След на земле

Михаил Мороз
               
Автомобиль, в котором я еду, шуршит по дороге, рассекающей лес. Успеваю вглядеться в мелькающее столпотворение дерев.  Лес доверился весеннему непрочному теплу и уже весь в свежей листве,  густой и непроглядной. А заросли подлеска и вовсе зелены,   дремучи и непроходимы. Зато на редких солнечных полянках золотыми ключиками вздымаются  баранчики.   

Только старец-дуб, неизвестно каким образом уберегшийся от пилы хищных добытчиков древесины, возвышается над всеми деревьями леса, угрюмый, молчаливый, не верящий в приход настоящего тепла. Он всё еще раздумывает, развертывать  ли ему полностью свои листочки или нет, потому что «чует» лучше всех метеорологов:  настоящее тепло еще не пришло. Он не верит ни кукушкам, по всем углам возвещающим, что пора радоваться теплу, влюбляться, размножаться, ни соловьям, со страстью отбивающим песенные коленца в темных холодных зарослях. Дуб верит только себе. Он мудр и знает, что надо пережить последние майские холода.

 Несмотря на то, что через его редкие ветви, старчески корявые, просвечивает солнце одного из последних дней весны, - дуб и солнцу не верит.

  Верхние ветви дуба, корявые и нескладные в своей некрасивости, как будто отстраняются от густой зелени разросшейся черемухи, поторопившейся отцвести в холодные  дни начала мая. Они вздымаются к выси небесной, ища только в ней тайную правду бытия, которой не знают другие  легкомысленные деревья и кусты.

Это зимний дуб. Еще один-два дня, и  листочки дуба развернутся во всю мощь, и его крона  зашумит на весеннем ветре степенно и могуче. И тогда под полно раскрывшейся листвой можно будет рассмотреть, если  выйти из машины и ступить ближе к дубу, красноперую птичку, чечевичку – красного воробья.  Этот чудный воробей – страстный любитель дуба. Если дуб имеет приличный возраст,  скажем, лет сто-двести, то он обязательно зацветет цветами, похожими на зеленый мох или сережки.

Прошлой весной мне удалось увидеть, как по веткам этого  дуба порхала чечевичка, прикладывалась к его сережкам, похожим на зеленый мох. Раз она на дубе, то я  уже зал, что это непременно пожилой дуб. И этот старец многое не на одном своем веку видал и слыхивал. Но  он никому не скажет, почему красный воробей  и пчелы присасываются к его зеленым сережкам. Один только старый пасечник раскрыл мне этот секрет. Пчелы собирают нектар, ибо сережки дуба – хороший медонос. А красный воробей (чечевица) склевывает  насекомых медососов.

Сегодня я еду мимо знакомого старца-великана.  На нем нет даже блесток утренней росы. Еще безлистый и темный, он холоден и угрюм, и нет у него никакой охоты встречаться со мной или с кем-то еще. Кажется, беспробуден он. И пока этот исполин дремлет, нет ходу и настоящему теплу, как бы ни шумела доверчиво-легкомысленная  зелень распустившихся рядом осин, берез и кленов.

Приезжаю на свое деревенское подворье. Выхожу из машины, и на меня слетают тысячи мелодий. Неистовствует соловьиный гром. Он повсюду: у ручья, в кронах ракит, в зарослях одичавшего вишенника, на исполинской верхушке дикой груши, в заброшенном яблоневом саду.

 Зеленое пламя бушует на заросшем лесом  бывшем огороде, шевелится, буйствует под ветром, неизвестно как объявившимся  в раннее утро. Всё ветру кланяется и покоряется. Один только молодой дубок стоит неколебимо среди разыгравшейся молоди, не шелохнется. А на его молодой кроне, всей в блестках росы, развертываются листочки.

Еще прошлой весной заприметил я разрастающийся дубовый кустик, удалил лишние побеги, оставил живой, молодцеватый прутик. И вот уже из этого прутика выросло  крепкое деревце и дает надежду на несокрушимую свою стать, на долгую, тысячелетнюю  жизнь.

Я славлю его и шепчу тихое «спасибо»   неведомому мне зверьку, занесшему и обронившему здесь желудь, из которого вырастет когда-то до небес задумчиво-мудрый дуб-великан. Может быть, он, прошелестев листвою, расскажет потомкам, кто охранял его юность. К молодому дубу уже отчетливо виден проложенный мною след.

« Должно быть, и так оставляют след на земле», - взбадриваю я свой вечер жизни в это весеннее утро у молодого дубка, за которым хожу как за ребенком.