Воспоминания о моем детстве
в селе имени Полины Осипенко
В момент моего рождения село имени Полины Осипенко было уже районным центром и насчитывало населения около 2300 человек. В детский сад я не ходил, воспитывался домашним способом. Отец в этот момент работал в райисполкоме заведующим районного, государственного архива. Мать работала ночным сторожем в «Рыбкопе», что давало возможность днем работать по дому и следить за мной. Если с работой отца все ясно – государственный служащий, то на организации «Рыбкоп» следует остановиться. Данная организация была не что иное, как потребительский кооператив, которая занималась скупкой у населения излишек сельхозпродукции, в основном картофель, и поставкой продуктов, одежды, бытовой техники и прочих вещей, необходимых для жизни. Это предприятие было «градообразующим» имело свой парк автомашин, много складов, пекарню, магазины, самоходную баржу и занимало не малую территорию в центре села. Летом по реке Амгунь приходили грузовые баржи и пополняли запасы «Рыбкопа», что сейчас принято называть «Северный завоз». Село имело так же и другие организации: промкомбинат, узел связи с ЛПУ (линейно-путевой участок), копзверопромхоз с фермой по содержанию и разведению черно-бурых лисиц, «Золотопродснаб» - организация, со своими магазинами в селе, для снабжения золотодобывающих приисков товарами и продуктами. Так же аэродром с аэровокзалом, средняя школа, больница, общественная баня и очаг культуры во главе с клубом, который неоднократно горел, похоже, по вине истопников, пока его не переделали на водяное отопление. Профессия истопник в селе в то время была популярна, по причине не требования образования и особого ума, в придачу имела сезонный характер. Отапливалось все: конторы, гаражи, школа, клуб, поэтому штат истопников по селу был приличный. В силу образованности истопников и пьянства на работе случались периодически пожары. Только клуб, в мою бытность, горел два раза до головешек. Гараж в организации «ЛТУ связи» сгорел вместе с автомашинами. Интересный факт по клубным пожарам. В клубе по бокам сцены висели круглые барельефы из чугуна окрашенные в белый цвет под гипс, справа барельеф Ленина, слева Карла Маркса, когда клуб сгорал, на пепелище находили обгоревшие барельефы, их красили и они перекочевывали в следующий клуб, так было да развала СССР, сейчас эти барельефы находятся в Краеведческом музее села.
Село славилось чистоплотностью, через каждые три дома имелась собственная баня, хотя имелась и коммунальная, баня с парной, в которую любил ходить отец, прихватывая и меня. Совсем маленьким в общественную баню меня водила мать. Помнится последний с ней поход в баню, на скамейке, передо мной стояла шайка с водой, и я в ней бултыхался, чья-то мамаша хвалила меня перед какой - то девочкой: «Смотри, как мальчик моется и совсем не плачет», что придавало мне еще буйства хлопать по воде. Запомнились голые бабы с отвисшими грудями и мочалками между ног разного цвета и густоты. Видно я пристально все это разглядывал, мать меня больше в баню с собой не брала. И стал я ходить в нее с отцом. Мужская баня работала по средам и субботам, в субботу весь правильный народ рвался в баню и создавалась очередь – любимое занятие того времени, потолкаться в очереди послушать свежих новостей. Интересно было, когда приходил в баню председатель «Рыбкопа» по фамилии Шишнев. У него была достопримечательность в виде наколок: на одной груди барельеф Ленина, на другой Сталина, повернутые лицами друг к другу. Народ над ним потешался, а отец подтрунивал, мол, тебе на ягодицах Хрущева с Брежневым не хватает, за такие высказывания уже не садили, сказывалась «Хрущевская оттепель».
После бани народ выпивал, причем начинал это делать в буфете бани, потом «догонялся» где придется, можно было видеть такую картину: мужик с истрепанным веником и авоськой с бельем, после бани валяется в пыли, если дело было летом, и пускает пузыри носом. Очухавшись, идет домой, где его ждет другая «баня». Мне было не совсем понятно – зачем мыться, а затем валяться в грязи.
Мы с отцом ходили в баню по средам, когда не было людской толкучки, и пар был не плохой. Отец был любитель попариться, сам заготавливал березовые веники, и меня приобщал к парилке, но я только любил «греться» в парилке, парится веником, мне не нравилось. Зато после бани, я в буфете покупал целую бутылку лимонада, его делали тоже в «Рыбкопе», и с наслаждением выпивал. Отец ничего не покупал, дома у него всегда была бутылка портвейна или другого вина, он считал, что после бани надо выпить и приводил слова полководца Александра Суворова: « После бани, продай грязное белье, но выпей…». Отец употреблял только хорошие, настоящие вина. В селе было налажено производство местного вина, прозванное в народе Шишневкой, по фамилии председателя «Рыбкопа» - Шишнева. Это вино отец не употреблял, называл его суррогатом и говорил, что нормальному человеку его пить нельзя, так как готовилось это вино из сиропа ягоды голубицы или брусники, путем добавления разведенного колодезной водой спирта. Градусы у разной партии такого вина получались разные, ввиду несовершенства дозирования спирта, попросту на «глазок». Народ это знал и если решал затариваться вином, сначала покупал одну бутылку, пробовал за углом, если стояще «торкало», партия признавалась нормальной и производилась покупка нескольких бутылок, популярность этого вина была из-за дешевизны, и пользовалась большим спросом у жителей соседнего национального села Владимировка. Всех жителей Владимировки, почему то называли тунгусами, хотя село было сводным и состояло из якутов, нанайцев, гиляков, удэгейцев, тунгусов и других малочисленных народов севера. Местный народ называл это село Гарпо, по названию стойбища, бывшего там ранее. Жизнь у них была своеобразная, дети учились в нашей сельской школе, проживая в интернате при школе. Приезжали «тунгусы» летом в село по реке Амгунь на берестяных оморочках, с загнутыми носами. Гребла, как правило, жена, а правил, думая думу, муж. При этом они оба курили короткие трубки, по моим детским понятиям, для создания подобия парохода, которые ходили к нам на угле. Прибыв в райцентр, они вытаскивали оморочки на берег и шли в ближайший магазин. Там затаривались «Шишневкой», прикупали еще чего-нибудь и возвращались на берег. Где начинали пробовать купленное вино, разговаривая исключительно на своем языке. Дегустация заканчивалась лазанием на карачках и ночевкой на песке, накрывшись оморочкой как балахоном. Ранним утром, малехо похмелившись, собравши разбросанный скарб, они отчаливали обратно. Большая их жизнь была связана с реками и озерами, при этом плавать из них практически никто не умел. Тонули сразу если оказывались, по волею случая, в не лодки. Так повторялось каждый месяц, пока река не замерзала.
Мальчуганом я рос смышленым и наблюдательным, лет с четырех меня начали выпускать на улицу одного. Наш дом имел ограду, внутренний двор, большой огород. Соседями у нас через дорогу наискосок было семейство Скопцовых, все их за глаза звали «скопцы», у них было пять детей старшая дочь, затем сын Вовка и еще три брата, почти мои ровесники. Вот с ними я и играл на улице. Братья: старший Колька, средний Сашка и младший Юрка, имели одну особенность, все по нескольку раз оставались «на второй год», в итоге я, учась в четвертом классе, учился вместе с Сашкой, который был меня старше на три года, то есть он преодолевал каждый класс за два года. Из этих братьев восьмой класс закончил только Юрка, остальным хватило и четырех классов образования. У Скопцов была корова, во дворе зимой стоял стог сена. Мне было лет пять и мы лазили по нему, где я умудрился потерять кожаную варежку, сколько не искали не нашли, было обидно, но мои домашние на эту потерю внимания не обратили, похоже варежки достались мне от старшего брата Михаила и поэтому особенной ценностью не являлись. Просто на следующий день меня не пустили к Скопцам. Семейство Скопцов было любопытно своим укладом. Глава семейства Иван был крутым хозяином, все семейство его боялось, но стоило ему напиться, как его супруга – дородная сельская баба, значительно выше и крупнее хозяина, навешивала ему оплеух и волочила его домой, при этом вопя на всю улицу и подбадривая супруга пинками. По этому поводу ходило двух стишье – дразнилка:
Скопец баню продает, а Скопчиха не дает.
Скопчата пищат, баню под гору тащат.
Иван Скопцов работал в «Рыбкопе» и обладал редкой и нужной профессией - бондарь, то есть делал бочки для нужд «Рыбкопа», а дома изготавливал бочки и кадушки для всех желающих. В нашей семье так же все бочки и кадушки были его производства. Надомный труд в те времена не приветствовался, все делалось подпольно - это было ущербно для «Рыбкопа», эта организация занималась реализацией тех же бочек, сделанных Иваном в рабочее время, за что он получал зарплату. Отец мой был в это время членом правления «Рыбкопа» хотя и не работал там, и по праву должен был пресекать подобную надомную работу, но не делал этого. Но Скопец ко всему был вороват, и умудрился украсть в «Рыбкопе» несколько мешков комбикорма, вынудив отца принять меры. В итоге Скопцы не пожелали жить с нами рядом по соседству и переселились на другую окраину села. Понимая, справедливость наказания, от Скопцов не было никаких пакостей мщения, хотя обида на отца, наверное, оставалась за комбикорм.
Летом местом моего развлечения был аэродром местных авиалиний, он начинался через два дома от нас, никакой ограды не существовало, доступ был свободным. Сначала мне запомнились самолеты По-2 и Як-12, которые летали в города Хабаровск, Николаевск и другие села. Затем аэродром расширили и начали летать самолеты Ан-2, которые нам казались чрезмерно большими. Начальником аэродрома был Кудияров, семейство которого жило тоже не далеко от нас. Его потом сменил Дудкин, с его дочерью я учился в школе, пока они не уехали. На аэродроме базировалась и авиалесоохрана за которой был закреплен свой самолет Ан-2. Чуть позже появились вертолеты Ми-1 и Ми-4 Николаевского-на-Амуре авиаподразделения. Летчики и техники этих летательных аппаратов работали вахтовым методом по месяцу. Я с ними дружил, и они передавали меня от одной вахте другой до третьего класса. Я лазил по вертолетам, помогал что-то протирать, мыть, в ответ они меня баловали конфетами или другими сладостями и давали деньги типа зарплата. Мать усомнившись, откуда у меня деньги, пришла проверять, зачем мне дают деньги, но все оказалось честно. Рубли, трешки – были большими по размеру, это потом после реформы 1961 года они резко уменьшились, и в мои карманы не помещались, и я их складывал в кепку, а кепку одевал на голову. Летчикам я нравился за любознательность, но я очень боялся работающего двигателя вертолета, как начинали запускать двигатель я убегал подальше от вертолета. Тогда летуны пошли на хитрость: посадили меня в вертолет, сели сами - пилот и борттехник, закрыли наглухо двери и запустили двигатель. Грохот стоял неимоверный, я сидел, чуть жив. Винты раскрутились, и пыль заволокла все пространство вокруг вертолета, ничего не видно. Вдруг я почувствовал, что отрываемся от земли, через мгновенье пыль осталась в низу, и я впервые в своей жизни увидел село с высоты. Каким же оно мне показалось маленьким, но чувство полета и восторга того момента я не могу передать и сейчас. Вертолет, перелетев с одного края аэродрома на другой, плавно опустился. Потом, когда винты остановились, меня выпустили на свободу. После этого, шума двигателя я уже не боялся и при холостых прогонах не убегал от вертолета. Первый полет у меня осуществился в шесть лет.
Летом, кроме аэродрома были и другие развлечения. Когда приходила большая вода и Амгунь разливалась, под аэродромом образовывалось не большое озеро, вода прогревалась и более взрослые пацаны там купались. Я с младшим Скопцом - Юркой, ошивался там же. Пацаны часто нас подзуживали. Мол, слабо с разгона бултыхнуться в воду, но родители нам не разрешали купаться, а хотелось. Тогда снявши трусы, чтоб не догадались родители, а девок в круге не было, мы прыгали в воду на мелководье, набултыхавшись вылазили из воды, сушились у костра с ребятами и довольные, с сухими трусами, шли домой. Так повторялось много раз, пока кто-нибудь из взрослых не ябедничал родителям и нам не делали выволочку. Мать, меня обычно, стращала: «Пожалуюсь отцу». Меня такие угрозы останавливали, хотя я знал, что отец принимать никаких мер не будет, он считал – пацан должен уметь плавать и делать другие дела, а под запретом этому не научишься, особого хулиганства в этом он не видел, даже если я участвовал в какой–то драке среди ребят. Бывали и курьезы, так же на озере. У брата был одноклассник Юрка Булович, жили они рядом с нами, на углу нашего переулка и улицы Северной. Юрка был старше меня на 4 года, но сильно не обижал, так что он придумал. На озеро пришли две девки, немного старше Юрки. Мы стояли с младшим Скопцом у костра грелись, а он, паразит, повернул нас лицами к девкам и сдернул трусы, крича тем: «Смотрите пока без платно, завтра за деньги». Девки ржали, но смотрели на наши пипетки с интересом. А мы с Юркой Скопцовым, пытались навесить оплеух нахалу, забыв про трусы. А он оправдывался: « Ребята, вы чего? Все равно же без трусов купаетесь». На что ребята постарше едко заметили: «Ты свое хозяйство покажи, они уже не такое видали, им будет интересней!» На этом свара мирно заканчивалась, и все дружно брели в сторону домов.
Жили мы в селе, на втором Северном переулке. Переулок был не большой, но детей было предостаточно. Мы с братом, трое погодков пацанов по фамилии Скопцовы, сестры Куралины: Людмила и старшая Наташка, семейство Бочкаревых у которых было две девочки сестры и трое братьев, один из братьев старший - Витька был карлик ,ему было лет 18, но он был ростом ниже меня пятиклассника. Напротив нас поселились Кислицыны. Детей у них было трое, одна девушка лет 15 ее старший брат Толька лет 17 и мой основной друг и подельник Витька Кислицин по прозвищу Жук, который был старше меня на два года. Жили там же дети учителей нашей школы, Слушко две сестры: Татьяна и Лариса, а так же семейство учителя физики Горюнович с сыном Васькой, которого относили, как и Серегу Бочкарева к мелкоте и в серьезные игры не брали.
Одной из любимых игр были прятки. Сначала считались и кому выпадало голить, то есть искать, должен был всех найти и «застукать», кто сумел «застукаться» сам, избегал участи голить, если последний игрок, из разыскиваемых, успевал отметиться сам, то спасал всех и голил прежний , если его «застукал» ведущий, то голить становился последний «застуканный». Играли азартно, прятались изобретательно: кто в бане Куралиных, кто умудрялся залезть на крышу, или спрятаться в огороде среди полыни которая росла выше человеческого роста. Один раз застукали всех, не могли найти младшего Скопца – Юрку, искали долго, сначала ведущий, потом подключились все. Обыскали все, не нашли, стало как то не по себе. Решили поискать по пристальней, там, где любил прятаться Юрка. Пошли в Куралинскую баню, темную, сырую. В предбаннике никого не было, зашли в баню, темно. Сбегали за спичками, посветили, на полках, под полками никого нет. Собрались уходить, слышим какое шуршание в бочке с водой, заглянули туда, а там, вместо воды, спит паразит Юрка. Это он, оказывается, спрятался в бане в бочку для воды, а так как его долго не могли найти уснул, переполошив всех. Хорошо взрослых не успели подключить к поискам, а то досталось бы всем.
Играть мы любили в разные игры. Часто играли летом в лапту, выжигало, зимою в чижика. Сельский аэродром одной стороной примыкал к селу, а другой выходил на марь с не большим кустарником. Вот там мы и любили играть в войну. Под впечатлением художественных фильмов, про Гражданскую войну, делились на Белых и Красных, причем Белыми никто не желал быть, потому что всегда впоследствии, побеждали Красные. Любимыми фильмами были: Александр Пархоменко, Шорс, Кочубей, Котовский и конечно Чапаев. Про Великую Отечественную войну фильмов было мало, и киноустановка в клубе не позволяла смотреть новые фильмы. Иногда крутили вообще немое кино, и поэтому никто не удивлялся, когда из-за ветхости кинопроекторов звуковое кино показывали как немое. Под впечатлением этих фильмов мы носились по подлеску, строили штабы - шалаши, устраивали засады, брали кого-то в плен. Игры становились масштабнее. В них привлекались не только проулки: Первый северный, Второй северный, но и вся улица Северная. Игры начинались после обеда и заканчивались в сумерках, когда любая коряга начинала походить на человека, что делало игру не возможной. Старшие ребята, подражая героям фильмов, курили цигарки, которые представляли собой полуистлевший корень, какого нибудь дерева. Корни эти подбирались в кучах валежника, пробовались на тягу – это если потянуть воздух через такой корешок, то он легко поступал в рот. Поджигая такой корешок с одного конца, он начинал тлеть, а втягиваемый дым проходил через весь корешок и попадал в рот. Создавалось впечатление курения, что для игры весьма подходило, особенно для командиров, придавая им солидности, в их нелегкой должности, которая обычно назначалась ими же самими ввиду старшинства по возрасту. Остальные ребята в командах, должны были слушаться командиров и исполнять их приказания. За неповиновение можно было получить оплеуху и понижение в должности, например из бойца стать санитаром, хотя обычно роль санитарок исполняли девчонки. Вооружение у «воинов» было как у партизан - кто что добыл, у кого самодельные винтовки и пистолеты с наганами, у кого покупные, у кого вообще сучки и корчажки, похожие на пистолеты времен битвы при Бородино. В селе были две основные улицы: Амгуньская – она считалась центральной и Северная, впоследствии переименованная в Ходырева. Эти улицы как бы соперничали между собой. На улице Амгуньской , жили в основном, дети сельской интеллигенции, а на Северной люди были попроще. Поэтому игры были разные, если на Северной больше любили «воевать», то на Амгуньской играли в «Тимура и его команду» по произведению Аркадия Гайдара. Так как село было не очень большим и все учились в одной школе, то уличных конфликтов и драк не было. Нередко устраивали футбольные поединки между улицами. Побеждали всегда ребята с улицы Амгуньской, они были спортивнее нас. Но техники на Северной было больше. Были лодки с подвесными моторами типа: «Стрела, Ветерок, Москва, Вихрь-20» и нередко пацаны рассекали гладь реки Амгунь на лодках. Родители не запрещали своим чадам пользоваться техникой. И за мое проживание в селе не было ни одного несчастного случая связанного с управлением лодкой подростком. На улице Амгуньской такой вольности не было, хотя лодок тоже хватало.
Когда наступали школьные каникулы, все ребята превращались в добытчиков. Сначала на лугах собирали лук – дичек, его матери шинковали, сушили и потом использовали как приправу всю зиму. После лука наступала пора черемши, ее заготовляли в достаточных количествах, солили и тоже использовали как приправу. Затем появлялась первая ягода - жимолость. Ее собирали и варили первое варенье. В июле наступала пора голубики, ягоды которой были сочные и сладкие, но не прочные. Ее собирали уже в промышленных размерах – ведрами. Параллельно ягоде появлялись грибы. Все пацаны и девчонки хорошо разбирались в них и группами ходили за грибами, иногда километра за три – четыре от села. Многие ездили за грибами и ягодой на лодках. Грибы было собирать интересно, бывало, на одном месте набиралось ведра два. Грибов бывало очень много, их сушили, мариновали и закатывали в банки, а грузди и волнушки солили в небольших бочках, но это тоже надо было уметь. С ягодой было похуже, требовалось терпение и усидчивость. Все лесные деликатесы заготовлялись и изготавливались самостоятельно, народ запасался на зиму. Все бы ничего, но дальневосточные комары одолевали напрочь. Препаратов против комаров еще не было, единственное спасение было – косынка, надетая на голову под кепку. Кепке – как головному убору, надо отдать должное, все мужское население в селе летом носило их. Очень редко можно было встретить мужика без кепки, сразу определив его как приезжего. Кепки были нескольких фасонов, мне запомнились семиклинки, названные так, потому что были сшиты из семи лоскутов клиньями. Были и цивильные кепки, с окантовкой и ремешком над козырьком, их носили на праздники, в кино, как говорили в селе «на выход». В нашем семействе кепок хватало. Отец, будучи членом правления в «Рыбкопе», занимался уценкой залежалого товара. Кепок было такое изобилие на складах, что их уценивали до копеек. В результате чего у нас дома скопилось кепок штук десять. По такому же принципу было у нас изобилие калош черного цвета с красным нутром, что приводило сестру и мать, мывших полы, и вынужденных переставлять их каждый раз, явно в не восторг. В результате чего калоши были спрятаны ими под пол и извлекались только в случаи необходимости.
Когда наступала пора летней жары, все детское население перемещалось к воде. Купаться начинали рано, еще до жары, в конце мая. Для этого на кривуне Амгуни, этакая петля описанная руслом, существовал «лягушатник» - не большой водоем со стоячей водой. В нем водились только лягушки и рыбки «колючки», почему водоем и получил такое прозвище. Но купаться там было очень хорошо. Озерцо хорошо прогревалось, и было окружено зарослями черемухи, что скрывало купающихся от любопытных глаз. Плавок и купальников у подрастающего населения не было, поэтому купались в основном в трусах, а кому было и их жалко, то и вовсе без трусов, причем это водное пространство девчонки не посещали. Если на Амгуни был паводок, то купаться ходили на озера, мы на Отношку – озеро местного значения, примыкавшее к аэродрому. Прибывшая вода затапливала пойму озера, там было мелко, и она быстро прогревалась, что делало купание комфортным. Но комары и в жару не давали покоя, для их отпугивания разжигался костер, возле которого можно было и погреться, если перебултыхался в воде до синевы. По мере ухода воды переходили на другое озеро – Глуховское, оно было побольше и глубже. Там можно было нырять с самодельного мостка – трамплина. Но такое ныряние было раскованно тем, что можно было вынырнуть без трусов, а дамы на том озере уже присутствовали, что приводило иногда к конфузу ныряльщика и восторгу окружающих. Девки делали вид, что это им не интересно, но глаз не отводили в сторону и из подтишка похихикивали. Когда вода совсем падала, возвращались на берега Амгуни. Берега Амгуни отличались прекрасным песком и превращались в отличные пляжи. Но река была довольно глубокая до 10 метров и широкая метров 120, в чем была ее опасность. Не было ни одного лета, что бы в реке не утонуло человека четыре, а то и больше за сезон. Тонули и дети и взрослые. Если дети по недогляду родителей, то взрослые по глупости, вследствие пьянки. У мальчишек, да и девчонок было еще одно развлечение – рыбалка. Ребята начинали рыбачить на Амгуни еще весной, как только появлялись забереги. Из снастей в почете были закидушки – это леска, довольно толстая жилка, с грузилом, отлитым по форме столовой ложки из свинца, на которой привязывалось 5-7 крючков. Наживкой служила мелкая рыбешка – гальяны выловленные предварительно сачком на озере. Закидушка ставилась с берега путем закидывания грузила, наподобие пращи. Закидущек ставилось не менее трех, или у кого, сколько было и желательно в ночь. Все это происходило на Амгуни по берегу села. В вечернее время принято было жечь костры и сторожить снасти, чтоб не уперли вместе с добычей, хотя такое случалось редко. У костров засиживались часов до 12 ночи, потом родители разгоняли всех. Рыбаки шли домой, чтобы ранним утром, часов в шесть, вернуться, снять снасть, если повезет, с рыбой. Ловилась по весне разная рыба, в основном налимы, сомы. По мере потепления, после ледохода, начинали рыбачить на червя, мякишь хлеба, скатанного с подсолнечным маслом, или для рыб – гурманов с губной помадой. Брался пескарь, чубак, сиг иногда красноперка. В дело шли удочки, представлявшие собой длинную палку из ивняка с леской, грузилом и поплавком, этого для сельской рыбалки вполне хватало. Девчонки по теплу рыбачили на «банку». Бралась трехлитровая банка, к горлышку привязывалась веревка, в качестве приманки использовался хлеб, помещенный внутрь банки. Банка ставилась на небольшую глубину, так, чтобы течение не вымывало хлеб. Через некоторое время банка резко изымалась из воды, мелкие рыбки – речные гальяны, синявки, не успевшие сбежать и становились добычей хозяек банок. Эту рыбу охотно ели домашние кошки, а гольянов употребляли и куры, которые были в каждом домашнем хозяйстве.
По осени, когда начиналась учебная пора, были другие увлечения. Все ученики с нетерпением ждали, когда встанет Амгунь и появится лед. Как правило, он появлялся в конце октября и тогда все, свободные от учебы, высыпали на лед. Начинали кататься на коньках, они были примитивные типа «Снегурки» и прикручивались с помощью веревок к валенкам, на них катались девчонки и малышня. Ребята постарше катались на коньках прозванные «Дутыши» - это подобие коньков, на которых играют в хоккей. Эти коньки прикручивались так же к валенкам. Коньки с ботинками были роскошью и имелись только у детей сельской интеллигенции. Были гоночные коньки именуемые «Ножами», что было тоже редкостью. На речном льду устраивались хоккейные баталии, за неимением настоящей шайбы гоняли жестяную банку, которая почему-то сплющивалась очень похоже на шайбу. Клюшек тоже не было, их делали сами из деревьев, выросших с искривленным стволом, отдаленно напоминавших клюшку. Такое дерево срубалось, обтесывалось, приобретало форму почти клюшки и использовалось в игре. Так продолжалось до снега, который заваливал лед. Когда выпадал снег, начиналось катание на санках, катались с крутых берегов Амгуни, но это быстро надоедало и переходили к строительству ледяной горки. Для этого заливали водой и замораживали выбранный склон берега. Получалась ледяная горка длиной метров сто. Такая горка, построенная общими силами, без участия взрослых, пользовалась большой популярностью. Катались на ней на всем, что подворачивалось под руку, на картонках, школьных портфелях, за что дома не редко получали выволочку. Но пиком программы было катание вечером на медвежьей шкуре гурьбой. Шкуру затаскивали на верх, занимали места получше, а лучшие были в центре, и сталкивали шкуру с горы. Шкура, облепленная пассажирами, неслась в низ, набирая скорость и теряя ездоков сидящих по краям. В силу немалой массы такая медвежья шкура ставила рекорды по дальности проката. Затем шкуру подбирали и тащили обратно наверх. Так могло продолжаться долго, пока взрослые не разгоняли ребят по домам. В итоге взрослым надоедало каждый день гонять детей, и они портили горку, вырубая в ней ступеньки и делая дыры там где был слой снега по до льдом для выравнивания горки. Кто эту пакость делал, так и остается загадкой, хотя и были предположения. Ремонтировать горку не брались, не получалось равномерной заливки. Но находили другое развлечение. Со школьного двора, вечером, утаскивали сани – розвальни, для лошади, которая имелась у школы. Эти сани тащили на ближайший берег Амгуни и с гиканьем катались толпой на них. Недостаток был один - тяжело их было тащить на берег. Прокатившись, раза четыре сани бросали, где и находил их школьный конюх. На этом эпопея с катанием заканчивалась. Оставались для развлечения только лыжи. На них ходило почти все молодое население села. Любимый маршрут был на Нимеленовскую сопку, в 10 -11 километрах от села. Добравшись до нее и прокатившись раза - два, необходимо было проделать путь обратно. Хорошо если лыжи оставались целыми после катания с довольно крутой горки. В марте заканчивался лыжный сезон спартакиадой, в которой участвовала почти вся школа и делегаты окрестных сел района, приглашенные на праздник. После чего все начинали ждать лета, с приходом которого почти все повторялось, менялись только участники событий.