Тарелка

Юлия Харитонова Харитонова
Тарелка глухо ударяет в стену и отпрыгивает от нее, не разбившись. Я надеялась на оглушительный звон, белые брызги осколков и театральную тишину после, ибо демонстрация бешенства предполагает взрыв и устрашение. Но фаянсовый белоснежный диск мирно - не обижайся, мол, но это перебор - расположился на полу, даже не треснув. Показательно бить посуду я тоже не умею, это надо признать.

 
Еще я не умею перетерпеть, промолчать где надо, не нарываться – и прочий универсальный набор правильной женщины, который монотонно вкладывала бабушка в мою голову, пытаясь обуздать мою «экстравагантность», как она это называла.
Он перевел взгляд с тарелки на меня и обратно, хмыкнул в веселом недоумении, сел на стул и задумчиво поскреб синеватый подбородок. Я отвернулась, немедленно устыдясь своей беззубой имитации до влаги в глазах.


...Он застрял в детстве, не хочет брать ответственность, он зовет меня «бешеным бурундуком» и не помнит даты моего рождения. Мне кажется даже, что он боится монстров под кроватью, когда мы ложимся спать. Он не строит карьеры. Когда я говорю о детях, он загадочно улыбается и щелкает меня по носу. Не досматривает фильмы до конца. Не читает классиков. Он не выносит моих слез, чем я умело и с удовольствием пользуюсь. В эти моменты из него можно вырвать любые обещания. Но что толку. Будто бы он когда-то выполнял их.


И вообще. Я думаю, что он изменяет мне. А если даже нет, то это неважно, дело не в изменах, а в том, что когда я подвергла его пытке слезами, он все равно не сознался и покрутил пальцем у виска. Как тут было обойтись без битья посуды.
Я отрываю мокрый взгляд от окна, поворачиваюсь к нему. Его голая, впрочем, как обычно, спина сутуло белеет в сумеречной комнате. А по ней – веером три аккуратных шелковистых бугорка от пулевых ранений. И орден за мужество, болтающийся среди бумаг, кнопок и сломанных шариковых ручек в ящике письменного стола.


Он терпит мою «экстравагантность», которая при ближайшем рассмотрении – просто скверный характер. Не бросает своих. Не доверяет чужим – и почти мгновенно распознает и тех и других. А я… А я не умею представить своих детей от кого-нибудь, кроме него, и вяжу ему свитер на толстых спицах.