Без родины гл. 4

               
                ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

     На следующий день  просыпаюсь поздним утром. Открыв глаза, я вижу, что группа медработников осматривает моего соседа. Опираясь на набранный в предыдущих больницах опыт, я догадываюсь, что идет утренний обход. Сосед слушает,  на его лице раскаяние,   явно показное:

– За три месяца, вы у нас  который  раз, и все с тем же диагнозом. Нигде не работаете. Ведь у вас жена, ребенок! Больше мы вас лечить не собираемся. Вы алкоголик, человек конченный. А  вам всего тридцать лет! – говорит крупный мужчина, судя по тону, зав отделением. Рядом с ним стоит «мой» врач, за ним высокопарная пожилая женщина и молоденькая медсестра с  большим  количеством папок.

  Внезапно  интерес к происходящему  у меня  пропадает: я чувствую необычайное, даже можно сказать,  фантастическое чувство голода. Протянув руку,  я хватаю с тумбочки   принесенный Леной    пакет, вытаскиваю  стеклянную банку  и срываю  зубами пластиковую крышку.

       В этот момент врачи оставляют затею перевоспитать  соседа и перемещаются ко мне. Я слышу:

– Очень тяжелое состояние, необходима консультация пульмонолога …  ой! – это  читавшая историю  моей болезни медсестра  оторвалась от листка бумаги, и вместе со всеми замерла, глядя,  как я ем  морковные котлеты,  облизывая пальцы, словно дикарь.

  Вдоволь налюбовавшись  на мое поведение, зав. отделением кричит, обращаясь к моему врачу:

– Коллега Головань, безобразие! Ваши больные будут проявлять уважение к медперсоналу, или  нет?

Пожилая  женщина – врач истеричным голосом вторит начальству:

– Больной,  потрясающее нахальство! Вы нарушаете распорядок дня! Прекратите немедленно!

    К сожалению, я не могу остановиться, и  в коридоре образуется  тяжелая тишина. Зав. отделением становится красным, потом багровым, но вместо  ожидаемого  словесно –административного взрыва, он вдруг, скрипнув зубами, падает  на медсестру,  от чего папки из ее  рук   летят в разные стороны.

    Минут через пять  его  уносят  на носилках санитары, а я, вздохнув, с сожалением смотрю на дно пустой банки. Видимо, мой взгляд очень выразителен, потому что сосед лезет в тумбочку и щедро одаривает меня своими  съестными припасами.
Очищая вареное яйцо от скорлупы, я рассматриваю бескорыстного дарителя. Он не похож на алкоголика. Симпатичный парень, модная стрижка, одежда с «иголочки». Улыбнувшись,  он представляется:

– Николай Жуков.

– Рад знакомству. Григорий  Россланов, –  я краснею. Право, стыдно, за  суетой совсем забыл о приличиях.

    Сразу после знакомства Николай проникается ко мне особой симпатией:  наклонившись поближе, просит одолжить червонец. Я думаю, что  ошибся,  не так уж он  бескорыстен. Только  теперь ничего не поделаешь, придется уважить.  Вздохнув, я обещаю, что вечером, когда придет Сашка, одолжу. Николай удовлетворенно кивает,  и, оставив меня,   направляется  к больным на дальних койках играть в карты.

  Подходит врач Головань и присаживается  на краешек моей койки. Я уже сыт и готов говорить о чем угодно, и с кем угодно. В глазах Голованя мелькают озорные огоньки, но тон у него официальный:

– Похоже, у вас заметное улучшение!

–  Благодаря вашим стараниям, доктор!–  вежливо говорю  я.

– Я тут ни при чем! Такой быстрый результат бывает   лишь  при вмешательстве высших сил! –   уверенно произносит Головань.

– А мысль не лишена..., – бормочу я под нос, вспоминая последний сон.

    Головань  заканчивает слушать мои легкие. Он  сообщает, что у меня  все  хорошо,   затем собирает с пола оброненные медсестрой папки  и уходит.

    Я лежу под капельницей, когда  появляется Лена. Я говорю ей комплимент:

– Ленусь, а ты сегодня великолепно смотришься! – что, если честно, ничуть не соответствует истине.

– Спасибо. –  Безразлично говорит Лена и  усаживается на пустую койку соседа. Внутренний голос подсказывает мне, что она не на минуту.

– Ты как тут оказалась? – спрашиваю я.

– Да  через соседку передали записку в аптеку срочно зайти, мол,  лекарство привезли. Я пришла,  а на двери объявление, что закрыто на санобработку, откроются через час. А сами чай пьют с сушками. Их, с утра, по записи,  в  хлебном  давали, но мало кому досталось. А эти, хрумкуют ими в рабочее время, и даже не посчитали нужным окно занавесить! Зла на них не хватает!

– Ну, Лена, не все так плохо! Ведь  теперь, по стечению обстоятельств, ты можешь развлечь  меня разговором. Расскажи, как дома?

– Дома, дома... где дом? Комнатенка в бревенчатой халупе у сумасшедшей деревенской бабки. Кошмар! Сахар в  банке сам собой исчезает. Утром сварила детям кашу, испекла блины. Сама пошла за молоком. Прихожу, дети еще спят, блинов нет, каши половина. Бабка:  «это ваши детки проснулись, поели, и опять спать легли». А дети просыпаются, орут как ненормальные: мама, есть хотим!.. А туалет!  Туалет у нас во дворе, бабка заставила Сашку сделать второй: мол, сами ходите. Сашка сделал. Бабка тут же новый закрывает на замок и заставляет бегать в старый. А он весь дырявый, гнилой, и по стенкам мокрицы ползают.  Затем: «печь в избе не топите,  головка от жара болит, идите готовить и стирать на улицу, к летней печи»! А к летней разве набегаешься? Дети к таким условиям не привыкли, все время болеют. Я, как вспоминаю наше житье в городе, так слезы полотенцем утираю, – на глазах Лены появляется влага. Чтобы не расплакаться, она резко обрывает речь, и, открыв  сумку, начинает выставлять на мою тумбочку  баночки. Я вижу, что в них ее «фирменные» кушанья. Из ее рассказа следует, что  стряпня для нее  сродни подвигу. Я растроган и хочу выразить ей благодарность,  однако тут Лена замечает, что капельница у меня давно закончилась, и  громко зовет медсестру.  Та, не особенно торопясь, приходит.   Я с некоторым раздражением в голосе говорю ей:

–  Пока вы заняты неизвестно чем, от воздушной эмболии умереть можно!

–  У меня дверь в процедурную всегда открыта, я  за вами наблюдала! Оттуда хорошо видно! – равнодушно  произносит медсестра.

–  И слышно! – ядовито добавляет Лена, и, глянув на часы, поднимается. Медсестра измеряет Лену «убийственным» взглядом. Лена, не обращая на нее внимания,  машет мне рукой и уходит. Медсестра, хмыкнув в ее адрес, снимает капельницу и тоже оставляет меня.

  Очередной сон наступает  с такой силой, что я капитулирую перед ним, не издав ни звука..