(Из книг "Как любить ребенка" и "Правила жизни")
Любой исследователь любит свой труд за муки исканий и роскошь битвы, но добросовестный и ненавидит ее – из-за страха ошибки, которую он может допустить, и из-за сомнений в результате работы. Книжка с ее готовыми формулами притупила наш взгляд, избаловала мысль: учась на чужих ошибках, чужом опыте, наблюдениях, человек потерял веру в себя до такой степени, что ленится увидеть своими глазами… Как неохотно принимает обыватель условные ответы, как не любит, когда доктор мыслит вслух у колыбели ребенка; как часто врач, которого принуждают быть пророком, становится шарлатаном.
Ошибается тот, кто считает, что понимать – значит избежать трудностей. Есть случаи, когда мы бессильны с нашими сегодняшними знаниями… Есть случаи, когда мы в сегодняшней жизни беспомощны. И вновь – только попытки обойти правду, мелкие послабления в ее понимании, страх, что поверил в достижение истины, когда лишь проступают ее смутные контуры. Разгаданные тайны мы записываем как нерушимые математические формулы, а перед всем остальным беспомощно замираем, оно пугает и раздражает нас. К весне и осени мы приспособились. С человеком же боремся безрезультатно, ибо, не зная его, не умеем привести свою жизнь в гармонию с ним. Мы не знаем, каков человек на самом деле, даже сами себя хорошо не знаем. Мудрец сказал по-гречески: «Гноти сеаутон». Это значит: «Познай самого себя». Значит, даже взрослым это трудно, даже мудрецам. Мы не знаем, мы на самом деле не знаем.
Надо основательно пересмотреть все, что мы приписываем сегодня периоду дозревания, которым озабочены всерьез и по делу – но не слишком ли однобоко? Не может ли нам помочь изучение предыдущих этапов развития более объективно присмотреться к этому новому в ряду подобных ему периодов неуравновешенности и лишить его нездоровой, таинственной исключительности? Выбивая из головы преждевременную любовь, не вбиваем ли мы в голову преждевременную распущенность? Не повлияла ли наша беспомощность на болезненность процесса? Не слишком ли много слов о пробуждающейся жизни, не слишком ли мало фактических данных науки? Прежде, чем что-то начинать, надо изучить, разузнать, ведь как же можно не зная советовать и поучать? Первее всего – надо, чтобы знание знало.
Исследование детской сексуальности, выполненное Фрейдом, запятнало детство, но не очистило ли тем самым юность? Излюбленная иллюзия непорочной чистоты ребенка развеялась и помогла развеяться другой, уже болезненной иллюзии: о том, что будет, «когда в ребенке проснется животное и бросит его в грязь». Не путаем ли мы патологии дозревания с физиологией, не сформированы ли наши взгляды врачами, которые видят только maturitas dificilis – дозревание тяжкое, ненормальное? Может, то, что сегодня осталось от легенды про «зубки» раннего детства, через сто лет останется и от легенды о «половом дозревании».
Сто дней, ведущие к весне. Нет еще ни стебелька, ни почечки, но в корнях уже зреет наказ весны, таящейся в почве, под снегом, в морозном вихре, в голых ветвях, пульсирует, выжидает, набирается сил, чтобы вдруг взорваться расцветом. Это только со стороны кажется, что в изменчивой погоде мартовского дня царит беспорядок – что-то там в глубине от часа к часу логично дозревает, нагромождается, выстраивается, только мы не отличаем железного закона астрономического года от его случайных мимолетных пересечений с законами менее ведомыми, а то и вовсе неизвестными.