Нынче мы направляемся к Кавказу, в ужасную погоду,
и притом верхом. Как часто буду я иметь случай восклицать:
о Coridon, Coridon, quae te dementia caepit!..
(О Коридон, Коридон,- какое безумие тебя охватило! лат.)
Из письма А.С. Грибоедова к Мазаровичу С. И.
28 -го августа 1818 года Александр Сергеевич Грибоедов, назначенный секретарем при поверенном в делах Персии, вместе с канцелярским служителем при миссии актуариусом Андреем Карловичем Амбургером выехали из Петербурга к месту службы. С тяжелым чувством уезжал Грибоедов. В Петербурге оставались друзья, любимый театр, литературная деятельность. "На этот раз ты обманулся в моём сердце, любезный, истинный друг мой, Степан, грусть моя не проходит, не уменьшается", - жаловался он С. Н. Бегичеву в письме из Новгорода (30 августа 1818 г.).
По пути Грибоедов решил заехать в Москву повидать мать и сестру. 3-го сентября 1818 года Грибоедов был уже в Москве. "Мать и сестра так ко мне привязаны, что я был бы извергом, если бы не платил им такою же любовью…"
12 -го сентября Грибоедов покидает Москву. Ему предстоит длинный и трудный путь в Персию по дурным дорогам на перекладных (с кратковременными остановками в Новгороде, Москве, Туле, Воронеже, Моздоке и Тифлисе). "Гейер приехал с Кавказу, говорит, что проезду нет: недавно еще на какой-то транспорт напало 5000 черкесов; с меня и одного довольно будет, приятное путешествие" (Письмо С. Н. Бегичеву, 5 сентября 1818 г.) .
Перед отъездом мать поэта, Настасья Федоровна, просит Андрея Карловича Амбургера постараться предотвратить возможную дуэль с Якубовичем.
В пути, Грибоедов, разобравшись в своих впечатлениях от посещения Москвы, сообщает в письме Бегичеву из Воронежа: "В Москве всё не по мне. Праздность, роскошь, не сопряженные ни с малейшим чувством к чему-нибудь хорошему. Прежде там любили музыку, нынче она въ пренебрежении; ни в ком нет любви к чему-нибудь изящному..." (18 сентября 1818 г.).
В середине октября путники прибыли в Моздок, форпост, входивший в систему оборонительных укреплений русских войск на Кавказе - Азово-Моздокскую (Кавказскую) линию. Через Моздок пролегал путь, соединявший Россию с Северным Кавказом и Закавказьем. Находясь на перекрёстке важнейших дорог, Моздок ежедневно принимал и отправлял через свои крепостные ворота военное снаряжение, оружие, провиант, а также купеческие караваны.
Первые дни пребывания Грибоедова на Кавказе произвели на него мрачное впечатление. В письме к руководителю русской дипломатической миссии в Тегеране С.И. Мазаровичу пишет: "… вот мы и у подножья Кавказа, в сквернейшей дыре, где только и видишь, что грязь да туман, в которых сидим по уши. Было б от чего с ума сойти, если бы приветливость главнокомандующего полностью нас не вознаграждала за все напасти моздокские" (12 октября 1818 г.).
В Моздоке Грибоедов был представлен командующему русскими войсками на Кавказе Алексею Петровичу Ермолову: "… в чём я еще более убедился в тот день, - сообщает Грибоедов в том же письме к Мазаровичу, - когда представлялся его высокопревосходительству господину проконсулу Иберии (так Грибоедов иногда называл А. П. Ермолова. - В. Ю.): невозможно быть более обаятельным. Было бы, конечно, безрассудством с моей стороны, если бы за два раза, что я его видел, я вздумал бы выносить оценку его достоинствам; но есть такие качества, которые в человеке необыкновенном видны сразу же…" (12 октября 1818 г.).
13 -го октября – 20 -го октября путники делают переход от Моздока до Тифлиса. "Вот уже полгода, как я расстался с Петербургом; в несколько дней от севера перенесся к полуденным краям, прилежащим к Кавказу…; вдоль по гремучему Тереку вступил в скопище громад, на которые, по словам Ломоносова, Россия локтем возлегла, но теперь его подвинула уже гораздо далее".
Во время перехода Грибоедов ведет путевые заметки. Дорожные записи заключают в себе сжатое описание пути от Моздока через Владикавказ в Тифлис и, как правило, отрывочны, лаконичны:
" Светлый день. Верхи снежных гор иногда просвечивают из-за туч; цвет их светло-облачный, перемешанный с лазурью. Быстрина Терека, переправа, караван ждет долго… Погода меняется, ветер, небо обложилось; вступаем в царство непогод… Взгляд назад — темно, смятение, обозы, барабанный бой для сбора, огни в редуте. Приезд в редут Кабардинский.
Свежее утро. Выступаем из редута… Поднимаемся в гору более и более, путь скользкий, грязный, излучистый, с крутизны на крутизну… Смешение времен года; тепло, и я открываюсь; затем стужа, на верхних, замерзших листьях иней… Орлы и ястреба, потомки Прометеевых терзателей. Приезжаем к Кумбалеевке; редут.
Пускаемся вперед с десятью казаками. Пасмурно, разные виды на горах. Снег, как полотно, навешан в складки, золотистые холмы по временам. Шум от Терека, от низвержений в горах… Владикавказ на плоском месте; красота долины…
Ночь в Дариеле. Ужас от необычайно высоких утесов, шум от Терека, ночлег в казармах .
Ужасное положение Коби - ветер, снег кругом, вышина и пропасть. Идём всё по косогору; узкая, скользкая дорога, сбоку Терек; поминутно все падают, и всё камни и снега, солнца не видать. Всё вверх, часто проходим через быструю воду, верхом почти не можно, более пешком. Усталость…еще выше и выше, наконец добираемся до Крестовой горы… Вид с Крестовой, крутой спуск, с лишком две версты. Встречаем персидский караван с лошадьми. От усталости падаю несколько раз... Наконец приходим в Кашаур, навьючиваем, берём других лошадей, отправляемся далее, снег мало-по-малу пропадает, всё начинает зеленеться, спускаемся с Кашаура, неожиданная весёлая картина: Арагва внизу вся в кустарниках, тьма пашней, стад, разнообразных домов, башен, хат, селений, стад овец и коз (по камням всё ходят), руин замков, церквей и монастырей разнообразных…"
В Тифлис путники прибыли 21-го октября. Остановились в единственной в то время гостинице, небольшом двухэтажном доме с широким балконом, которую содержал француз Поль.
Вести о том, что Грибоедов едет, дошли до Тифлиса раньше его приезда и встревожили Якубовича. Александр Иванович Якубович за участие в четверной дуэли А.П. Завадовского с В.В. Шереметевым был переведён прапорщиком на Кавказ в Нижегородский драгунский полк, стоявший недалеко от Тифлиса. Судьба велела Грибоедову встретиться с Якубовичем на самом, так сказать, первом шагу в Тифлисе. Только что, приехав и зайдя в какую-то ресторацию, как чуть ли не на лестнице встретился с Якубовичем. Грибоедов сказал ему, что слышал об его угрозах, и просил разделки…
Дуэль предстояла смертельная. Хотя Якубович признал, что Грибоедов его никогда не обижал, он, заявил, что поклялся покойному Шереметеву отомстить за него Грибоедову и Завадовскому. Секундантами были выбраны: Грибоедова - его сослуживец Амбургер; Якубовича - Н. Н. Муравьёв. Видный военный деятель Николай Николаевич Муравьёв за победу в 1855 году под Карсом получил почётную приставку “Карский”.
Впоследствии Н. Н. Муравьёв-Карский подробно описал эту дуэль": "21-го. Якубович объявил нам, что Грибоедов, с которым он должен стреляться, приехал, что он с ним переговорил и нашёл его согласным кончить начатое дело. Якубович просил меня быть секундантом. Я не должен был отказаться, и мы условились, каким образом сие сделать" "( Муравьёв-Карский Н.Н. "Записки").
На следующий день вечером Грибоедов, Якубович и Амбургер, пришли к Муравьеву, чтобы условиться о дуэли. Амбургер старался склонить Муравьева к примирению противников, ссылаясь на мольбы матери Грибоедова. Однако старания секунданта Грибоедова не привели к желанным результатам.
"Ввечеру Грибоедов с секундантом и Якубовичем пришли ко мне, дабы устроить поединок как должно. Грибоедова секундант предлагает им сперва мириться, говоря, что первый долг секундантов состоит в том, чтобы помирить их. Я отвечал ему, что я в сие дело не мешаюсь, что меня призвали тогда, как уже положено было драться, следственно, Якубович сам знает, обижена ли его честь. И мы начали уславливаться; но тот вывел меня в другую комнату и просил меня опять стараться о примирении их, говоря, что он познакомился в Москве с матерью Грибоедова, которая просила его стараться сколько возможно остановить сей поединок, который она предвидела, и, следственно, что долг заставлял его сие делать. Между тем Якубович в другой комнате начал с Грибоедовым спорить довольно громко. Я разнял их и, выведя Якубовича, сделал ему предложение о примирении; но он и слышать не хотел. Грибоедов вышел к нам и сказал Якубовичу, что он сам его никогда не обижал. Якубович на то согласился. «А я так обижен вами; почему же вы не хотите оставить сего дела?» — «Я обещался честным словом покойному Шереметеву при смерти его, что отомщу за него на вас и на Завадовском""(Муравьёв-Карский Н.Н. "Записки").
Отложенная дуэль состоялась за городом в окрестностях деревни Куки. "23-го. Я встал рано и поехал за селение Куки отыскивать удобного места для поединка. Я нашёл Татарскую могилу, мимо которой шла дорога в Кахетию; у сей дороги был овраг, в котором можно было хорошо скрыться. Тут я назначил быть поединку…
Мы назначили барьеры, зарядили пистолеты и, поставя ратоборцев, удалились на несколько шагов. Они были без сюртуков. Якубович тотчас подвинулся к своему барьеру смелым шагом и дожидался выстрела Грибоедова. Грибоедов подвинулся на два шага; они простояли одну минуту в сём положении. Наконец Якубович, вышедши из терпения, выстрелил. Он метил в ногу, потому что не хотел убить Грибоедова; но пуля попала ему в левую кисть руки. Грибоедов приподнял окровавленную руку свою, показал её нам и навёл пистолет на Якубовича. Он имел всё право подвинуться к барьеру; но, приметя, что Якубович метил ему в ногу, он не захотел воспользоваться предстоящим ему преимуществом: он не подвинулся и выстрелил. Пуля пролетела у Якубовича под самым затылком и ударилась в землю … Когда всё кончилось, мы подбежали к раненому, который сказал: «O, sort injuste!» (О, несправедливая судьба!фр.- В.Ю.). Он не жаловался и не показывал вида, что он страдает… Я думаю, что ещё никогда не было подобного поединка: совершенное хладнокровие во всех четырёх нас, ни одного неприятного слова между Якубовичем и Грибоедовым; напротив того, до самой той минуты, как стали к барьеру, они разговаривали между собою, и после того, когда секунданты их побежали за лекарем, Грибоедов лежал на руках у Якубовича""(Муравьёв-Карский Н.Н. "Записки").
Несмотря на принятые меры предосторожности, поединок, тем не менее, получил огласку. Начальник Якубовича, полковник Наумов, допрашивал его, но не добился толку и приказал выехать в Караагач, что в Кахетии, к месту стоянки Нижегородского полка.
Узнали о дуэли и друзья Грибоедова, которых он поспешил успокоить в письме к Я. Н. Толстому и др.: "Объявляю тем, которые во мне принимают участие, что меня здесь чуть было не лишили способности играть на фортепьяно, однако теперь вылечился и опять задаю рулады" (27 января 1819 года).
Так закончилась знаменитая "Четверная дуэль" (фр.«Unе partie carrеe) из-за легендарной танцовщицы Санкт-Петербургского балета Авдотьи Истоминой.
Ввиду длительного отсутствия Ермолова в Тифлисе, проводившем экспедицию против непокорных горцев, подчинявшаяся ему дипломатическая миссия, дожидаясь от него официальных инструкций, задержалась в Тифлисе до конца января 1819 года.
По приезду Ермолова в Тифлис Грибоедов сблизился с ним. Беседы с Алексеем Петровичем, с этим редким по уму, характеру и дарованиям человеком, были для Грибоедова чрезвычайно полезны и поучительны, оставив глубокое впечатление в его душе. «Сфинкс новейших времён» — так многозначительно назвал он Ермолова.
Грибоедов начал с ревнивым вниманием следить за тем, что пишут в русских журналах о Кавказе. В 284-м номере газеты "Русский инвалид" за декабрь 1818 года было напечатано сообщение, что будто бы в Грузии произошло возмущение, коего главным виновником почитают одного богатого татарского князя. Это сообщение и опечалило Грибоедова, и одновременно рассмешило. Он незамедлительно послал издателю журнала "Сын Отечества" письмо — статью (напечатана в № 10 за 1819 г.), в которой поделился некоторыми своими впечатлениями:"Я, как очевидец и пребывая в Тифлисе уж с некоторого времени, могу вас смело увкрить, что здесь не только давно уже не было и нет ничего похожего на бунт, но при твёрдых и мудрых мерах, принятых ныне правительством, всё так спокойно и смирно, как бы в земле, издавна уже подчинённой гражданскому благоустройству…
Не думаю, чтобы повод к распространению таких слухов подала прошлогодняя экспедиция командующего Грузинским отдельным корпусом генерала от инфантерии Ермолова. Вот что было: заложена крепость на Сунже с намерением пресечь шатания чеченцев, которые часто слезают с лесистых вершин своих, чтобы хищничать в низменной Кабарде. Крепостные работы окончены успешно и беспрепятственно. Имея притом в виду во всех направлениях расчистить пути среди гор, в которых многие места по сие время для нас были непроходимым блуждалищем, и разрыть во множестве сокровенные в них богатства природы, дано им было предписание генерал-майору Пестелю занять Башлы в Дагестане. Акушинцы и друие народы, не уразумев истинных его намерений, испуганные, обсели соседственные высоты; когда туда же приступил от крепости Грозной сам генерал Ермолов, они мгновенно рассеялись; возбудителям этого скопления дарована пощада, и, одним словом, никогда в тамошних странах державная власть нашего государя не опиралась столь надежно на покорстве народов, как ныне. Еще нужны труды и подвиги, подобные тем, которые подъяты здешним главноначальствующим с тех пор, как он вступил в управление земель и народов, ему вверенных, – и необузданность горцев останется только в рассказах о прошедшем. Впрочем, если и принять в уважение, что экспедиция, о которой я сейчас упомянул, причиною толков о мнимом грузинском бунте, на что же нам даны ландкарты, коли в них никогда не заглядывать? Они ясно показывают, что события с Кавказской линии также не годится переносить в Грузию, как в Литву то, что случается в Финляндии"(21 января 1819 г.).
В это же время, вероятно, Грибоедовым было написано стихотворение «Прости, Отечество!», напечатанное впервые в 5- м номере журнала "Русское слово" за 1859 год:
Премудрость! вот урок ее:
Чужих законов несть ярмо,
Свободу схоронить в могилу,
И веру в собственную силу,
В отвагу, дружбу, честь, любовь!!! -
Займемся былью стародавней,
Как люди весело шли в бой,
Когда пленяло их собой
Что так обманчиво и славно!
В том же номере журнала «Русское слово» было опубликовано мнение Д. А. Смирнова, дальнего родственника Грибоедова: "Я отношу [это стихотворение] ко времени первого выезда Грибеодова из России, то есть к 1819 году и конечно, не потому, что листок, на котором оно написано, переплетён в «Черновой» между листками путевого, в 1919 году веденного, дневника от Тифлиса до Тегерана, но потому, что Грибоедов в это время чрезвычайно тосковал по родине, покинутой почти-что насильно".
В конце январе 1819 года пришло время русской дипломатической миссии продолжить дальнейший путь в Персию. "Я здесь обжился, и смерть не хочется ехать, а нечего делать. Коли кого жаль в Тифлисе, так это Алексея Петровича. Бог знает, как этот человек умел всякого привязать к себе, и как умел...", –писал 27 января 1819 года Грибоедов своим друзьям Я. Толстому и Н. Всеволжскому.
28 -го января 1819 года миссия после приятельского завтрака оставила Тифлис. Грибоедов с иронией отмечал, что "Алексей Петрович, прощавшись со мною, объявил, что я повеса, однако прибавил, что со всем тем прекрасный человек… Кажется, что он меня полюбил…"
В пути Грибоедов завел дневник в форме путевых писем к неизменному своему другу С. Бегичеву. В дневнике Грибоедов поделился своими впечатлениями о Ермолове: "Кстати об нём, - что это за славный человек! Мало того, что умён, нынче все умны, но совершенно по-русски, на всё годен, не на одни великие дела, не на одни мелочи, заметь это. Притом тьма красноречия, а не нынешнее отрывчатое, несвязное, наполеоновское риторство; его слова хоть сейчас положить на бумагу… Я его видел каждый день, по нескольку часов проводил с ним вместе, и в удобное время [его отдыха], чтобы его несколько узнать. Он в Тифлис приехал отдохнуть после своей экспедиции против горцев, которую в марте снова предпринимает… Об бунте писали в Инвалиде вздор, на который я в С<ыне> О<течества> отвечал таким же вздором. Нет, не при нём здесь быть бунту. Надо видеть и слышать, когда он собирает здешних или по ту сторону Кавказа кабардинских и прочих князей; при помощи наметанных драгоманов, которые слова его не смеют проронить, как он пугает грубое воображение слушателей палками, виселицами, всякого рода казнями, пожарами; это на словах, а на деле тоже смиряет оружием ослушников, вешает, жжёт их сёла - что же делать? - По законам я не оправдываю иных его самовольных поступков, но вспомни, что он в Азии, - здесь ребёнок хватается за нож"(30 января 1819 г.).
Путевые записи Грибоедова раскрывают картину путешествия от Тифлиса до Тегерана: природу Закавказья и Северного Ирана, памятники древней архитектуры, быт, нравы и обычаи местных жителей, собственные переживания и размышления. Таков пестрый материал этого дневника: "Нас человек 25, лошадей со вьючными не знаю, право, сколько, только много что-то. Ранним утром подымаемся; шествие наше продолжается часа два-три; я, чтобы не сгрустнулось, пою, как знаю, французские куплеты и наши плясовые песни, все мне вторят, и даже азиатские толмачи; доедешь до сухого места, до пригорка, оттуда вид отменный, отдыхаем, едим закуску, мимо нас тянутся наши вьюки с позвонками… Этим случаем наши татары пользуются, чтобы выказывать свое искусство, - свернут вбок, по полянам несутся во всю прыть, по рвам, кустам, доскакивают до горы, стреляют вверх и исчезают в тумане, как царевич в 1001-й ночи, когда он невесту кашмирского султана взмахнул себе на коня и так взвился к облакам. А я, думаешь, назади остаюсь? Нет, это не в Бресте, где я был в "кавалерийском", - здесь скачу сломя голову; вчера купил себе нового жеребца; я так свыкся с лошадью, что по скользкому спуску, по гололедице беззаботно курю из длинной трубки. Таков я во всём: в Петербурге, где всякий приглашал, поощрял меня писать и много было охотников до моей музы, я молчал, а здесь, когда некому ничего и прочесть, потому что не знают по-русски, я не выпускаю пера из рук … Въехавши на один пригорок, над мглою, которая носилась по необозримой долине, вдруг предстали перед нами в отдалении две горы, - первая, сюда ближе, необычайной вышины. Ни Стефан-Цминд, ни другие колоссы кавказские не поразили меня такою огромностью; обе вместе завладели большею частью горизонта, - это двухолмный Арарат, в семидесяти верстах от того места, где в первый раз является таким величественным… "
В половине февраля путешественники уже были в Тавризе, первом крупном центре Персии, резиденции наследника престола Аббаса-Мирзы. Посольство было здесь принято торжественно, с большими почестями. Ко времени прибытия приехал сам шах-зид, наследник престола Аббас-Мирза. Русская миссия должна была, собственно, пребывать в Тавризе, при наследнике престола, руководившем внешней политикой. Но прежде миссии следовало представиться самому шаху в Тегеране. 21 февраля миссия выехала из Тавриза; совершив длинный двухнедельный путь, прибыла, наконец, около 8-го марта, в Тегеран. Здесь миссии был оказан пышный прием самим Фет-Али-шахом. В персидской столице пришлось прожить около трех месяцев. Затем шах и дипломатический корпус отправились в летнюю резиденцию, в живописную Султанейскую долину, около Казвина.
В августе миссия возвратилась в Тавриз, и для нее началась будничная, деловая жизнь. Со свойственной энергией и жаждою полезной деятельности Грибоедов принялся за исполнение своих обязанностей. Его крепкая воля и сильный ум окончательно сложились и получили определённое направление. И если он утратил навсегда веселость и беззаботность юноши, то приобрёл взамен их другие, более солидные качества, заставившие его взглянуть серьёзнее на свои обязанности к родине.
По Гюлистанскому мирному договору 1813 года русская миссия имела право требовать от персидского правительства возвращения в Россию русских солдат – пленных и дезертиров, служивших в персидских войсках. Грибоедов горячо взялся за это дело, разыскал до 70 таких солдат и решил вывести их в русские пределы. "Пришли доложить, что из 70-ти человек, мною приведённых, один только снова перешёл на службу к его высочеству, но и этот ушёл от них, бросился ко мне в ноги, просил, чтобы я его в куски изрубил, что он обеспамятовал, сам не знает..." (4-7 сентября 1819 г.).
Однако ж, это дело нимало не ослабило благосклонности Аббаса-Мирзы, который даже упросил шаха, родителя своего, пожаловать Грибоедову персидский орден Льва и Солнца 2-й степени.
Ему поручено было проводить этот отряд в российские пределы. Грибоедов неоднократно подвергался опасности лишиться жизни в сем походе от озлобленных персиян, которым неприятно было возвращение сих переселенцев. Осенью 1819 года он привёл свой отряд в Тифлис. В рапорте поверенному в русских делах в Персии С. И. Мазаровичу от 6 октября 1819 года № 15 он сообщает о приезде в Тифлис, о приведении в порядок для генерала А. А. Вельяминова подробного списка солдат, приведенных им, о затруднениях, которые были у него в пути от Пернаута до Тифлиса. Пишет, что "генерал Вельяминов делает всё от него зависящее, чтобы на меня легло как можно меньше вины в глазах этих моих несчастных; однако перед 80-ю из них я всё же буду виноват. Мне очень горько, после стольких забот, стольких неприятностей, вынесенных ради единственной мысли, чтобы это послужило их общему счастью".
Остался доволен действиями Грибоедова, его решимостью и твёрдостью намерений вернуть русских военнопленных Главнокомандующий Отдельным Кавказским корпусом Ермолов. Желая знать подробности дела, генерал, находившийся в то время на нижнем Тереке, близ Андреевского аула (Эндери), на строительстве крепости Внезапной, вызвал к себе молодого дипломата для отчета. Ермолов писал Мазаровичу:"Секретарь миссии, Грибоедов, подробно объяснил мне, каких стоило вам затруднений возвратить в отечество взятых в плен и беглых солдат наших, и я, обязан будучи благодарить за освобождение их, должен с особенным уважением обратиться к твердости вашей, которою заставили вы персидское правительство склониться на справедливое требование ваше … При сем случае приятно мне заметит попечение Грибоедова о возвратившихся солдатах, и не могу отказать ему справедливой похвалы в исполнении возложенного вами на него поручения, где благородным поведением своим вызвал неблаговоление Аббас-мирзы и даже грубости в которых не менее благородно остановил его, дав ему уразуметь достоинство русского чиновника " (11 ноября 1819 г.).
А. П. Ермолова направил представление Управляющему иностранной коллегией К. В. Нессельроде об исходатайствовании награждения через повышение чинов служащих при миссии в Персии: секретаря титулярного советника Грибоедова, переводчика по армии подпоручика Беглярова, актуариуса Амбургера и прапорщика Лорис-Меликова. Однако ходатайство осталось без последствий.
При встрече с Ермоловым Грибоедов попросил о переводе его из Персии в Тифлис. "В Андреевской просил у главнокомандующего быть переведённых в Тифлис судьёю, или учителем. Коли вздумают опечалить меня исполнением этой отчаянной просьбы, и зайдёт речь об этом, вы уж как-нибудь отвратите от меня грозу: потому что я ни за сокровища Оранг-Зеба, нигде и никогда, ввек не жилец более по сю сторону Кавказа", - писал он из Тавриза 25 июня 1820 года Н.И. Каховскому, офицеру Отдельного кавказского корпуса, родственнику А. П. Ермолова.
Возвращаясь из Чечни, от Ермолова, Грибоедов познакомился в Моздоке с молодым офицером Нарвского драгунского полка князем Давидом Осиповичем Бебутовым. Князь, побывавший в свое время и в Кобрине и в Бресте, человек свободолюбивых настроений, отменивший телесные наказания в своей воинской части, всего на два года был старше Грибоедова. От Моздока до Тифлиса ехали вместе. «В продолженiе этих дней,— пишет в своих "Записках…" кн. Бебутов,— прихал из Грозной Александр Сергеевич Грибоедов. Он был у Алексея Петровича Ермолова, в то время находившегося в экспедиции в Чечне, и возвращался в Тифлис; я с ним познакомился. Грибоедов доставил мне сведения о брате моём Василии, находившемся в той же экспедиции. И так, от Моздока до Тифлиса мы ехали вместе и коротко познакомились. Он мне читал много своих стихов, в том числе, между прочим, и из „Горя от ума“, которое тогда у него еще было в проекте. Всем известно, как он был интересен и уважаем, я полюбил его всею моею душою и по прибытии в Тифлис предложил ему остановиться у нас; он был принят в нашем доме со всем радушием, вскоре и породнился с нами, держа мальчика на купели с моей матерью. Он учился тогда персидскому языку, и так как отец мой не умел говорить по-русски, то он объяснялся с ним по-персидски довольно изрядно».
В Тифлисе Грибоедов провел Рождественские святки и 10 -го января 1820 года отправился в обратный путь: "… едем по склону горы, влево крепость Саганлук; поворачиваем вправо, кряж гор остаётся к северу. К югу Меднозаводская гора и хребет".
Побывав по дороге в Эчмиадзине, он завел там дружеские сношения с армянским духовенством: " Осматриваю монастырь. Рука св. Георгия, копьё, кусок от креста. Место - 4 столпа мраморные – где было сошествие Христа по представлении, тому назад 1500 лет. Ризница скрыта. Ковры. Типография на 3 станка. Патриарх ветхий, сетует о судьбе погибших монетчиков в Царьграде".
В начале февраля 1820 года Грибоедов вернулся в Тавриз. "Как-то летом в далеком персидском городе Тавризе, утомленный зноем, заснул он в садовой беседке. Снилось ему, что он на родине, в кругу друзей – и рассказывает о плане новой, будто бы, написанной им комедии. Тотчас по пробуждении, под свежим впечатлением загадочной грезы, Грибоедов записал сюжет и набросал первые сцены приснившейся ему комедии. Это и был сюжет, легший в основание одного из гениальнейших произведений всей русской литературы". (Потто В. А. Кавказская война. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг.):
Светает!.. Ах! как скоро ночь минула!
Вчера просилась спать - отказ,
"Ждем друга". - Нужен глаз да глаз,
Не спи, покудова не скатишься со стула.
Писать новую пьесу Грибоедов начал только через год, в Тифлисе. В первый период пребывания в Персии им была написана поэма «Кальянчи". В основу дошедшего до нас фрагмента поэмы Грибоедов положил действительное происшествие, свидетелем которого он был в 1820 году. Начальник русской дипломатической миссии в Персии С. И. Мазарович сообщил в Грузию генералу А. А. Вельяминову о следующей истории, имевшей место в Тавризе: "Двое бродяг вывели в здешний базар мальчика-грузина Татия, похищенного ими. Я представил здешнему правительству о беззаконности... Служащий при миссии по моему приказанию силою извлек из шахзадинского дворца маленького несчастливца, которого я ныне с караваном отправляю в Карабах". В поэме путешественник в Персии встречает прекрасного отрока, который подает ему кальян. Странник спрашивает, кто он, откуда. Отрок рассказывает ему свои похождения, объясняет, что он грузин, некогда житель Кахетии:
На Риона берегах,
В дальних я рожден пределах,
Где горит огонь в сердцах,
Тверже скал окаменелых;
Рос - едва не из пелен,
Матерью, отцом, безвинный,
В чужу продан, обменен
За сосуд ценинный!
В конце 1821 года между Персией и Турцией возникла война. Грибоедов был послан руководителем миссии С. И. Мазаровичем к А. П. Ермолову с докладом о персидских делах и в пути сломал себе руку. Обратившись к первому встречному лекарю, который исполнил свое дело так, что по приезде в Тифлис пришлось эту же руку ломать еще раз. Это происшествие послужило поводом к тому, что Главнокомандующий на Кавказе Ермолов просил Управляющего иностранной коллегией К. В. Нессельроде о переводе Грибоедова в Тифлис: "Секретарь миссии нашей при тегеранском дворе, титулярный советник Грибоедов, на пути из Тавриза сюда, имел несчастье переломить, в двух местах, руку и, не нашедши нужных в дороге пособий, должен был, по необходимости, обратиться к первому, который мог дать ему помощь, и оттого произошло, что, по прибытии в Тифлис, надлежало ему худо справленную руку переломить в другой раз. До сего времени почти не владея оною не может он обойтись без искусного врачевания и, сих средств будучи совершенно лишенным в Персии, никак не может он туда отправиться. С сожалением должен я удалить его от занимаемого им места, но, зная, отличные способности молодого сего человека и желая воспользоваться приобретенными им в знании персидского языка успехами, я просить ваше сиятельство покорнейше честь имею определить его при мне секретарём по иностранной части, ибо по оной не состоит при мне ни одного чиновника и без такового, в продолжение столько времени, не без труда я обходился" (12 января 1822 г.).
Сверх того Ермолов вновь напомнил графу Нессельроде о своем ходатайстве назначить титулярному советнику Грибоедову очередной классный чин: "Способности сего чиновника, - писал генерал, - весьма полезны службе и если прочие удостаивались награды, то, Ваше Сиятельство, смею заверить, что сей несравненно более имеет на то право. Он знает хорошо и в правилах персидского языка и уже занимается в переводе при господине Мазаровиче важнейших бумаг. Прошу всепокорнейше исходатайствовать ему Всемилостивейшую награду, ибо кроме заслуг его одно пребывание между персиянами столько долгое время, может уже обратить на него внимание...Теперь господин Грибодедов находится в Тифлисе за весьма опасным переломом руки". (20 ноября 1821 г.).