо Ниша стал звать меня Нищенка. Я тоже затаила обиду. В общем, мы не любили друг друга.
     Лапа отличалась своей бесцеремонностью и проницательностью. С ней никто не хотел связываться. Я ничуть не удивилась, когда она, глядя в сторону, сказала:
- Привет. Чего пялишься на Ниночку, влюбилась что ли?
- Почему пялюсь? Просто любуюсь красивой женщиной, - осторожно заявила я.
- Подумаешь, красавица. Видали и почище. Тамара Сёмина, Жанна Прохоренко, например.
- Так то ж артистки. Им положено быть красивыми, - резонно заметила я. – А здесь рядом, живьём. 
     Настроение было испорчено. 
     Дискуссию начали с вопроса о семействе Лариных.
- Как вы считаете, правильно ли родители воспитывали Татьяну? – начала Ниночка.
      Класс молчал. Никто не хотел говорить первым. Все ждали, что сделает учитель.
- Ну, хорошо, - сказала она, - представьте себе дворянскую семью, живущую в провинции. Там свои правила, традиции…
 - Где уж нам, рабоче-крестьянским детям представлять дворянское житьё, - неожиданно бесцеремонно заявила Лапа. – Мы ж не едим устриц, не играем в вист и по балам не шляемся.  У нас на завтрак жареная картошечка.
-  Ладно. Оттолкнёмся от текста. Почему Пушкин говорит:
            Она в семье своей родной
            Казалась девочкой чужой?
- А так бывает, когда ты по фиг своим родокам, - снова подала голос Лапа. – Видно, Ольгу любили больше. Старшим всегда меньше внимания.
     Ребята во все глаза глядели на Лапу. Мы давно знали, что отец её ушёл к буфетчице тёте Дусе, а мать привела домой мужика и заставляла Надьку звать его папой. Дочь объявила матери войну и заняла круговую оборону.
- Ну, что ж, не хотите говорить о семье Татьяны, поговорим о её чувстве  к Онегину, - миролюбиво предложила Ниночка.
- Мне кажется, Татьяна поступила смело, признавшись в любви Онегину, - сказала Кира.
- А я ни за что первой не призналась бы, - вступила в разговор Танька.
- Почему? – изогнулись вверх брови русалочки.
- Я читала, что мужчина по своей природе – охотник. Ему не по душе лёгкая добыча, он хочет добиваться женщину. А то ему неинтересно.
- А по-моему, это унизительно сидеть и ждать, когда тебя выберут, как будто ты вещь какая-то. Я сама буду выбирать, - решительно объявила Кира и победно огляделась вокруг.
     Кира была отличницей и очень домашней девочкой. Родители наградили дочку острым математическим умом, хорошим голосом  и очками с толстыми стёклами, так что глаза казались неприятно выпуклыми.
- Конечно, будешь сама выбирать, какой дурак тебя выберет, - буркнул тихо Сява и тут же заработал от меня по шее.
      Хорошо, что Кирка ничего не услышала. Дискуссия набирала ход, а я всё молчала, в душе проклиная себя за нерешительность. Мне казалось, всё уже сказано другими, не хотелось повторяться. Но на самом деле я искала оправдание своей трусости.  Ниночка любила начинать и заканчивать урок эффектно. С самого начала на доске были написаны цитаты, и теперь она обратилась к ним.
- Хочу познакомить вас с высказываниями известных людей. Вот что они сказали о любви: «Каждая женщина способна в любви на самый высокий героизм». Куприн,  русский писатель. Кстати, мой любимый автор. Жаль, что его творчество не изучают в школе.
- Подумаешь, героизм - признаться в любви, - буркнул с места Беля.
- А ты пробовал? – крикнула смелая Лапа.
- Очень надо! – парировал Беля и покраснел.
    «Это  что-то новенькое», - подумала я. Беля с Сявой ходили по улицам и собирали бычки, денег на сигареты у них не было. Потом докуривали.  Я считала их дурачками. Какой умный будет облизывать обслюнявленный кто знает кем бычок!
- А  Франсуа Мориак сказал следующее: «Любить – значит видеть чудо, невидимое для других», - продолжала как ни в чём не бывало русалка.
     Я торопливо списывала с доски цитаты в свою заветную тетрадку со стихами, рисунками, мыслями великих людей. И вдруг я услышала голос Таньки:
- «Чтобы быть любимой, лучше всего быть красивой. Но чтобы быть красивой, нужно быть любимой». Франсуаза Саган.  Ларина отомстила Онегину, что пренебрёг ею…, - и, немного помолчав, насладившись произведённым  эффектом, добавила, - я так думаю.
     И тут прозвенел звонок. Ниночка стояла, растерянно глядя на мою подругу. Я поймала себя на мысли, что впервые не на стороне своей богини. Хорошо её умыла Танюха. Знай наших.
- Откуда такие познания? – сама себе промолвила Нина Николаевна.
- У неё мама работает в городской библиотеке. Таня много читает, - сказала я, проходя мимо учительского стола, и вышла из класса, гордо задрав нос, словно отличилась сама, а не подруга.
       

Глава 3. Беля признаётся.

      Целую неделю я уже носила бюстгалтер, но никак не могла привыкнуть. Всё мне жало, давило, приходилось терпеть. Первой перемены во мне заметила Танька.
- Давно пора. Где отыскала нулевой размер? Попробую угадать. Мама пошила.
     Слова подруги звучали немного вызывающе, но я не могла решить, обидеться или сделать вид, что не заметила издёвки.
     Сегодня на русский пришла завуч Станислава Аркадьевна. Видно, хотела увидеть нового учителя в деле. Она грузно опустила свои тяжёлые бёдра на последнюю парту как раз за мной и Сявой. Урок побежал, как всегда у Ниночки, быстро, по-деловому. Она не давала нам расслабляться, выдерживая высокий темп. Мы грызли сложносочинённое предложение.
- Анищенко, к доске, - услышала я свою фамилию.
     Ниночка впервые вызывала меня. Я растерялась, но потопала, мысленно приговаривая: «Не раскисать». Она была так близко. Запах духов опьянял и туманил голову. Васильковый и карий взгляды встретились. Не знаю, что она подумала, но неожиданно смутилась и, опустив глаза в свою тетрадку, быстро заговорила:
- Так что у нас там?
      Мне досталось задание: из двух простых создать сложносочинённое предложение и разобрать его части синтаксически.
- Советский народ уверенно идёт к победе коммунизма, - диктовала Ниночка. - Он вечно будет помнить великого Ленина.
    Взяв мел, я начала выводить буквы, стараясь держать ровные линии. Я чувствовала, как предательски выпирает пуговка на моей спине. Сзади зашушукались. Но голос учителя перекрыл шумок.  Задание не было сложным, я быстро справилась с ним и ватными ногами отправилась к своему месту. Проходя мимо парты Вовки, с моей лёгкой руки окрещённого Двориком,  услышала:
- Что, Нищенка, взрослеем?   
- Дурак, - бросила я и села, облегчённо вздохнув.
     Скоро прозвенел звонок, все встали, дожидаясь, пока Стася вынесет из класса свои тяжёлые бёдра. Поравнявшись с Ниной Николаевной, завуч не
останавливаясь, бросила недовольным голосом:
- Урок проанализируем в моём кабинете.
     Была большая перемена, дежурные успели принести положенные нам стакан молока и булочки серого цвета. Так партия и правительство решили компенсировать неурожай 1963 года. Залпом выпивая молоко, мы торопились в коридор заняться более интересными делами. Булочки съедали только самые голодные. Остальное дежурные сваливали в ведро и относили обратно в столовку. Я тоже бывала дежурной и видела, как довольно блестели глазки буфетчицы тёти Дуси, когда мы приносили остатки недоеденных булок. В такие минуты казалось, Тётя Дуся поглядывает глазками своих сытых свинок.
     Ниночка заторопилась вслед за Стасей, оставив на столе журнал. Немного поколебавшись, я решила догнать её и отдать. Подойдя к кабинету завуча,  всё же растерялась. Как быть? Постучать или уйти? Проклиная свою нерешительность, заставила себя постучать и тихонько приоткрыла дверь.
- Как можно было допустить такую идеологическую ошибку, - донеслось до меня. – Партия Вам этого не позволит! - размахивала своим толстым пальцем Стася перед лицом Нины Николаевны.
- Позвольте, содержание предложения… - начала Ниночка, но завуч грубо оборвала её.
- Бросьте! Причём здесь содержание! Как можно было имя Ленин разбирать как дополнение! Вдумайтесь, Нина Николаевна, Ленин – и дополнение!
     Я обомлела. Речь шла о предложении, которое писала я. В мозгу пронеслось: кого? Ленина, всё правильно – дополнение.
- О Вашей политической близорукости я доложу на партсобрании, уважаемая, - рукой прихлопнула Стася по столу.
      Слушать дальше я не стала, быстро побежала в класс и положила журнал на учительский стол. Выйдя в коридор, глазами отыскала Таньку, хотела ей всё рассказать, но пробегающий мимо Сява больно ударил по спине,
подбежал к Беле,  что-то шепнул ему на ухо. Беля быстро глянул на меня и тут же отвернулся.
- Да, достанется нашей красотке. Я ей не завидую, - философски сказала Танька, выслушав меня.
     Мимо нас стремительно прошагала Ниночка, вся разгорячённая и пунцовая. Такой мы ещё её не видели.
     Размахивая папками на длинной молнии, в которых таскали учебники, мы возвращались с Танькой домой и строили планы на вечер.
- Ниша, постой, - окликнул меня Сява.
     Мы остановились. Недалеко от Сявы, чуть в сторонке, топтался Толик Бельский.
- Ниша, Беля втрескался в тебя, - сказал Славка.
      Это было как гром среди ясного неба.
- Ну и пусть себе трещит, - гордо ответила я, вдруг осознав, что имею право.
- Он будет ждать тебя на дальнем дворе у сараев в шесть часов вечера. Придёшь?
- Не знаю, - протянула я
- Посмотрим на ваше поведение, - добавила Танька.
- А тебя никто не приглашает, - вызывающе глянул на неё Сява.
- А никто и не придёт, - ответила подруга. И мы побежали дальше. Надо было решить, что делать.
- Пойдёшь? – в голосе Тани было нетерпение. – Я бы пошла. Поиздевалась. Нашёлся жених!
 - Не пойду. О чём я с ним говорить?
- Это он пусть говорит, а ты делай загадочное лицо и помалкивай. Пусть помучается.
- С чего ты взяла, что он будет мучиться?
- Да он уже мучается. Ишь, дружка подослал. А самому слабо? Вспомни, что он на дискуссии вякал? Подумаешь, героизм - признаться в любви, - передразнила  она Белю.
- А мне его почему-то жалко, - ляпнула я
- Всех жалеть – себе дороже. В общем, делаем так. Идёшь. Болтаете. Я в кустах на подстраховке, мало ли что.
     Стояла поздняя осень, но было ещё сухо. Стянув волосы в хвост, чтобы косынка красиво держалась на голове, набросив пальтишко и прихватив сумочку на длинном, как у кондуктора, ремешке, я выпорхнула на улицу. Идти было недалеко. Все мы жили в одном районе, В конце квартала в уютном двухэтажном доме – Славка. Именно там был дальний двор, на котором лепились друг к другу сараи-самостройки. Предприимчивые жильцы вырыли погреба и хранили там соленья и варенья. Сараи были забиты всяким хламом, кое у кого  кудахтали куры. Под сараями на сложенных в накат брёвнах часто собирались подростки поболтать, попеть, поиграть в карты, покурить. Всё зависело от состава компании. Правило было одно: кто первый пришёл, тот и хозяин на время, пока не уйдёт.
Случалось так, что за вечер на брёвнах пересидит несколько компаний. Теперь же, осенью, посиделки были редки.
     Пахло прелыми опавшими листьями. Народ спешил с работы по домам. Из распахнутых форточек тянуло борщом и жареной рыбой. А я шла на первое свидание и думала о том, что сердце не бьётся, не очень-то хочется идти. Как Танька будет прятаться в кустах? Всё-таки от брёвен  далековато. На перекрёстке  минут десять пришлось ждать подругу. Мы договорились, что зайдём с разных сторон, и разошлись
      Беля, уже сидел на брёвнах. Ворот курточки поднят, из-за ворота выглядывает клетчатый шарф. «Без кепки, форсит», - подумала я, ощутив прохладу осеннего вечера.
- Привет, - поздоровалась я.
- Привет, - ответил он.
     Мы помолчали. Каждый думал о своём. Я не собиралась начинать разговор, позвал – пусть первый открывает рот. И всё-таки любопытство не давало покоя. Скосив глаза вправо, я пыталась разглядеть в кустах подругу.
- А ты кем хочешь стать после школы? – задал  вопрос Толик.
- Наверное, учительницей, - неожиданно для себя разоткровенничалась я.
 - Как Катар желудка? – вспомнил нашу классную он.
- Как Ниночка.
- Она тебе нравится?
- Очень. Красивая. Умная. Интересно рассказывает.
- Ты её  просто пожираешь глазами.
- Откуда ты знаешь?
     Толик замялся и выпалил:
- А я тебя пожираю глазами.
- Зачем?
      Он отвернулся, и я в свою очередь проявила интерес:
- А ты куда после восьмого класса?
     Для многих из нас это был последний год учёбы. После уроков мы часто обсуждали,  кто куда. Лапа говорила, что в девятом ей делать нечего, надо  получать профессию.
- Поеду в Киев, там техникум лёгкой промышленности. Закончу, вернусь. У нас в Чернигове шерстянка, капронку  запускают, камвольный. Работа будет. Заодно от родаков подальше, общагу дадут.
     Троечники знали: их в девятый не возьмут. На это не раз многозначительно намекала Катарша.
- Вас ждут ПТУ!
     Я однозначно шла в девятый. Но слова «техникум», «лёгкая промышленность» и особенно «Киев» будоражили воображение и мечты.
- Ухожу я после восьмого, - уныло сказал Толик. – Отец советует на слесаря. Весной химкомбинат запускают на полную мощь, уже работают экспериментальные цеха. Слышала? Вот где перспективы.
- Какие?
- Направление в институт – раз, квартира – два, очередь на машину – три и так по мелочам … участок под дачу, путёвки разные, - по-взрослому рассуждал Толик.
- Да ты хозяин, - с иронией сказала я.
- Не смейся. Знаешь, как город изменится! Года через три, может, пять не узнаешь. Столько понастроят. Раза в три вырастет. Отец говорил, он знает.
     Николай Семёнович Бельский в годы войны партизанил в черниговских лесах. Там встретил свою Веру, после войны поженились. Толик появился не сразу. Тёте Вере после морозных партизанских зим пришлось долго лечиться. Зато как вознаграждение за долгое терпение после Тольки одна за одной родились две сестрёнки. Николаю Семёновичу война оставила тоже отметину: два осколка под правым лёгким, которые врачи не советовали трогать. Но прописали лёгкий труд. Пришлось идти сторожем сначала на музыкальную фабрику, а когда заработали первые цеха  будущего химкомбината, ушёл туда в надежде получить квартиру побольше. Тётя Вера устроилась диспетчером в таксопарк. Семья жила скромно. И, конечно же, Толька мечтал побыстрее стать кормильцем.
- А какие книжки ты любишь читать? – спросила я.
- Про войну. Читала «И один в поле воин»?
- Да. А стихи любишь?
- Я их не понимаю.
- А я немножко сочиняю.
- Прочти что-нибудь.
- Да так, ерунда, - открестилась я.
     Наступило неловкое молчание. Наконец я отважилась задать вопрос, который мучил меня со вчерашнего дня.
- А почему ты выбрал меня?
- Не знаю. Тянет. Вот Танька тебя защищает – теперь буду я. Хочешь анекдот про Никиту?- решил развеселить меня мой кавалер.
- Давай.
- Хрущёв прибыл на художественную выставку. Говорит: «Что это за абстракционизм. Лежит голая баба (читает) Валька какая-то». Ему отвечают: «Это картина Фалька». – « А что это за жопа  с  ушами»? – «Это зеркало,
Никита Сергеевич».
     Мне было очень смешно, но я не знала, как отреагировать на «жопу с ушами». Парень пришёл на первое свидание и рассказывает девчонке вульгарный анекдот! Воспитание явно хромает.
- Давай поаккуратней в выражениях, - осторожно заметила я.
- Пардон, - быстро ответил Толька. – Тогда другой. Армянское радио спрашивают: «Почему в хлеб стали добавлять горох?» Армянское радио отвечает: «Чтобы войти в коммунизм с треском».
     Толик смотрел выжидающе. Но я опять усмотрела пошлость и отвернулась.
- Ладно, понял. Слушай ещё. Армянское радио снова спрашивают: «Почему
опасно иметь дело с кукурузой?» Армянское радио отвечает: «Её не посадишь – тебя посадят, её не уберёшь – тебя уберут!»
      Мы посмеялись, вспомнили школьные серые булки, захотелось  показать и свои познания в этом жанре.
- А я знаю поновее. Вопрос: «Как называется причёска Хрущёва?» Ответ: «Урожай 1963 года».
     Лето этого года было засушливым и неурожайным. Да, поистине велик народ, который и над бедами своими умеет посмеяться. Мы, послевоенные дети, уже не знали, что такое быть осторожным в словах, и смело ляпали то, что слышали от взрослых.
- Толька, а зачем куришь? Бычки со Славкой собираете.
-  Да я не курю. Это Славка балуется, а денег на сигареты нет. Вот и… В общем, помогаю ему.
     И тут послышалось бренчание гитары и голос Вовки, который тянул своё привычное: «В нашем маленьком дворике каждый день суета…»
 Я предложила Толику прогуляться в парк, но уйти нам не удалось. Дворик с двумя дружками уже подходил к брёвнам.
- Беля,  дай закурить! А чё тут делает «Д-2С»? – вытаращился  на меня Вовка.
       Кровь бросилась мне в лицо,  мой недруг издевался в открытую. Толик встал:
- Что ты сказал? Придётся извиниться.
     Но Дворик, игнорируя моего друга, продолжал задевать:
- Что, Нищенка, заделалась взрослой? Думаешь, нацепила бюстик и стала красивее! Как была «Д-2С», так и осталась, - успел он проговорить, как Толька заехал ему по физиономии. Теперь Вовка открыто пошёл в атаку, ему помогали дружки.
     Сбив Белю с ног, она лупили его носками  ботинок,  куда придётся. Я в ужасе замерла. На миг перед глазами почему-то мелькнуло лицо тёти Веры Бельской, мамы Толика, и пропало. Как сумасшедшая, я кинулась на одного из парней и, намертво уцепившись в куртку, стала оттягивать. Но тут же меня отбросило  в сторону так, что я не удержалась на ногах и упала на кучу мусора под сараем. В это время (о, счастье!) раздался оглушительный милицейский свисток. Банда Дворика сразу испарилась. А из кустов бежала моя Танька, продолжая непрерывно дуть в нехитрое орудие устрашения.
- Ну как, я вовремя, ребята? – улыбалась она.
- Хорошая вещь, - вставая с земли и выплёвывая кровь изо рта, сказал Толик.
      На него было страшно смотреть. Если честно, я думала, он вообще не поднимется с земли.
- Тебе, наверное, влетит, - предположила я.
- Да ладно, - махнул он рукой и тут же скривился от боли. Мы разошлись по домам.
     По лестнице я летела, как на крыльях. Впервые я была на свидании, впервые пусть по-детски, неловко мне признались в любви, впервые из-за меня дрались мальчишки. Это была маленькая женская победа.
     Я уже легла, но мысли о том, что будет завтра в школе, когда все увидят Тольку, не давала мне покоя. Глупая девчонка, где мне было знать, что судьба уже накрыла чёрным крылом семью Бельских.
     Толик в школу не пришёл  ни завтра, ни послезавтра. Скоро мы узнали, что в  вечер нашего свидания, отец его умер. Дело в том, что в наших стареньких квартирках не было «удобств». Главное «удобство», будка с двумя дырками, - во дворе, а по субботам и воскресеньям – городская баня. Николай Семёнович ходил в баню в будние дни, когда народу было мало. В бане ему стало плохо, и скорая уже не понадобилась. Война ещё раз напомнила о себе. Один из осколков сдвинулся, и открылось внутреннее кровотечение. Приехавший на похороны старший брат Николая Семёновича забрал Анатолия к себе в Чернобыль, обещая устроить на работу и в вечернюю школу. Об этом мы узнали позднее. Телефонов у нас не было, прийти в дом Бельских, чтобы узнать, почему Анатолий не ходит в школу, постеснялась, думала, пройдут синяки – заявится. Только после похорон отца Толика стало всё известно. Больше мы с ним не виделись никогда. Прости, дорогой друг! Прости, что в трудную минуту не оказалась рядом с тобой! Прости, что только зародившаяся дружба не дала  благодатных ростков! Прости, что апрель 1986 года стал для тебя последним! Инженер смены на ЧАЭС, ты спасал там не честь девочки, в которую по-детски был влюблён, ты спасал семью и незнакомых людей, имя которым – народ. Прости!


Глава 4. Фотография.
    
     Было воскресенье. Мы с Татьяной без цели шатались по городу. А город буквально расцвёл курсантскими шинелями и голубыми околышами фуражек. На аллеи Вала падал снежок. Старинные пушки величаво стояли, словно дозорные в засаде, прикрывшись белыми накидками. У пушек суетился местный фотограф в надежде заполучить клиентов. Екатерининская церковь одиноко белела в стороне. Вокруг прохаживался народ, наслаждаясь красотами зимы. Мы сдуру купили мороженое и теперь, замерзая, давились им, пытаясь побыстрее избавиться. Сзади послышался знакомый голос:
- Валерка, сейчас упаду! Зачем так быстро.
     Оглянувшись, мы увидели такую картину. По дорожке, раскатанной ребятишками под лёд, скользила на своих высоких каблучках наша Ниночка, а Валерий Иванович, муж русалочки,  тянул её за руку. Оба заливались смехом.
 - Куда ты меня тянешь. Сейчас шлёпнусь, - довольная проказой супруга вскрикивала Нина Николаевна.
     Я успела разглядеть серую каракулевую шубку, чёрные сапожки в обтяжку, светлую шапку из песца. Васильковые глаза ещё ярче горели на фоне раскрасневшихся щёк. Боже! Как она была прекрасна в эту минуту! Мы с Танькой  прижались к пушке и отвернулись к Десне, выжидая, пока парочка пройдёт мимо.
- Пойдём за ними. Последим, - предложила я.
- А может, в кино? – слабо сопротивлялась подруга, но я видела, моя идея была ей по душе.
     Мы стали преследовать милую парочку. Они обошли все заветные уголки Вала: мимо исторического музея к летней эстраде, миновали спортплощадку, пройдя  летний кинотеатр, сейчас напоминавший старичка на пенсии, свернули к бюсту Пушкина у второй школы, прогулялись вокруг собора и опять направились к пушкам.
- Ходят и ходят кругами, - бурчала Танька. – Видишь, прилипла к левой руке, истинная офицерша. Пошли домой!
- Ну,  ещё чуточку. Почему они пошли на второй круг?
- Он же лётчик! Заходит на посадку, - засмеялась Танюха.
     Валерий Иванович время от времени козырял попадавшимся навстречу курсантам.
- Интересно, о чём они говорят? – заикнулась я.
- Ну, уж извините, подслушивать я не стану.
- А мне всё интересно. Посмотри, как он прижался к ней.
 - А Валера ничего. Симпотный, Мне б такого лётчика – я б не отказалась, - Танька всегда хотела подчеркнуть свою опытность в амурных делах.
     Она была на год старше. В седьмом классе оказалась у нас как второгодница из-за двоек по алгебре и геометрии. Даже переэкзаменовка ничего не изменила. Мои родители были недовольны нашей дружбой. Во-первых, она не училась, а делала видимость, списывала домашние задания  у меня.  Во-вторых, разница в возрасте, как считала моя мама,  тоже не на пользу. Мне же по душе был её независимый характер (чего так недоставало мне), умение за себя постоять, кроме того, благодаря ей,  я познавала мир книг.
- Чему она тебя научит! – сокрушалась мама, но дальше наставлений дело не шло, и я продолжала общаться с подругой.
     Супруги  направились к фотографу и снялись у пушки. Валерий Иванович расплатился и  сунул квитанцию в карман,  они пошли  к площади. А мы молча глядели вслед. И тут я заметила на расчищенном пятачке бумажку у самых ног фотографа, которую  ветер уже подхватил и понёс по аллее. Я догнала её и, соревнуясь с ветром, схватила. Это была квитанция, оброненная Валерием Ивановичем.
- Представляешь, - сказала я Таньке, - уронил. Я получу фотку, пересниму и оставлю себе на память, а другую ей отдам. Здорово?
- Здорово. Только как  ты  объяснишь, откуда она у тебя? Отдай квитанцию фотографу, пусть сами разбираются.
     Я задумалась. Если верну квитанцию, то не видать фотографии. Попросить сделать ещё одну – он может не согласиться.  Начнёт расспрашивать,  кто да что. Наконец  решила: получу фотку, а там что-то придумаю.
     Назавтра после уроков я помчалась на Вал  и получила долгожданную фотографию. На ней Ниночка и Валерий  счастливо улыбались, они держались за руки, которые положили на жерло пушки, разделявшее их.
Рассматривая снимок, Татьяна сказала:
- Не нравится мне, что они не рядом. Смотри, это дуло между ними.
- Ну и что! – беззаботно ответила я, любуясь своей богиней.
     Придя домой, осторожно  отрезав половинку, на которой был Валерий Иванович, и спрятав её в ящик письменного стола, я вложила вторую половинку с Ниночкой в учебник алгебры, чтобы она всегда была со мной.
     Теперь на уроках появилось новое развлечение. Время от времени я доставала алгебру и посматривала на улыбающуюся Ниночку. На душе теплело.  Следующим уроком была алгебра, и, приготовив всё необходимое, я вышла из класса. Съев в буфете по пирожку, мы с Таней вернулись в класс. Девчонки на последних партах, как бывало частенько, пели модные песенки. Изображая квартет «Аккорд», горланили:
                Я пушистый беленький котёнок,
                Не ловил ни разу я мышей,
                Но где бы я ни появился,
                Где бы ни остановился,
                Слышу от больших и малышей: «Кис – кис»!
     Подпевая девчонкам, я раскрыла алгебру, чтобы повторить материал и (о,  ужас!) … Фото Ниночки было изуродовано. Над шапкой торчали рожки, под носом усы, на груди дорисованы два полушария, а к опущенной руке пририсован пистолет. «Вот гадство, - подумала я. – Чья работа?» Я оглядела придирчиво всех присутствующих. Девчонки пели как ни в чём не бывало, мальчишки бросались тряпкой и бегали друг за другом. Вовка Петренко что-то рисовал мелом на доске. «У, гад. Его работа». Я подошла и со всей силы ударила его книжкой по голове.
- Ты что, Нищенка, сдурела! – заорал он. И тут меня прорвало.
- Я не Нищенка! Запомни, гад. Я Анищенко Елена Петровна.
 Дворик ошалело смотрел на меня. Мне хотелось закрепить разоблачение.
- Вот этого я тебе не прощу! - показала я ему разрисованное фото.
- А нечего таскать в школу. Будут тут меня поучать всякие, - парировал Дворик и не смог скрыть любопытства.– Слышь, откуда фотка?
     Но я показала ему язык и пошла к своей парте, потому что уже звенел звонок.
     Мы с Танькой плелись домой. Настроение было ужасное.
- Ты, Ленка, неправильно себя держишь, - сказала подруга, видя моё настроение.
- Почему?
- У тебя вечно всё на морде написано, поэтому Дворик легко играет на нервах.
- Что ж, притворяться что ли?
- Я, если мне обидно, чёрта с два покажу. Не доставлю такого удовольствия. Лучше укушу себя за палец.
- Понятно, свои чувства надо скрывать, - грустно заметила я.
- Чувства  не надо распускать. Учитесь властвовать собой, - процитировала Танька Пушкина.
- Подумать только, читаешь у классиков о любви…- начала я, но подруга перебила:
-  А что классики? Великие, а тоже люди. Всё надумано. Посмотри, кто они на самом деле. Пушкин – бабник, каких свет не видывал. Лермонтов – дурак. Из-за какой-то ерунды стреляться… Тургенев – негодяй. Внебрачную дочку сплавил любовнице, Полине Виардо.
     Я была в шоке от Танькиных откровений.
- Погоди, а Толстой?
- Прохвост. Сам грешил, а других поучал.
- Как ты можешь! Это же классики!
- Не признаю авторитетов. Скучно плестись в общем стаде. Надо выделяться.Так что не доверяй классикам, доверяй мне, - заржала Танька.   
     Я обиделась и замолчала. Простились мы холодно и несколько дней не общались. Это была наша первая  размолвка.
     Меня мучила совесть. Фотку забрала, разрезала. Можно было бы склеить и отдать, признавшись во всём, но половина  с Ниночкой испорчена. Как быть? Советоваться с подружкой не хотелось. Этот вопрос я решу сама. Долго колебалась. И, наконец, однажды вечером…
     Я пряталась за широким дубом, росшим у ворот дома, где снимали комнату Ниночка и Валерий Иванович. Декабрьский ветер не щадил никого. Понимая, что если
сейчас уйду, то больше не отважусь на задуманное, топталась на месте, пытаясь как-то согреться. Послышался скрип приближающихся шагов.  Тусклый фонарь выхватил выросшую из темноты шинель. Я решительно шагнула навстречу.
- Валерий Иванович, я люблю Вашу жену, и вот…- осеклась я, протягивая фотографию.      
     Он с любопытством разглядывал меня. Оценив моё состояние, спокойно сказал:
- Идём, всё расскажешь по порядку.
     Мы зашли в Гастроном, в конце торгового зала располагался отдел «Кафетерий». Валерий Иванович заказал два чая, и мы присели за крайний столик. Мой рассказ был длинным, путаным, со слезами и тяжёлыми всхлипами. Меня слушали, не перебивали, видимо, ждали, когда иссякну. В конце концов  замолчав, я  уставилась на него вопросительно.
- Сделаем так, - начал он. – Нине скажу,  квитанцию потерял, без неё снимок не стал брать, а так и было. Это забираю с собой, - часть фотки исчезла во внутреннем кармане. - Историю с фотографией ты забываешь и спокойно учишься дальше. Пусть будет наш маленький секрет.
- Но ведь снимок испорчен. Я пыталась стереть – не вышло.
 - Ничего. У меня такие курсанты-умельцы, вмиг очистят. Будет лучше прежнего. А любовь… Любовь к тебе придёт, настоящая, красивая. Ты только не торопи время, надо вырасти, окрепнуть душой.
      Позже, став взрослой, я не раз вспоминала наш разговор. Как важно, чтобы рядом с растерянным подростком оказался мудрый взрослый!
     Я спешила домой. Сердечко моё трепетало от радости, что всё разрешилось. О том, что в ящике моего стола лежит вторая половинка фотки, я забыла. А ей предстояло ещё сыграть свою роль.


Глава 5.  День рождения.
    
    Почти каждый вечер я проводила в квартире Бобков. У Тани не было отдельной комнаты, зато в большой, проходной занавеска отделяла уголок с диваном-развалюшкой. Это и была Танькина территория. Посредине остального пространства располагался большой круглый стол, покрытый плюшевой скатертью, у стены – громадный шкаф, который тётя Люба, Танина мать, называла шифоньером. Рядом лепилась комнатушка- спальня, в ней располагались тётя Люба и младшая сестра Зина. Отец ушёл к другой, в доме не принято было говорить на эту тему.  Может, и тянуло меня сюда, потому что у подружки была хоть эта занавеска, дающая возможность уединиться. У меня этого не было. Мы с ногами забирались на поющий диванчик, забивались каждая в свой угол и мечтали. В основном строили планы на будущее.
- Буду узнавать, где  учат на стюардесс, - начала задумчиво Танька. - Хочу летать на большом голубом самолёте. Прикинь, на мне тёмно-синяя форма «Аэрофлота», на высоком начёсе пилоточка. Все лётчики – мои.
- Зачем все? Одного хватит, - критически заметила я.
- Много ты понимаешь, малолетка, -  она снова задавалась.
     Через неделю, почти под Новый год, ей исполнялось шестнадцать. Она знала много стихов, крылатых фраз. Запоем читала книги. Даже на уроках на коленях можно было увидеть то братьев Стругацких, то Джека Лондона. Но учиться не хотела. Уже был опыт общения с мальчиками. «С одним даже целовалась», - под большим секретом сообщила мне она и была абсолютно уверена, что ими надо вертеть. «Пусть бегают за мной, а не я за ними».
      Пока мы были в ссоре, она успела познакомиться  с Сергеем.
- Ничего так паренёк. Студент политеха. Восемнадцать лет. Сечёшь? Пару раз ходили в кино, - откровенничала подруга.
     Мы сидели на диване-развалюхе и пили чай с сухариками.
- Приходи на День рождения, - просто сказала Танюха. – Мамка разрешила собрать компанию.
- А кто будет?
- Девки из моего бывшего класса, Серёжка и ты. Зинка в субботу едет в село, дядька будет резать кабана к Новому году, обещал мяса дать, маман пойдёт к соседке вязать. Так что гульнём.
- Приду, - согласилась я, понимая, что предстоит ещё отпроситься дома. – Что читаем? – потянула раскрытую книгу к себе и прочла вслух, - «Гиперболоид инженера Гарина».
- Вот мужчина! Тебе не снилось. Сильный, гордый, уверенный, идёт напролом. Куда там твоему Онегину!
- Почему моему! – возразила я.
- Ну, ты ж восхищаешься Татьяной! «Но я другому отдана, я буду век ему верна». Дура! Я бы старикашке наставила рога с Онегиным, и точка.
-  Почему?
- А не фиг было жениться на молоденькой.
- И что, так бы и написала в сочинении?
- Не-а. В сочинении написала бы, как Ниночке надо. Верность, чувство долга и всё такое.
     Я пристально глянула на подружку. Так вот она какая! Думает одно, а делает другое, как ей выгодно.
- Ты не воображай, что Ниночка такое уж небесное создание. Самовлюблённая эгоистка. Все красивые женщины -  эгоистки, и не спорь, - добавила она, видя, что я хочу возразить.
- Ты погляди, как она одевается! Каждый день новый наряд. Небось Валера всю зарплату тратит на её шмотки.
     Действительно, Нина Николаевна одевалась не так, как остальные учителя. Её костюмы, всевозможные кофточки и юбки, платья замысловатого фасона и сарафанчики под широкий пояс, подчёркивающие пышную грудь, были предметом пересудов и затаённой зависти коллег, а уж девчонок старших классов тем более.
- Я не собираюсь с тобой обсуждать Нину, - строго сказала я.
- Да уж, - примирительно ответила Татьяна и многозначительно добавила. – Не сотвори себе кумира, как сказано в мудрой книге.
     Постепенно разговор снова перешёл на предстоящий День рождения. Надо было побеспокоиться о музыке. Я пообещала принести радиолу. Таньке предстояло достать модные пластинки.
     Вернувшись домой, стала думать, что бы подарить подруге, и пошла на кухню за советом.
- А вы будете с родителями или сами? – спросил отец, ремонтируя будильник.
- Не знаю, - слукавила я.
- А сама что бы ты хотела подарить? – поинтересовалась мама.
- Знаешь,  я придумала так. Ей исполняется шестнадцать. Подарю букет из шестнадцати цветков.
- Во-первых, она их не станет считать, а во-вторых, чётное число несут покойникам, - сообщила мама.
- Да? А я не знала.
- Ты многого ещё не знаешь. Я бы не хотела, чтобы ты шла на этот День рождения. Поздравь Таню в школе открыткой, подари хорошую книгу. Она, кажется, любит читать? Единственный плюс.
- Ну, мамочка, папочка, ну, пожалуйста! – упрашивала я.  – Что тут такого. Мы же дома, в квартире. Я недолго.
- А хлопцы будут? – прищурился хитро папка.
- Нет, - солгала я, решив любой ценой достичь цели.
- Ладно, пойдёшь, - согласилась мама. – Только недолго.
     После ужина, сев за стол, стала думать: «Что же подарить? Книга – само собой, но надо что-то такое, чтобы запомнилось, чтобы никто  не смог подарить». И меня осенило. Задумала сочинить стихотворение. В нём будет реализована мечта именинницы. Весь вечер ломала голову в поисках рифмы. Часа в два ночи всё было готово. На альбомном листе бумаги нарисовала  летящий голубой самолёт, встающее солнце. Внизу - верхушки деревьев и блестящую между ними  речку. Получилось, самолёт летит над лесом. Поверх рисунка пустила текст.
             С юных лет мечтала стать ты не ткачихой,
             Не врачом, не балериной, не портнихой,
             А мечтала стать ты просто стюардессой,
              Чтоб летать на голубом корабле.

              Стюардесса, стюардесса, ты уносишься вдаль к луне,
               И твои простые руки в час свиданья, в час разлуки
Были всегда при мне.
      Последняя строчка мне не нравилась, но переделать не получалось, и я оставила, как есть.

                Мы давно уже с тобой не встречались,
                С той поры, как простились на заре.
                День за днём годы быстро промчались,
                И теперь я вспоминаю, как во сне.

             Стюардесса, стюардесса, в лёгких туфельках на каблучках.
             Мы ходили в школу вместе, распевали звонко песни,
             Радовались жизни просто так.

     Эта строфа мне  нравилась. Особенно «туфельки на каблучках». Я продолжала выводить следующие строчки, мурлыча их потихоньку.
                А сейчас ты опять улетаешь.
                Очень жаль мне, что путь твой далёк.
                Значит, снова с тобой не повидаюсь,
                Мне на юг, а тебе на восток.
          Стюардесса, стюардесса, улетишь через полчаса.
          Ты попросишь командира – самолёт взмахнёт игриво,
           Буду знать, что только для меня.

     И снова резанули слова «самолёт взмахнёт игриво». Я попыталась представить и расстроилась. По смыслу я хотела, чтобы самолёт обязательно покачал крыльями, как показывали в кино. Но зарифмовать так, как хотелось, увы, не выходило. Пришлось тоже оставить. В конце я пустила пафос, обязательный для всех советских песен.

                Я приеду к тебе стюардесса,
                В авиацию тоже вступлю,
                Над зелёной равниною леса
                Самолёт голубой поведу.
               
                Никогда мы дружить не устанем,
                Перед нами цель жизни ясна.
                И, умчавшись в глубокие дали,
                Всё равно возвратимся сюда.

               Стюардесса, стюардесса, мы уносимся вдаль к луне.
               Пролетим над океаном и вернёмся утром рано
               В город родной на Десне.

      Спрятав свой шедевр, я рухнула без сил на кровать и провалилась в сон.
           И вот настал долгожданный вечер. В приподнятом настроении я шагала на Попудренко 42, где жила моя подруга. В подарочном арсенале был роман Гюго «Собор Парижской Богоматери», полученный недавно по талону за сданную макулатуру, букетик гвоздик и мой опус в честь именинницы. Над почтамтом из динамика летел чистый голос Кобзона:
                Там, где речка, речка Бирюса,
                Ломая лёд, шумит-поёт на голоса,
                Там ждёт меня таёжная, тревожная краса…
     С некоторых пор каждый вечер с шести до восьми здесь крутили музыку, самые популярные песни.  Это было время, когда народ возвращался после работы. Создавалось праздничное настроение, забывалась усталость, лица светлели. В общем, здорово кто-то придумал.
       Оказалось, я пришла последней. Меня ждали, чтобы поскорее сесть за стол. Скосив глаза, я увидела традиционный холодец, винегрет, селёдочку и (ура!) любимый салат «Оливье». Протянув свой подарок подруге и произнеся заготовленное поздравление, я с особым значением произнесла:
- А это я сама сочинила для тебя. Прочти.
     Я ожидала всего, только не того, что случилось дальше. Небрежно бросив мой шедевр на этажерку, Танька зашептала:
- Потом-потом. Итак давно ждём, - и громко пригласила. – Прошу к столу.
     Я наблюдала за Сергеем. Из кармана своей куртки он извлёк бутылку портвейна и по-хозяйски поставил рядом с графинчиком наливки. Ловко сорвал крышечку и разлил по рюмкам.
- Что, девчонки, выпьем? Поздравим именинницу и пожелаем всего, чего она сама себе желает, - сказал парень и опрокинул рюмку в рот.
     Тост его был до крайности банальным. Ничего лучше не придумал! Напротив меня оказались бывшие одноклассницы Таньки. Алка Радовольская, полненькая рыжая хохотушка невысокого росточка, сразу уставилась на меня.
- Как поживает ваш Катар? Много пар наставила? – подмигнула она.
     Я ничего не ответила.
     Демченко Натка была полной противоположностью Алке. Не по годам рослая, смуглая и черноглазая, стриженная под мальчика, она несла себя гордо и независимо, словно говорила: «Что вам от меня надо!» Стесняясь своего роста, сутулилась и больше напоминала мальчишку, нацепившего юбку, открывающую острые коленки. Их объединяла любовь к командным видам спорта: баскетболу, футболу и даже хоккею. Фотографии молодых игроков киевского «Динамо» Валерия Лобановского и Олега Базилевича, вырезанные из журнала «Советский спорт», у каждой были налеплены на стене над кроватью. Подружки соревновались – у кого больше.
     Выпив, девчонки жадно набросились на еду. Вино я пила впервые. По праздникам на стол дома  ставили только вишнёвую наливку, которую делал отец. Во-первых, он не любил спиртное, во-вторых, оно семье было не по карману.  Зато сигареты смолил одну за другой.
     После второй рюмки я захмелела и стала глупо улыбаться. В висках застучало, сердце гулко ухало, хотелось смеяться и плакать одновременно. Я не понимала, что это юность своим кулачком стучится в мою жизнь. Это рвалось многовековое девичье желание – быть любимой.
     Все загалдели. Сергей рассказал пару смешных историй из студенческой жизни. Девчонки поделились опытом, как списывать на контроше. Таня выполняла роль гостеприимной хозяйки. Я прислушивалась, что происходит в моём организме. Лицо и уши горели, голова кружилась. Парень бросал на Татьяну многозначительные взгляды и часто, положив руку на плечо, притягивал к себе. 
- А музыка в этом доме есть? - спросил он, чувствуя себя хозяином положения.
     Танька выбрала «Серебряную гитару» и поставила пластинку. Стол отодвинули в сторону, и начались танцы.
                Застыли слёзы в глазах. И голос вдруг пропал.
                Ты обнимаешь, наверно, другую, забыв, как меня обнимал, - неслось из динамика радиолы.
      Сергей топтался с Танюхой, Алка с Натой. Я подошла к этажерке, глянула на свой листок со стихами – по небу по-прежнему плыл самолёт – и подумала: «Какая же я дура! Полночи сочиняла, вложила всю душу, а она даже не взглянула». Я так горела нетерпением вкусить радость одобрения и похвалы, но, увы.
    Танцы сменились игрой в бутылочку. Но скоро всем стало неинтересно. Сергей крутил её так, что всё время целоваться выпадало им с Танькой. Вино допили, принялись за наливку, и студент снова поставил пластинку. Во время танца он ловко щёлкнул выключателем. Комната погрузилась в темноту, девчонки оглушительно завизжали. Я подошла и включила свет. Фокус с выключателем повторился.
- Слышь, малая, что раскомандовалась! – услышала я в свой адрес.
- А давайте включим торшер, - примирительно сказала хозяйка и бросилась в спальню. – Правда, уютнее? – спросила она, устанавливая принесённый длинный светильник.
     Я взяла с этажерки журнал и начала листать, чувствуя, что делать здесь больше нечего, и не зная, как незаметно уйти. Алка и Натка перешёптывались, поглядывая на парочку. Сергей докружил Таньку до спальни и легонько втолкнул туда, прикрыв за собой дверь.
- Начинается, - пропела Натка.
- Давай пожрём, - предложила Алка, и они снова уселись за стол.
     Чувствуя, что подруга в опасности, я ринулась к спальне и распахнула дверь. Они целовались. Закинув руки на плечи Серёжки, Татьяна прижалась к нему, явно поощряя всё происходящее. Испытывая неловкость, я отступила назад. Вдруг сквозь музыку мы услышали возню в коридорчике, на пороге появилась тётя Люба.
- Здравствуйте, девчонки. А где Таня? – удивилась она. – Где моя именинница?
     Я не стала дожидаться развязки. Выбежав в коридор, сдёрнула с вешалки пальто и шапку и помчалась домой.
     Фонари освещали сонные улицы. Впереди чернел почтамт, сейчас напоминающий корабль, покинутый своей командой. Впрочем, на втором этаже справа светились три окна. Видимо, комната дежурных телеграфисток.            Странным было, что за весь вечер Таня обратилась ко мне лишь раз, когда Сергей предложил закурить. Она раздвинула шторы, открыла форточку и бросила в мой адрес:
- Попробуй, тебе понравится. И вообще, будь попроще, и народ к тебе потянется.
- Кто из великих это сказал? – посмотрев в упор, спросила я.
- Это сказала я, - пьяненько хохотнув, ответила она.
     Придя домой, я заглянула в спальню и увидела только голову посапывающего папки. Мамы дома не было. Я уже легла, когда услышала, что вернулась она. Не раздевшись, шагнула в комнату и включила свет.
- Так-так, - протянула она. – Значит, уже покуриваем, попиваем винцо, гасим свет. А дальше что?
- Мам, ты что, подглядывала? – возмутилась я. Мне было и обидно, и смешно. – Как ты могла!
- А что ты думала, я пущу всё на самотёк? Отдам на съедение этой маленькой акуле?  Пришла тётя Аня, сидели, пили чай. Она спросила, где ты. А потом предложила пойти и посмотреть, чем занимаетесь. И не ошиблась, между прочим. Я запрещаю тебе общаться с этой авантюристкой! – прихлопнула ладошкой по столу мама. – Завтра обо всём расскажу папе.
- Мам, ну мам, ничего же особенного, - канючила я.
- Гляди! Дождёшься и особенного.
     Не знаю, но почему-то мне понравилось, что Таньку назвали акулой и авантюристкой. Так закончилась моя первая вечеринка.

Глава 6. Восьмое марта.
    
    К Восьмому марта Станислава Аркадьевна задумала грандиозное мероприятие. Так как восьмое было воскресенье, праздничный вечер назначили в субботу в пять. Это было впервые. Обычно утренники проводили днём после уроков.
  - Мы, работники просвещения, должны правильно осветить текущий момент, политически грамотно преподнести полезную информацию, показывающую достижения нашего народа. А потом не помешает концерт, продемонстрируем школьные таланты. После концерта директор разрешила старшим классам потанцевать. Только надо всё хорошо продумать насчёт порядка и дисциплины. Думаю, десятые классы как выпускники с этим справятся, - распорядилась завуч.
- А можно выступить учителям? – спросила молоденькая химичка.
- Хорошая мысль. Пусть ученики увидят, что и учителя у нас способные. Галина Васильевна, - обратилась она к пионервожатой, - составьте список выступающих, прослушаю каждого лично. А желающие  учителя могут тоже записаться.
     Нам, восьмиклассникам, поручили украсить зал и организовать работу сцены во время концерта, десятиклассникам – следить за порядком во время танцев. Слово дискотека пришло в наш великий и могучий гораздо позже. Мне досталось поручение открывать и закрывать занавес. Пионервожатая Галя вручила список выступающих и строго сказала:
- Прочувствуй всю ответственность, Анищенко! – и я отправилась прочувствовать.
     На уроки мы ходили в форме, а тут вечер с танцами. Девчонки вслух мечтали, кто что наденет. В голове застрял вопрос: в чём идти? Кроме формы, коричневого шерстяного платья с чёрным фартуком, гардероб был до предела скудным: чёрная юбка с белой блузкой, атрибут пионерского счастья, и пара платьев, одно таскала дома, а из другого выросла. Мне хватало, попросить что-то новенькое, зная наше финансовое положение и что мама копит  на деревянные кровати, совесть не позволяла. Но острое желание легко победило муки совести. У мамы ответ был готов.
- Ради одного вечера шить платье!
     Мне всегда всё шила мама, даже форму. Из магазина получалось дороже.
- После концерта будут танцы. В форме танцевать не буду, - била я на сознательность.
- На танцы оставаться не обязательно, - отрезала мама.
          «Как она не понимает, что все идут ради танцев!» - про себя возмущалась я. Оставалось два дня, а вариантов не было. Я поняла, что танцев мне не видать.
     Неожиданно всё разрешилось само собой. После вечеринки на Дне рождения мы с Танькой не разговаривали. Она догадывалась, что я обиделась, а я просто уже не горела желанием. В пятницу после уроков подруга догнала меня на улице
- На танцы остаёшься? – спросила она как ни в чём не бывало.
- Хотелось бы, - я тоже сделала вид, что ничего не произошло.
- А что?
- Не знаю, в чём идти.
- Да… - неопределённо сказала она. – Хочешь, дам тебе малиновое платье? –щедро предложила Танька.
     В этом платье она была в День рождения. Вырез лодочкой, юбка в бантовую складочку и под поясок. Сказка. Мы побежали мерить. Платье висело на мне, как на вешалке. Пришлось с изнанки вручную забрать в боках до талии и проделать дополнительную дырочку в поясе. Получилось ничего. Особенно к моим тёмным волосам шёл малиновый цвет.
     Дома о платье я ничего не сказала. С Танюхой  договорились, что к ней приду в форме. Переоденусь и пойдём.
     К пяти вечера  в субботу школьный зал был полон. Сначала выступила сама Стася, рассказав об истории праздника. Мы уже сто раз слышали о Розе Люксембург и Кларе Цеткин, поэтому слушали в пол-уха. Затем физичка прочла свой доклад о недавнем полёте Валентины Терешковой.
- 16 июня 1963 года навсегда войдёт в историю советской космонавтики. Именно в этот день осуществила свой полёт первая женщина-космонавт Валентина Владимировна Терешкова. Простая ткачиха из Ярославля… - строчила физичка.
     Затем я отправилась за кулисы со списком выступающих. Моя задача состояла в том, чтобы раздвигать и задвигать занавес только перед определёнными номерами. Галя объявила начало концерта, и я нажала на кнопку, которую мне показали заранее. Бархатные волны поплыли в разные стороны. На сцене стоял хор. Зазвучали первые аккорды новой, но уже популярной песни «Я – Земля». Голоса ребят дружно взревели:
        На душе и легко, и тревожно.
        Мы достигли чудесной поры.
        Невозможное стало возможным,
        Нам открылись иные миры…
    -   Я – Земля, -  на припеве забасила наша Кирка, - я своих провожаю питомцев, сыновей, дочерей…
     В первом ряду восседала, подобно Екатерине II на троне, директор Александра Яковлевна, одобрительно кивая головой в такт мелодии. Рядом – Стася,  которая всё держала под контролем.
          После хора девочка из 10-Б прочитала отрывок «Есть женщины в русских селеньях…». И концерт покатил дальше. По программе я знала, что восьмой номер – венгерский чардаш, а танцевать его будут Нина Николаевна с Валерием Ивановичем.
     Она появилась из-за кулис в белой, расшитой узорами блузке и широкой юбке, по низу которой шла кружевная оборка. Волосы забраны под цветастый платок. Муж подхватил её, и они понеслись по сцене, прищёлкивая каблуками, переплетя руки за спиной, а свободную  забросив
на затылок. Васильки Ниночкиных глаз сияли счастьем, карие глаза Валерия Ивановича отвечали тем же. Казалось, в эту минуту весь зал читал историю их любви. Вот они резко разошлись в разные стороны, снова пошли навстречу друг другу. Когда в конце танца Ниночка раскружилась так, что оголила ноги выше колен и мелькнули светлые трусики, зал взорвался аплодисментами. В довершение муж подхватил её на руки и замер с драгоценной ношей. Он ждал, когда закроют занавес. Публика рукоплескала. А я стояла, остолбенев, совершенно забыв о своих обязанностях. Дальше шла сценка из «Грозы» Островского, и,   чтобы  расставить реквизит, нужно было закрыть занавес.  Наконец, Валерий Иванович поставил жену на пол, оба широко выбросили руки вверх и, поклонившись, убежали за кулисы напротив, откуда обеими руками махала встревоженная Галя и ребята, дожидавшиеся своего выхода. Подскочивший Славка нажал на кнопку, и  занавес опять поплыл с двух сторон, перекрывая сцену. Меня тут же заменили, выговорив, что с ответственным поручением я не справилась.   
     Валерий Иванович на вечер пришёл с группой курсантов. Это было в порядке вещей, так как наша  школа № 3 была подшефной у будущих лётчиков. Плановые встречи с шефами обычно проходили к 23 февраля.
    После концерта сценой завладели курсанты, устанавливая аппаратуру. Большинство ребят выскочило на улицу, где затевалась драка. Гендос (Генка Шувалов), парень лет шестнадцати, гроза нашего района, который раньше учился в школе № 1, но был исключён за неуспеваемость и поведение, пытался со своей компанией прорваться на танцы, но дежурные у входа их не пускали. Среди компашки Гендоса мелькнул и наш Вовка Дворик. Дежурившие ребята отбивались, как могли. Подоспевшие курсанты быстро навели порядок.
     Когда команда Гендоса проходила мимо нас, Танька крикнула вдогонку:
- Что, Дворик, курсанты не по зубам?
     Он оглянулся, прищурился и процедил, сплёвывая на землю:
- Будет тебе и по зубам.
     Вернувшись в зал, где уже танцевали, мы скоро забыли это маленькое происшествие и поддались общему настроению. Из наших в основном танцевали девочки, образуя пары, мальчики глазели, стоя у стенки. Зато активными оказались десятиклассники и, конечно же, курсанты. «Я тебя подожду, только ты приходи навсегда», - звучал голос Майи Кристалинской. Моя Танька уже кружила с курсантом. А я стояла с робкой мыслью о том, пригласит или не пригласит меня какой-нибудь мальчишка. С девчонками не танцевала принципиально. Кое-где кружились учительские пары.  Нина Николаевна танцевала с мужем. К концу вечера её осмелился пригласить историк. Валерий Иванович, вынул пачку сигарет и пошёл к выходу. Взгляд мой был прикован к Ниночке. Я видела её со спины. Был медленный танец, и парочки топтались почти на месте. На русалочке был трикотажный костюмчик сливочного цвета с чёрным кантиком по вороту и рукавам. Пиджачок чуть ниже талии, на которой нервно вздрагивала рука историка, выгодно подчёркивал полноватые бёдра. Юбка чуть ниже колен, и сзади разрез. Чёрные замшевые туфли на высоком каблуке. «Чешские, - подумала я. – Когда пойду работать, куплю себе такие». 
- Разрешите пригласить, - сказал кто-то в самое ухо.
     Валерий Иванович ободряюще улыбался и протягивал руку. О таком подарке судьбы я даже мечтать не могла. Как на ходулях я почапала за ним в гущу танцующих. Он положил мою  руку на свою крепкую ладонь,  другою обнял за талию. Не зная, куда пристроить свободную руку, я тоже обхватила Валерия Ивановича за талию. Он без слов переложил мою руку на своё плечо. Я покраснела, было стыдно, что не знаю таких простых вещей.
      Это был вальс. Ноги  подчинялись поворотам опытного танцора. Мой кавалер следил, чтобы я не споткнулась, вовремя поддерживал и, как опытный инструктор, уверенно вёл меня. «Наверное, так и с курсантами на полётах», - подумала я. Что-то стало получаться, но танец закончился. Закончился и наш бал.
    Народ, подобно огромной сосульке под яркими лучами солнца, стал медленно таять. Уходили парами и группками. Мы с Татьяной тоже побрели домой. Я шла и думала о том, что Валерий Иванович и словом не обмолвился о  вечере, когда, сидя за столиком в гастрономе, я рыдала, исповедуясь ему.
    Вдруг кто-то, выскочив из темноты, потащил меня к распахнутой калитке ближайшего двора. Я успела заметить, что и Таньку постигла та же участь. Страх парализовал меня, я перестала сопротивляться. Подруга же орала на всю улицу и поливала обидчиков грязной бранью. Передо мной мелькнули глаза Дворика. Я очнулась от оцепенения и отчаянно рванулась назад. Он больно заломил мою руку за спину. Нас  с Танькой тащили в темноту двора, и это ничего хорошего не обещало.
     Внезапно кто-то с силой оторвал Дворика от  меня и сбил с ног. Я судорожно хватала ртом сырой мартовский воздух. Рядом замелькали шинели, и голос Валерия Ивановича спокойно сказал:
- Ребята, вызывайте милицию и поставьте в известность директора.
     Два курсанта побежали в школу. Мы вышли со двора. У тротуара стоял автобус, за стеклом окна виднелись перепуганные глаза Нины Николаевны.
     Второй раз этот человек приходил мне на помощь! Приехавшая милиция записала показания в протокол, нас посадили в автобус и развезли по домам.
    Дома я увидела, что стою в Танькином платье, а мама вопросительно глядит на меня. Осознав вдруг, что могло произойти, я разрыдалась. Родители растерянно глядели, боясь расспрашивать. Когда час спустя всё было рассказано, мама, тяжело вздохнув, сказала:
- Натанцевалась. А о платье поговорим завтра.
     Я достала из письменного стола вторую часть фотографии и долго рассматривала Валерия Ивановича. Закинув голову немного назад и придерживая рукой фуражку, он смеялся, а другую руку протягивал к Ниночкиной руке. Я как раз разрезала фотку в том месте, где их руки сходились. Почему-то стало не по себе. Положив снимок под подушку, скоро уснула.    

Глава 7. Комсомолка.

     Ночное происшествие не осталось без внимания.  Нас с Таней Бобок вызывали к следователю. Серое здание отделения милиции, серый кабинет с высокими потолками и громоздким столом, за которым сидел лысоватый человек с водянистыми глазами  и чрезмерно широкими плечами, - всё наводило тоску и страх неизвестности. И хотя  следователю я рассказала всё, как было, стараясь вспомнить малейшие подробности, покинув мрачное
здание, вздохнула с облегчением и поспешила домой, чтобы поскорее оказаться в привычной обстановке.
     Тогда я не знала, что скоро ещё раз доведётся побывать в этом кабинете. Что Дворик вместе с Гендосом семь лет спустя сядут в тюрьму за разбойное нападение на магазин. А пока…   Они в один голос твердили, что хотели нас только побить. Но не побили же! Отомстить. Но не отомстили же! В общем, отделались профилактической беседой и вызовом родителей. На учёте в детской комнате милиции они уже итак стояли. Дворик исчез из 8-Г, перешёл в вечернюю школу. Текст его песни  изменился. Теперь он пел:
             В нашем маленьком дворике целый день суета.
             В нашем маленьком дворике разгулялась братва.
             Сигареты докурены, ножик в деле побыл,
            А мальчишка отчаянный срок большой получил.
       Два значительных события ожидали меня. День рождения (мне исполнялось пятнадцать), и я готовилась стать комсомолкой. В седьмом классе, когда все, кому исполнилось четырнадцать, в основном  были приняты, кроме троечников, мне не повезло, я болела ангиной, и Екатерина Тарасовна, классный руководитель, успокаивала:
- Ничего, примут в восьмом. Не собирать же ради тебя одной комиссию! И вот это время пришло. А ещё родители обещали купить часы. Я мечтала: они будут маленькими и обязательно на позолоченном браслетике. В классе кое-кто из девчонок уже носил такие.
     Для вступления в комсомол требовалось две рекомендации членов ВЛКСМ или  одна члена КПСС. Отец посоветовал обратиться к соседу, Михаилу Ильичу. Михаил Ильич был членом парторганизации  черниговской музыкальной фабрики, выпускавшей пианино «Украина».  Фронтовик и представитель редкой профессии настройщик, он гордился своим отчеством.   
 - Как у Ленина, нашего вождя, - сообщал он тем, кто с ним знакомился.
      Во дворе его так и звали – Ильич.
 - Как не дать рекомендацию! Напишу. Ты девка хорошая, правильная. Да и Петро, батька твой, нашей, рабочей косточки, хоть и не партиец, - спешил заверить меня Ильич. – Ты уж там, в комсомоле, постарайся. А то обидно  мне, старику. Такую войну одолели, а немец лучше нашего живёт. Я вот два ранения имею. И что? – уставился он в пол.– Ребятки мои полегли под Берлином. Я гадам-фрицам дулю на Рейхстаге нарисовал. Ты иди, иди, - потянулся Ильич к буфету. – Я тут трошки помяну своих ребят, а вечерком документ занесу, - сказал он, делая ударение на «у» в слове документ.
     Из нашего класса  в комсомол подали заявление три человека, те, кого не приняли в седьмом. Пионервожатая велела купить Устав ВЛКСМ и учить.
- Особенно зазубрите, что такое демократический централизм. Там, - ткнула она пальцем вверх, - всем задают этот вопрос.
     В киоске «Союзпечать» я купила и Устав, и комсомольский значок.  Пролистав брошюрку, нашла: «Руководящим принципом организационного строения комсомола является демократический централизм, что означает: выборность всех руководящих органов комсомола снизу доверху…» и так далее.
     Приём был назначен на первый день весенних каникул. К нам троим добавилось ещё несколько человек из параллели. В горком комсомола нас привела Галя. Мы волновались, а она успокаивала. Наконец, дошла очередь до нашей школы. Из кабинета вышла девушка, забрала комсомольские значки и сказала:
- Третья школа, заходите.
     Мы гурьбой втиснулись в небольшую комнатку и расселись вдоль стенки. Предстояло входить по одному в обитую чёрным дерматином дверь, за которой сидела комиссия. Первыми  вызвали ребят 8-А. Я заметила, что лица выходивших, уже принятых в комсомол, были удивлёнными и немного растерянными. Только потом поняла почему.
- Анищенко Елена, 8-Г класс, хорошистка, - прочитал из моей характеристики молодой светловолосый мужчина, сидевший в центре комиссии. -  Так-так. Устав читала?
- Да, - тихо сказала я.
- Что такое демократический централизм?
- Демократический централизм – это… - и я бойко процитировала строчки Устава.
- Активистка. Политику партии и правительства поддерживает, - за меня уверенным тоном сказал секретарь. – Я думаю, нет возражений?
     Все закивали, а девушка, сидевшая с краю, подошла и приколола  слева на груди   комсомольский значок. 
- Поздравляю! - сказал секретарь, вручая комсомольский билет и через стол пожимая мне руку. – Наташа, пригласите следующего, - уже забыв обо мне, добавил он.
     Я вышла из кабинета, на моём лице было написано такое же выражение, что и у других ребят. «И это всё? Теперь я комсомолка. А чего ты ожидала? Что небо упадёт? Град посыплется? Запустят салют?» - думала про себя.
     Вечером мама устроила праздничное чаепитие, а папа вручил подарок. Это был маленький четырёхугольничек с надписью «Луч». Позолоченный браслетик плотно обхватил запястье, и лучик счастья засветился в моих глазах.
- Мамка, папка, как я вас люблю! – прыгала я от радости.
- Теперь надо подтянуть химию, – сказал отец. – Не годится тройки хватать комсомолке, закаляй характер.
     Я покраснела. Совесть моя была не чиста. Перед каникулами на контрольной работе, не зная хорошо темы, вспомнив советы Танькиных подружек, я быстро вырвала из учебника нужную страницу и, вложив в конце тетради, всё списала. Но забыла вытащить злополучный листок, так и сдала тетрадку с ним. Потом долго мучилась. Что подумает химичка, когда обнаружит его? Как будет разоблачать перед классам? Я осунулась, ко всему пропал интерес. Каково же было моё удивление, когда с гулко бьющимся сердцем раскрыла проверенную тетрадь! Там красовалась жирная пятёрка, а вырванный из учебника листок так и лежал на месте. «Пронесло. Не заметила», - мелькнуло в сознании, но радости от  пятёрки я не испытала.
     Теперь история с контрольной опять не давала покоя. «Посоветоваться с Танькой?» - пришло мне в голову, но вспомнив о мамином запрете, занялась формой.
     С белого парадного фартука отстегнула значок и приколола к чёрному.
- Купи ещё один, чтобы не перекалывать, - посоветовала мама.
- Ты что! Он единственный и мой!
- Правильно, доча. Единственный, как спутник жизни, - отец обнял маму за плечи.
     Я воспользовалась удобным моментом и получила разрешение поговорить с подругой.
     Мы столкнулись у магазина. Она тащила сетку с продуктами. Я рассказала о контроше, о химичке и о своих терзаниях. Но Танька перевела разговор на другое
- Ну что? Приняли? – поинтересовалась она.
 - Да.
- Поздравляю.
- А ты надумала?
- На фига. Таскаться по собраниям, выполнять дурацкие поручения.
- А как же патриотизм, служение родине? Кто её будет защищать, случись что? – не отставала я
- А что родина? Много она думает обо мне? Вон в какой развалюхе живём.
- Это временные трудности, - горячилась я.
- Там, наверху, если что, о себе побеспокоятся, - не уступала Татьяна. – А ты… Посмотрим, как тебя будут спасать, случись что. А химичке признаешься – дурой будешь. Думай о себе. На других не надейся.
     В эту минуту я вдруг ясно осознала, что больше не буду слушать советы подруги. Внутри как будто что-то проснулось. Я поступлю по-своему.


Глава 8. Червовый туз.
    
     В первый день занятий на перемене я отыскала химичку и выложила всё. Она глянула, и мне показалось, учительница итак всё знает.
- Вот что я тебе скажу, Анищенко, - начала она. – Пятёрку исправлять не стану, но впредь, чтобы получить хотя бы четвёрку, надо будет очень постараться. И ещё запомни, так, на всякий случай. Человек живёт сразу набело, черновиков не бывает. И лучше не допустить ошибки, чем потом  исправлять. Заруби на носу: черновиков у жизни не бывает.
     Целую неделю я не видела Ниночку. Когда она вошла в класс, тёплая волна подхватила меня. Подумалось: «Как хорошо, что она есть!»
     Мы приступили к «Молодой гвардии». Эту книгу я знала назубок. Раньше, до появления в доме телевизора, по вечерам папа читал вслух, мама шила, а я играла в куклы. Вдохновенно Нина Николаевна рассказывала о молодогвардейцах, их смелых и дерзких поступках. Я любила и отчаянно смелую Любку Шевцову с её заливистым смехом, и Серёжку Тюленина, водрузившего красный флаг под носом у немцев. Но больше всех восхищала Ульяна Громова силой характера.
     Нина Николаевна стала рассказывать, как фашисты вырезали на спине Ульяны звезду.
- Как? Резали по живому? – на весь класс заорала Лапа.
- Представьте себе, да, - и Ниночка стала рассказывать, как казнили юных героев.       
     Я гордо и снисходительно поглядывала на одноклассников, как будто это мне, а не молодогвардейцам пришлось терпеть муки.
     Возвращаясь домой, я купила в киоске фото Ноны Мордюковой, игравшей в фильме Ульяну, и повесила над письменным столом, твёрдо решив воспитывать силу воли и непримиримость к врагам и предателям. Событие, произошедшее вскоре, стало для меня серьёзной проверкой.
     Однажды папа достал из почтового ящика вместе с газетой письмо, адресованное мне. Штемпель на конверте был местный. Развернув листок, я прочла: «Ты проиграна на червовый туз. Берегись! Дебора». Сердце моё упало. По городу ползли слухи, что людей проигрывают в карты, подстерегают и убивают ножом. Будто бы одну девушку зарезали прямо в кино во время сеанса, а мужчину – на базаре в толпе.
     Об этом говорилось легко, между прочим, как бы  происходившем где-то и с кем-то, но не с тобой. А тут реальное письмо. Я сразу же показала его родителям. Мама схватилась за сердце, а отец, прихватив конверт, куда-то побежал.
 - Завтра в школу не ходи. И вообще, сиди дома, - сказала мама.
- Ещё чего, пойду, - упрямилась я. – Бандитам того и надо, запугать людей.
    Я подошла к столу и, посмотрев на фото артистки, тихонько спросила её: «А ты бы испугалась?»
     Отец вернулся и рассказал, что был в милиции. Оказывается, подобные письма получили и другие.
- Будут разбираться, - завершил свой рассказ.
     Назавтра я всё-таки отправилась в школу, хотя внутри, как  бездомный щенок, притаился страх. Оглядываясь, видела, что  шагах в десяти -  папа. После школы он снова ждал меня и сопровождал, идя поодаль. В классе я никому ничего не рассказала, даже Таньке.
     На следующий день прямо с урока меня вызвали к директору.
- Вот Лена Анищенко, - сказала Александра Яковлевна человеку, сидящему у стола.
      Я сразу узнала лысоватую голову следователя, который беседовал со мной и Татьяной, когда Дворик и Гендос напали на нас.
 - А, знакомые лица, - следователь внимательно  какое-то время меня разглядывал, наверное, думая, с чего начать.
- Скажи, у тебя есть враги, люди, которые желают зла?
- Не знаю, - растерялась я.
- А с кем дружишь?
- С Таней Бобок, со всеми девчонками в классе.
- А кто такая Дебора?
- Не знаю.
- Как думаешь, кто мог прислать письмо?
- Да не знаю  ничего! - крикнула я в сердцах.
- Ладно. Иди, - сердито сказал следователь.
      Минут через десять в класс зашла Екатерина Тарасовна.
- Сдайте тетради по русскому, - скомандовала она.
     Собрав их, она удалилась. Все зашушукались, не понимая, что происходит. Я же догадалась: будут сличать почерк. На перемене мы узнали, что тетради взяли  у всей параллели восьмых.
     Вечером опять состоялся семейный совет.
- Это могла сделать Таня, - сказал отец. – Какие бандиты! Причём тут карты! Просто глупая шалость.
- Ты что! Она моя лучшая подруга! – закричала я.
 - Хороша подруга, - сказала мама. – Что ж она не пришла тебя поддержать?
- Она ни о чём не знает. Я ей не говорила, - оправдывала я Таньку, а сама подумала: «А ведь она за всё время нашей дружбы ни разу к нам не приходила».
- Да уже вся школа знает, а она нет! - горячилась мама.
- Я сам схожу к ней и спрошу, - коротко сказал папа и вышел.
     Мы ожидали его возвращения в полном молчании. Мама снова пила лекарство. За эти дни она, мне показалось, постарела. До боли защемило сердце. Но что я могла сделать?!
     Когда отец вернулся, наши лица были так красноречивы, что он сразу с порога рубанул:
- Не она. Стоит, смотрит ясными глазами и говорит: «Я ничего не знаю».
     Он продолжал отпрашиваться с работы, провожал и встречал меня. Каждый раз, выходя на улицу, я испытывала страх  и желание стать невидимкой. «Если меня станут убивать, - думала я, - надо успеть бросить в лицо бандитам такие слова…» И я их постоянно придумывала.
     Всю неделю мы жили в тревоге и напряжении душевных сил. Но вот пришла повестка из милиции. Снова передо мной серый кабинет с огромным столом и лысоватый человек с очень широкими плечами. На двери я прочитала табличку и уже знала, что его зовут Крылов Василий Петрович. Какие же басни приходилось выслушивать ему в своём кабинете! Только подумать! Он продолжал писать, не глядя на меня, бросил приветствие:
- Проходи. Садись.
     Я терпеливо ждала. То, что сказал Василий  Петрович, было как гром среди ясного неба.
- Письмо писала Татьяна Бобок, вернее не одна она. А некая Дебора означает: Де – Демченко, бо – Бобок, ра – Радовольская. Надо объяснять, кто это?
- Нет, - упавшим голосом сказала я.
- Знаешь народную мудрость? – спросил следователь. – Скажи мне, кто твой друг…  Друзей надо выбирать осторожно, - добавил в назидание. – Иди и делай выводы.
     Я поплелась по улице. В душе смешалось всё: досада, обида, боль, негодование. Как она могла! Ведь мы – подруги! Ведь отец ходил к ней, спрашивал, а она глядела ему в глаза и врала. Хотелось немедленно всё  высказать. В школе Таньки не было. Почему? Отсиживается дома. Без стука я влетела в комнату. Занавеска, отгораживающая уголок, была отдёрнута. Танька лежала на диване и читала.
- Ты подлая, лживая гадина! Как я ошиблась в тебе! Предательница! Больше не хочу тебя видеть! Никогда!
     Она не успела ответить. Я выбежала на улицу, не хватало воздуха. «Не сотвори себе кумира», - вдруг пришли на ум слова, сказанные Танькой. Мой кумир был разбит вдребезги. Придя домой, я первым делом умылась. Тёрла руки и щёки, и что-то горькое уходило, всё же оставляя лёгкий осадок.
       Где же ты теперь, подруга  детства? Нашла ли своё женское счастье после двух неудачных браков? Встретила ли своего Гарина, о котором мечтала в юности? Сумела ли вырастить сына достойным человеком? Всё также таскаешь подносы в ресторане «Десна», мило улыбаясь в ожидании щедрых чаевых? Твой голубой самолёт пролетел мимо, а ты так ничего и не сделала, чтобы взлететь на нём.
      
Глава 9. Памятный день.

     Наверное, не было такого школьника, который не ждал бы с нетерпением 25 мая. В этот день по всему Союзу заканчивались занятия в школах и проходили торжественные линейки с последним звонком.
     25 мая 1964 года оказался для нас, школьников Чернигова, двойным праздником. Город ждал в гости космонавтов Юрия Гагарина и Андриана Николаева. Было известно, что Николаев учился в нашем лётном и теперь хотел навестить родное училище. О том, что после линейки учащихся поведут на встречу с космонавтами, классу сообщила Екатерина Тарасовна.
- Ура! – закричал хор детских голосов.
- А где будет встреча?
- А кого возьмут? Всех?
- А автографы раздавать будут?
    Вопросы сыпались градом. Классный руководитель нарисовала перспективы.
- Встреча на стадионе. Идут старшие классы. Едем троллейбусом. Обязательно принесите букеты. Дисциплина железная. Кто в себе сомневается -  лучше не ходить. Судьба экзаменов и девятого класса в ваших руках.
     Дома событие тоже обсуждалось.
- Жаль, что работаю, - сказала мама.
- От нас идут только партийцы и комсомольцы, - поддержал разговор отец. -  Выходит, ты, доча, будешь представлять семью Анищенко.
     После линейки нарядные, с букетами, ребята оккупировали троллейбусную остановку.  Ехали шумно, обсуждая предстоящее зрелище. Стадион начал заполняться народом задолго до начала. Улица Шевченко, ведущая к стадиону, выглядела по-особому нарядно, украшенная так кстати зацветшими каштанами и плывущими над головами людей флагами и транспарантами. Вереница машин обгоняла наш троллейбус. Милицейские машины, сигналя и оглушая, вырвались вперёд.
     Запахло горелой резиной, водитель остановил троллейбус и снял «усы».
- Приехали! Дальше пешком, - сказал он.
     Выходить не хотелось, оставалось несколько остановок. Оказавшись на тротуаре, мы будто попали в водоворот. Огромный поток людей, охваченный единым порывом, двигался в одном направлении. И мы растворились в этом потоке. Я ощущала себя частичкой чего-то огромного и значительного. Голова моя завертелась в разные стороны, и было приятно видеть слева и справа, сзади и впереди оживлённые и счастливые лица. 
     Мы уже прошли два квартала и перешли Красный мост, когда Кира, надевшая в этот праздничный день новые туфли, взмолилась:
- Больше не могу. Постоим.
     Я остановилась, понимая, что одну её не оставлю. Ребята ушли далеко вперёд.
- Был бы пластырь, - сказала я и оглянулась  в надежде увидеть аптеку.
- Попробую загнуть задники внутрь. На, подержи.
     Я держала свой и Кирин букеты, пока она превращала туфли в шлёпанцы.
- Идти можешь, - спросила с надеждой.
- Да. Совсем другое дело. Но только не быстро.
     У Городского сада ленточкой перегородили дорогу. Народ скапливался, возмущался. Мы пробрались к самой ленточке, чтобы выяснить причину. Гаишники бегали, суетились, перекрикивались. До нас долетал голос полковника:
- Где я им возьму машину с открытым верхом?! Раньше надо было думать! Время поджимает, - глянул он на часы. – Дали всего двадцать минут!
     Это был плотный приземистый человек с мясистым широким носом. Он постоянно вытирал лицо и затылок большим носовым платком и оглядывался по сторонам.
- Семён Кузьмич, товарищ полковник. Есть! -  бежал к нему майор. – Нашли у стадиона «ГАЗ-69». Крытый брезентом, но без ключей. Хозяина не видно.
- Будем брать, потом объяснимся. Другого выхода не вижу. Брезент снять, машину украсить.
- А как с ключами?
- Заведёте. Умельцы найдутся. Выполнять! Ну же, ребятки, шевелитесь!
     Просочился слух: на стадион больше не пускают.
- Вот разорался, - сказала я в сердцах, кивая на полковника.
- А знаешь, кто это? Сам начальник ГАИ Конюшков.
- Ну и что? Нам от этого не легче.
- Они с моим папой на рыбалку ездят, - многозначительно сказала Кира.
    В это время подогнали «ГАЗик». Мы стояли вплотную  к гаишникам и видели, как спешно стали украшать машину.
- Быстрей, быстрей, ребятки, - подгонял полковник.   
- Товарищ полковник, кто сядет за руль? – спросил Конюшкова майор, крутившийся рядом.
-  Сам сяду. Такие люди! – не глядя на майора, ответил полковник.
     И тут моя Кира проявила находчивость.
- Семён Кузьмич! Дядя Сеня!
- Ты что тут делаешь? – удивился он.
-  Мы с подругой отстали от класса. Они уже на стадионе. А нас не пускают.
     Семён Кузьмич подозвал майора и что-то ему сказал.
- Идите за ним, - велел нам. – Вас подбросят к стадиону и проведут, а там уже сами.
     Нас посадили в автобус,  набитый милиционерами, и через несколько минут мы уже пробирались на трибуну. Свободных мест не было, пришлось стоять в проходе.
     Будто общий вздох прошёл по рядам, секундное молчание,  и шквал рукоплесканий накрыл стадион. Появилась машина, украшенная шарами и цветами. Она ехала по беговой дорожке медленно, делая круг почёта и давая возможность людям рассмотреть космонавтов. Из динамика послышался голос диктора, явно подражавшего Левитану:
- Советских космонавтов, героев космоса приветствует славная Черниговщина! Ура, товарищи!
- Ура! - взревели трибуны.
     Машина поравнялась с нашим сектором, взрыв людских восторгов разразился с новой силой. Ближе к трибунам стоял Гагарин, слева от него – Николаев. Оба широко улыбались, махали рукой. Я размахнулась и, как все, бросила букет. До машины он не долетел, а другие падали прямо на капот. Груда цветов на нём росла. На какое-то мгновение мне показалось, что Юрий Алексеевич глянул именно на меня и улыбнулся гагаринской улыбкой именно мне. Я со всей мочи заорала:
- Ура!
- Ленка, ты видела, кто за рулём? – крикнула, наклоняясь ко мне Кира. – Это же Семён Кузьмич!
- Так вот для кого готовили «ГАЗик», - дошло до меня, и я с новой силой закричала. - Ура!
- Да здравствуют советские космонавты Юрий Алексеевич Гагарин и Андриан Григорьевич Николаев! – неслось из динамика над стадионом. И стадион дружно подхватил.
- Ура! Ура!
     Потом были речи, подарки города и городу, выступления артистов. Но нам хватило той эйфории, которую мы пережили. Покидая стадион, мы с Кирой наперебой вспоминали все события дня, особенно Семёна Кузьмича за рулём «ГАЗика», везущего космонавтов.



                Глава 10 .Букет.

        Незаметно подошло время экзаменов. Готовились к ним по-разному. Кира зубрила, Лапа готовила шпоры, Славка надеялся скатать, Танька… больше меня не интересовала. Я повторяла правила по математике.
     Первым был диктант по русскому. Очень хотелось подарить Ниночке букет. Не от класса, от себя. Цветы должны быть самыми-самыми. Конечно же, розы.
     В цветочном магазине, глянув на цены, я пришла в ужас. Где взять такую сумму? Попросить у родителей, скажут, наломай сирени в палисаднике. Денег в семье не хватало. Мама работала кассиром в магазине. Иногда недостачу, выплывавшую к концу недели, разбрасывали на всех. Она стала обшивать весь двор, чтобы, как говорила, «заработать копейку». Но кто-то накатал анонимку в финотдел, и его работники не заставили себя ждать. Составили протокол и наложили большой штраф за индивидуальную деятельность на дому, приносящую доход. Я впервые услышала в доме слово «ломбард». Теперь мама брала заказы очень осторожно, а её шуба из искусственного каракуля и папин серебряный портсигар исчезли в ломбарде, чтобы перекрыть штраф.
     Отец работал монтёром на электростанции. После работы «брал халтуру»: прихватив когти, чтоб влезать на столб, и маленький чемоданчик с инструментом, шёл делать электропроводки частникам.
     Попросить денег у родителей не поворачивался язык. Деньги от «халтуры» отец отдавал маме, оставляя себе только на сигареты. В его кармане звенела лишь мелочь. Основные деньги хранились в шкафу на верхней полочке под стопкой белья. Мама заворачивала их в большой носовой платок  и, если случалось добавлять, пересчитывала. Деньги «на жизнь» держала в маленьком кошельке в рабочей сумке. Потревожить эти заветные места – значит, обокрасть самых дорогих людей. Этот путь я отбросила сразу. Где же взять денег?
     У меня было правило: нужно что-то решить – отправляйся бродить по улицам и думай. Решение обязательно найдётся.
     Я шла по улице Коцюбинского. Вдоль тротуара тянулись пухленькие, одна в одну липы, уже готовые брызнуть пьянящим мёдом набухших почек. Сорвав веточку, уловив тонкий, пробивающийся сквозь бутон запах, пошла дальше. В эти последние майские дни  город показался оживлённее. Вовсю торговали мороженым и квасом. Свернув на улицу Ленина, главную улицу города, я поднялась к площади и остановилась у кинотеатра имени Щорса. Что делать? Куда идти? «Заработать денег не могу, попрошайничать не стану. Можно что-то продать», - размышляла я и не заметила, как ноги сами привели в любимый скверик «Жабки». Горожане так окрестили его за фонтан в центре парка, на котором по кругу расположились двенадцать жаб, наверное,  из камня, выкрашенные в зелёный цвет.  Из пасти били струи воды, а ребятня, сидя верхом, старалась закрыть их ладошкой. Сейчас, в конце мая, фонтан уже работал, и почти все жабки были заняты. Я нашла свободную лавочку и села, продолжая строить план. «Продать можно только личную вещь. А что ценного у меня? Из одежды – ничего, из книг – тоже. В букинистическом принимают старинные, редкие книги. Часики? Ни за что! Готовальня!» - осенило меня.
      Огромную чертёжную готовальню из десяти предметов подарила мне тётя Аня, младшая сестра отца. Чёрный добротный футляр внутри  выложен  бордовым бархатом. В глубоких ячейках гнездились циркули и рейсфедеры разной величины. У готовальни была своя история, как и у тёти Ани.
     Вещь принадлежала её мужу Мише, по образованию инженеру. Он ушёл на фронт добровольцем и погиб в первые же дни. Аню как телеграфистку вывезли с маленьким сыном в Ташкент. Через год мальчик умер от пневмонии. Из эвакуации молодая женщина привезла разбитую войной судьбу, единственную семейную фотографию и Мишину готовальню.
     Тётя очень любила меня и дарила всю нерастраченную ласку и внимание. Готовальня стала чем-то вроде семейной реликвии.
     «Надо отнести в ломбард, а потом выкупить. Да, обязательно  выкупить», - решила я и заспешила домой. Мысли, где возьму деньги на выкуп, гнала. «Придумаю что-нибудь», - успокаивала себя. Поставив веточку липы в высокий стакан с водой, принялась искать готовальню. Раскрыла и погладила бархатные внутренности, ощущая пальцами холод никеля. Циркули и рейсфедеры поблёскивали из своих ячеек, словно подзадоривая хозяйку.
     В ломбарде из посетителей никого. Я решительно подошла к окошку приёмщицы:
- Примите, пожалуйста.
     Женщина с красиво уложенной химией тряхнула кудряшками:
- Вещи принимаем только у взрослых.
     Надежда рушилась на глазах.
- Но это моя вещь! – убеждала я приёмщицу.
- На ней не написано. Может, взяла без спросу, а родители не знают. Потом скандалы. Читай правила, - ткнула она пальцем на стенд в коридоре.      
      Выйдя из ломбарда, я столкнулась с Михаилом Ильичом, соседом, давшим рекомендацию в комсомол.
- Здравствуйте, дядя Миша.
- А ты что тут делаешь? Ломбард  – не место для детей, - удивился он.
     Мне не хотелось врать, и я рассказала правду. Михаил Ильич почесал подбородок.
- Внимание учительнице, значит, хочешь оказать? Благодарность – хорошее чувство. Давай сделаем так. Пойдём домой. Возьму паспорт и сам сдам вещицу. А вечерком забежишь – отдам деньги.
- Только предупредите приёмщицу, чтоб не продавали. Я выкуплю.
    Вечером Ильич вручил мне деньги, их оказалось даже больше, чем я ожидала. Теперь оставалось купить букет.
      Цветочный открывался в восемь, экзамен по русскому в девять. «Успею», - подумала я и помчалась за цветами. По дороге попадались школьники, в руках сирень, пионы. Продавщица принимала товар. Пришлось ждать минут пятнадцать. Я нервничала. На экзамен опаздывать нельзя, тем более на диктант. Я лихорадочно рассматривала розы и прикидывала, какие выбрать: красные, розовые или белые.
 - Дайте, пожалуйста, девять красных, - попросила я.
- Девонька, а денег хватит?
      Рассчитавшись, я помчалась в школу. Бежать предстояло квартала три. Хорошо, что в центре кварталы короткие.
     В коридоре школы  было пусто,  ребят уже завели. Раскрасневшаяся, запыхавшаяся, я влетела в класс. Все сосредоточенно подписывали работы. Ниночка стояла у окна. Я подошла к ней и неуклюже сунула букет.
- Это Вам от меня, - глупо ляпнула я.
     Итак было понятно, что от меня.
- Спасибо, - сказала она и, понюхав цветы, положила на груду других, уже подаренных.
     В класс заглянула встревоженная Екатерина Тарасовна.
- Пришла? – прошипела она, русалочка кивнула.
     Диктант оказался несложным. Нина Николаевна диктовала чётко, не спеша. У всех было приподнятое настроение. Расходиться не хотелось. Катарша теперь по-хозяйски вошла в кабинет, посмотрела в мою сторону, словно убедившись, на месте ли я, и громко, чтобы слышали все, сказала:
- Анищенко, чтобы ты лучше запомнила, что на экзамен надо приходить заблаговременно, подежуришь сегодня одна. Остальные по домам, готовиться к математике.
     Ребята стали расходиться, а я принялась за влажную уборку.
- Нина Николаевна, Вы когда будете проверять работы? – спросила классная.
- Сейчас, - ответила та.
- Тогда давайте, пока девочка уберёт класс, попьём чайку. Приглашайте Светлану Николаевну, - посмотрела она в сторону другой учительницы.
     С уборкой я справилась легко и пошла вылить грязную воду. Возвращаясь, чтобы поставить ведро на место, увидела, учителя вернулись в класс. Зайти? А если они уже  начали проверять и нельзя? Я остановилась в нерешительности.
     Ниночка перебирала цветы и говорила своим хорошо поставленным учительским голосом:
-  Смешные дети. Нанесли мусора. Я пионы и сирень за цветы не считаю. Светлана Николаевна, это Вам, - протянула она коллеге букет пышных незнакомых мне цветов. – А это что за уродцы? – в руках её оказался мой букет. – Разве это розы! Стебли короткие, а цвет!..  Вот я люблю кремовые на длинном стебле. Валерка дарит только такие. Нечего выбрать.
     Она сгребла всё в охапку и понесла к выходу. Я спряталась за распахнутой дверью. Неловко было обнаружить себя в такую минуту. Нина Николаевна дошла до конца коридора, где стоял бак для мусора,  и швырнула всё туда. Букет мой лежал сверху и первым принял такую участь. Нина Николаевна уже спешила назад. Я стояла окаменев, поражённая увиденным. Сколько детской любви и внимания полетело в мусорный бак! На дне его покоилась и моя готовальня, и моё обожание учительницы.  Деваться было некуда. Наши глаза встретились. Не знаю, что она прочла в моих, но её глаза… Я никогда не забуду этот взгляд, полный самодовольства, сменившегося растерянностью. Она поняла, что я всё видела и слышала, и густо покраснела. Даже на шее и груди выступили красные пятна. Но мне уже было не до этого. Грохнув в углу класса ведром, бросив на ходу «извините», я вылетела пулей. Было стыдно и за себя, и за неё.
     «Глупые слёзы! Их не просишь, а они накатывают, - стучало  в голове. -   Не сотвори себе кумира, - пришло на ум. – Мещанка! Пустышка!», - повторяла я про себя.
     Во дворе на лавочке сидел Ильич и ставил  набойки на  поношенные ботинки, пристроив инструмент рядом на табуретке. Увидав меня, замахал руками.
- Как экзамен? Как букет? Понравился?
     Пришлось рассказать.
- Да. Дела, - пробурчал он. – Погоди, - поспешил домой и, вернувшись, протянул мне мою готовальню. – Вот оно, возвращение блудной готовальни.
- Ой! – вскрикнула я. – Так Вы…
- Не мог же я допустить, чтобы такое добро пропадало, - лукаво подмигнул дядя Миша.
- А как же деньги?
- Вырастешь – отдашь.

Глава 11.Прощание.

     Экзамены покатили своим ходом. Нину Николаевну больше не видела, говорили, что она повезла своих пятиклашек на экскурсию в другой город, потом занималась ремонтом кабинета. Мама шила мне платье к выпускному. Чего стоил поход в универмаг! Выбор остановили на золотистой шёлковой тафте с радужными разводами. Фасон, как у Пьехи, исполняющей по телевизору песню «Хорошо». Вырез каре, юбка-бочонок под широким поясом, а главное – цветок  на груди слева. Платье гармонировало с карими глазами. Время от времени я надевала его и крутилась перед зеркалом. Ну, когда же? Когда же?
     И этот день настал. Школа, нарядный зал, шум, смех, музыка. Торжественная часть несколько затянулась, всё-таки выпускалось четыре восьмых класса. Ощущение «чего-то не хватает» не покидало меня. И вдруг осенило: «Нет русалочки».
     Наконец, в руках долгожданный документ, в котором ровным почерком Екатерины Тарасовны выведены пятёрки и четвёрки.  К микрофону  вышла директор, величественная, как всегда, Александра Яковлевна. Она поздравила нас, и тут к ней торопливо подскочила секретарь  и что-то сказала на ухо. Александра переменилась в лице, и зал услышал: «Потом, потом…».
     Праздник продолжался. Снова подумалось: «Почему её нет?» Тут Славка пригласил на танец, и весёлый ритм поглотил меня целиком.
     Когда усталые, но довольные, мы  поздно вечером расходились по домам, Екатерина Тарасовна сказала:
- В понедельник приносите заявления в девятый класс.
      Ребята снова загалдели, наперебой делясь своими планами.
Несколько дней я наслаждалась свободой. По утрам отсыпалась, с девчонками бегала на Десну, по вечерам ходила в кино с Кирой, которая тоже собиралась в девятый. Затем увлеклась выпечкой. Быстро освоила рогалики и пирог «Бедный студент» по маминым рецептам. Мама заметила, уходит много продуктов, и охладила мой пыл.
     В воскресенье мы отправились на базар. Прошлись молочным рядом, напробовавшись, купили сметану и творог. Перешли в овощные ряды, напоследок оставили семечки.
     Этот ряд славился не только разнообразием семечек: чёрных пузатых и мелких, как бисер, пахнущих маслом, белых гарбузовых и серых полосатых. Этот ряд был местом, где назначались встречи, чтобы просто пошататься, пробуя товар, посплетничать, найти друг друга, если потерялся. Ориентир – скульптура колхозницы, держащей снопик колосьев. Горожане так и говорили: «Встречаемся у колхозницы».
     Мы пробирались по тесному ряду, невольно слушая трескотню о ценах и местных событиях. Вдруг моё ухо уловило: «… да на днях… разбился… на учениях под Городнёй… Хорошо, лётчик дотянул до леса, рухнул под Добрянкой…» Я остановилась, чтоб послушать, как заворожённая, смотрела на беседующих женщин. В разговор включилась ещё одна: «А почему не выпрыгнул с парашютом?» Я подскочила к прилавку и взволнованно крикнула, перекрывая шум базара:
- Как его фамилия? Как?
- Да кто ж его знает, - всплеснула руками женщина.
- В «Деснянке» писали, - сказала другая.
     Мама не понимала, что происходит, и тянула меня за руку.
- Идём!
- Мам, мне надо! Мне некогда. Я побежала, - крикнула на ходу.
      Я спешила в библиотеку. В голове, как в калейдоскопе, отдельные кусочки сложились в стройную картину. Вот Нина Николаевна в коридоре разговаривает с коллегой: «Мой уезжает на полёты в Городню. Представляешь, месяц одна. С ума сойти! Забегай, чайку попьём». Вот секретарь что-то шепчет директору на ухо, и Александра,  меняясь в лице, тихо говорит: «Потом, потом». Добрая Александра не хотела испортить наш выпускной. Вот голос хозяйки семечек: «… на днях разбился… рухнул под Добрянкой…». Господи! Только не он!
     Войдя в читалку библиотеки, пройдя между пустых в это время столов, я попросила принести «Деснянскую правду» за последнюю неделю. Лихорадочно стала листать страницу за страницей. Уже несколько газет были отложены в сторону, и вот… На меня глянули глаза Валерия Ивановича. Тоненькая ниточка надежды оборвалась. В душу хлынула тяжёлая волна безысходности. «Никогда, никогда больше не увижу его!- стучало в голове. – Почему он?» 
     В статье писали: «Лётчики Черниговского  военного авиационного училища осваивают реактивный самолёт чехословацкого производства Л-29; испытания идут в нормальном режиме…» Дальше подробно описывался день полётов, авария, падение самолёта и поступок пилота. Глаза искали главные слова. «Рискуя жизнью, майор Верховский Валерий Иванович изменил курс и направил самолёт к лесному массиву, чем спас тысячи людей...   погиб как герой…». Больше я не читала.
     Было понятно -– ничего не изменить. Но так хотелось найти виновного! И я нашла. Это она, Ниночка! Он мог уже не летать, но ей было мало. Шмотки, побрякушки. Она погубила его. Зачем отпустила на эти полёты? В глубине души я понимала, что Нина Николаевна не при чём. Он военный человек. Приказ есть приказ. Но так было приятно упиваться мыслью о её вине, что я дала волю своей фантазии.
     По аллее кладбища я направлялась к месту захоронения выдающихся людей города. Я шла к нему, моему защитнику и герою. Я несла кремовые розы на длинном стебле. Вокруг тишина, какая бывает только в таком месте.
Рассеянно читая надписи на памятниках, свернула вправо. На обочине стоял «ГАЗик». Возле него курили двое военных. У свежей могилы, обложенной венками, стояла она, Ниночка. Строгое чёрное платье делало фигуру стройнее. Лицо без косметики выглядело непривычно. Глаза сухие, отрешённые. Казалось, вся  погружена в себя. Я не была готова к встрече, видимо, это и разозлило. Шагнув к своей богине, я выпалила:
- Эти цветы не Вам!
     Бережно опустила розы на холмик и взглянула на портрет. Валерий Иванович чуть заметно улыбался. И тут меня прорвало.
-  Я любила Вас! А Вы…   Кукла. Бездушная кукла. Он погиб из-за Вас! Вы не стоите его!
     Круто повернувшись, я пошла к выходу. Мужчины, стоявшие у машины, с недоумением смотрели вслед.
     Прошла неделя. Немного успокоившись, я занялась делами: с мамой сделали большую стирку, дяде Мише помыла окна (он жил один), по вечерам из шланга поливала цветы в палисаднике, гоняла на велике, который отдал мне на всё лето папка.  А ещё читала. Все мои мысли поглотил Овод. Чем дальше я читала, тем больше меня злила Джемма, не умеющая прощать. Невольно я начала думать о Нине Николаевне. В какой-то миг я ужаснулась: мой поступок хуже. У Джеммы, по крайней мере, были веские причины. А я? Я бросила в лицо женщине, на которую свалилось горе, страшные слова! Это я безжалостная! Он любил её. Он не мог любить пустышку. Подобные мысли лишали покоя, и что с этим делать, я не знала. Вечером, после ужина, когда отец вышел на улицу покурить, мама, вытирая посуду, сказала:
-  Видела сегодня Екатерину Тарасовну. Спрашивала о тебе.
- Соскучилась?
- Знаешь, в девятом поменяются учителя.
- По каким предметам? – спросил отец, забывший спички.
- Классный руководитель будет другой, а значит, и математик.
- Плохо. Тарасовна – хороший учитель, - сказал папа и снова вышел.
- Тарасовна берёт пятый класс. А ещё по русскому…
- Нина Николаевна? – перебила я.
- Едет  на родину, в Оренбург, на всё лето. Там всё-таки родня. Может, вернётся. Слышала, ей однокомнатную дают как вдове погибшего.
- Когда она едет? – заволновалась я.
- Кажется завтра московским, с пересадкой.
     Я вовсю крутила педали велика, одной рукой держась за руль, другая была занята. Мимо шелестели машины, приходилось осторожности ради прижиматься к обочине. Вот и вокзал. Велик пришлось катить по перрону.
     Ниночку я заметила сразу. Высокий человек в лётной форме вносил в вагон её вещи, другой – подавал их.  Рядом стояла Светлана Николаевна. Они о чём-то говорили. Я остановилась так, чтобы меня заметили. Кивнув коллеге, Ниночка подошла ко мне.
- Прости меня, девочка, если сможешь, - просто сказала она.
- Это Вы меня простите! Я несправедливо обвинила Вас! И ещё вот…
     Я протянула часть фотографии, которую долго хранила. На ней по-прежнему смеялся Валерий Иванович, закинув назад голову и придерживая рукой фуражку, другая рука тянулась навстречу Ниночкиной.
     Нина Николаевна раскрыла сумочку, достала вторую половину, соединила обе, и руки их встретились.
- Смотри, нашла в кителе, - сказала она. – Он всегда будет рядом.
     Я уходила с лёгким сердцем. Впереди ждало долгое лето, велик и девятый класс.

Эпилог.
       Моя «Волга» легко глотала километры. Вот он, долгожданный Киевский мост. Внизу мелкая рябь отливает на деснянских просторах. Сюда много лет назад пришли мы, десятиклассники, встречать свой первый взрослый рассвет.
     Мелькают сёла. На крышах хат и столбах вдоль шоссе справляют новоселье аисты. Нигде не встретишь столько изящных длинноногих спутников человеческих жилищ, как в черниговском крае!
     Блеснула между деревьев позолоченная маковка Екатерининской церкви. Чугунные пушки – визитная карточка города – задрали свои носы. Здравствуй, старина Чернигов! Я вернулась. Ещё несколько минут, и, поднявшись на второй этаж неказистого дома на Стрелецкой, войду в уютную маленькую квартирку. Навстречу встанет седая, но всё также красивая  и в своём почтенном возрасте женщина, моя Ниночка. Она ждёт меня. Я везу ей «Киевский торт» и кремовые розы на длинном стебле.