Ей было позволено общение с внешним миром только через звук. Она могла лишь слышать и говорить. Глаза после рождения так и не открылись, тело не повиновалось. Были еще руки, они двигались, но мать, погруженная в чувство вины, упреждала любой ее жест. Руки оказались ненужными и они спали.
Мать назвала ее Надеждой и поначалу, правда, надеялась. Врачи предложили отказаться от ребенка, с тех пор она перестала им доверять. Она верила Богу, часами простаивала с дочерью в храме и молилась. Наденька питалась звуками песнопений. Пела сама, но голосом слабым, словно боялась, что он вырвется и улетит. Весь мир для нее был звуком и прикосновениями матери. Свои руки она воспринимала как нечто чужеродное. Не понимая, зачем они. Ее никто не научил чувствовать руками. Пальцы, которые могли многое рассказать, лениво свисали и даже то, что лежало под ними, не вызывало интереса..
Надя любила звуки. Они проникали внутрь, утоляя жажду, жажду познания. В детстве мама много читала ей, восполняя образование свое и дочери. Они подолгу беседовали.
Настало время, и Надю стал тяготить замкнутый мирок, который создала вокруг нее мама. Общение с посторонними было кратким. Мать носила горе в себе, надежды не осталось. Она охраняла свою дочь от людей, от боли и от радости. Сама превратилась в ее тень, в ее руки, в ее ноги, оставив доступными только звуки и мысли. А мысль рвалась с привычной орбиты, искала предназначение и, не находя, сворачивалась, замыкалась и до поры забивалась в угол. Такие периоды обостряли чувство вины у матери, и она старалась еще больше угождать дочери. Надя любила маму, но принимала это ее состояние с чувством мстительного удовлетворения, о чем впоследствии сожалела. Кризис разрешался слезами. Трещины в отношениях затягивались. Жизнь походила на движение по кругу.
Мать старела и задумывалась о будущем. Надя этих изменений не ощущала. Они по-прежнему беседовали, спорили, соглашались. Только Наде все чаще стало казаться, что разговоры эти напоминают топтание на месте, и она теряла к ним интерес.
Она полюбила прогулки с новыми звуками, к которым она с жадностью прислушивалась. Однажды до слуха долетела мелодия. Надя вдыхала ее, разливала по телу и наполнялась жизнью.
- Мама, ты слышишь? Откуда эта музыка?
- Это уличный музыкант, он играет на флейте.
- Давай подойдем ближе, послушаем.
Немолодой уже музыкант увидел девушку в инвалидной коляске, которая с напряженным вниманием слушала его игру и улыбалась. Он доиграл и подошел. Надя услышала его приближение и спросила: «Какая она… флейта?» Музыкант посмотрел в незрячие глаза. Выбрал флейту из тех, что таились в сумке. Взял девушку за руку и вложил в нее инструмент. Поначалу недвижная рука вдруг начала оживать. Пальцы робко прикасались, исследовали. Впервые руки служили хозяйке. Руки, которые столько лет спали, доставляли ей неизъяснимую радость прикосновения к гладкому дереву. Музыкант помог обхватить флейту пальцами и, держа ее руки в своих, поднес к губам девушки. Объяснил, что нужно сделать. Надя попробовала. Инструмент ответил монотонным, протяжным звуком, который возвестил о втором рождении Надежды.
Надежда проснулась в ней самой. Теперь она знала, чего хочет, и была готова действовать. Ежедневные встречи с музыкантом заставляли сердце учащенно биться. Истосковавшиеся руки восполняли время бездействия. Надя училась держать флейту. Руки становились послушными, становились ее частью. Пальцы обретали силу и подвижность.
Надя изучала звуки. Флейта рождала радость и смысл.
Они играли вдвоем – пожилой музыкант и девушка в инвалидной коляске. Она не видела людей. Но обостренный слух улавливал их присутствие. Надины руки освободились от мучительных судорог, пальцы были проворны и точны. Музыканты разговаривали друг с другом и с миром звуками флейты, рыдали и заходились в смехе, рассказывали о своей жизни и дарили надежду.