Семейные хроники. Юрий. Балтийск. В шкуре карася 5

Юрий Петрович Линник
                Юрий. Балтийск.В шкуре «карася» 5


Продолжение. Начало:http://www.proza.ru/2017/04/26/2150


     Прошло уже добрых  несколько недель, как Пашков привёл меня в кубрик рядового  состава  электромеханической  боевой части. За это  время я приобрёл среди обитателей кубрика двух неприятелей, двух недоброжелателей и  двух, если не сказать друзей, то сторонников.  Недруги  мои были из числа  старших карасей, пришедших на корабль на четыре месяца  раньше меня.  Чем я им не пришёлся ко двору, неизвестно, но с первых же дней я почувствовал на себе их жёсткий прессинг.

     Первый мой «визави»- украинец  с Николаевской области моторист  Николай Хижняк.  Перед  службой  окончил  сельскохозяйственный техникум, механизатор. Сразу же проявил себя  знающим специалистом, тем более  прошёл подготовку в учебном отряде.  До моего прихода в боевую часть  пользовался  славой этакой восходящей звезды. Возможно, он считал что, я  составлю ему конкуренцию, и его звезда может померкнуть. За украинцами  на флоте всегда замечался  нездоровый «лычковый»  каръеризм.   Даже шутки ходили в матросской среде,  что «хохол» без лычки  не настоящий "хохол", и что без лычек  его и домой не примут.  В этом была солидная доля  правды.  Украинские ребята были  старательны, исполнительны  и быстро становились хорошими специалистами. И стремление стать маленькими начальниками им было ох как не чуждо. Хижняк был типичным украинцем - хитроватым, хозяйственным, дотошным, не допускающим  покушения на его авторитет со стороны младших возрастов, но со старшими вёл себя  покорно и  заискивающе. Хотя, в общем, был толковым  парнем, прекрасно знал  дизельную технику.

     Через несколько месяцев, когда стало ясно, что с уходом на гражданку  командира отделения  электриков  Сергея Пашкова, мне придётся занять этот пост, Хижняк прекратил  выпады в мой адрес и в корне изменил отношение, не проявлял своего   возрастного старшинства. Впоследствии мы служили с ним дружно. Он понял, что я совершенно непохож на него и с этим ничего не поделаешь. Но друзьями мы не стали, но одновременно  стали командирами отделений.  Мне было интересно всё на корабле. Хижняк  посвятил меня  в тонкости  устройства и эксплуатации  главных  дизелей, с его помощью я  сдал  экзамен на  оператора  главных дизелей.

       Какое удовольствие  управлять дизелем  в боевом походе! Ты восседаешь на специальном кресле  оператора  главного дизеля в кабине управления. Внизу перед тобой, за прозрачной  выпуклой  стенкой кабины   машинное отделение, напичканное  различными  механизмами, трубами   и приборами так, что из кабины управления кажется, что  заглядываешь в чрево  какого-то большого и сложного механического устройства.    По правому и левому борту  высятся громады  главных ходовых  дизелей, 56 цилиндров  которых образуют  семилучевую звезду, шедевр советских моторостроителей  пятидесятых годов.  Мощность такого железного богатыря около  трёх  с половиной тысяч лошадиных сил. 

     По выдраенным до металлического блеска паёлам снуют мотористы и трюмные машинисты. Иногда они подбегают вплотную к кабине  и  на пальцах,    на специальном  языке символов докладывают  операторам или старшине команды результаты  осмотра механизмов.  Прямо перед тобой   приборная доска, с множеством  прибором, по которым  отслеживаются  параметры  работы дизеля.  Справа от тебя расположена  рукоятка управления  главным дизелем, слева ручка машинного телеграфа.  На маленьком столике развёрнут толстая книга - оперативный журнал  дизеля  №1, в который оператор  через определённый период времени обязан  записывать     параметры работы дизеля – число  оборотов, температуру выхлопных газов, масла и  охлаждающей воды на входе в дизель и на выходе,  давление  топлива, масла, охлаждающей воды. А также все команды,  поступающие по машинному телеграфу с  ходового мостика, ГКП.

     Звуковой сигнал  машинного телеграфа пропустить мимо ушей невозможно. Своим дребезжащим звуком он не даст никому в кабине управления покоя, пока оператор ходового дизеля  не отрепетует  команду путём  согласования  рукоятки и стрелки  телеграфа, которая указывает на  шильдик с надписью «Средний вперёд». Звуковой сигнал  прекращается и теперь - верх блаженства- ты кладёшь руку на рукоятку  управления дизелем, топишь  фиксирующую кнопку и плавно поворачиваешь  рычаг. Сам - всё внимание на тахометр, прибор,  показывающий число оборотов  вала двигателя. Каждой команде машинного телеграфа  соответствует определённое число оборотов. Ты слышишь, как, повинуясь твоей руке  дизель, набирая обороты, меняет свой рёв, и чувствуешь, как  корабль,  послушный тебе, ускоряет ход.
     Через год Николай Хижняк  станет старшиной  электромеханической команды, но на наши отношения   это уже никак не отразится.

     Если с Николаем Хижняком  мы довольно быстро нашли общий язык, то с другим   неприятелем   у меня были долго натянутые отношения и даже конфликты. Владимир Дайшев, турбинист, пришёл на корабль вместе с  Хижняком и Виктором Барковым. По национальности мордвин,  окончил среднюю школу, дальше учиться не захотел, уехал в Караганду, где  работал на шахте  в забое до призыва  на службу.  В те годы профессия шахтёра была почётной и высокооплачиваемой. В распоряжении шахтёров  были бесплатные  первоклассные клиники, пансионаты, санатории. Заработки их в разы превышали заработки  опытных инженеров в других отраслях промышленности. Юнцы, окончившие  неполную среднюю школу, уже через год работы в шахте щеголяли на улицах шахтёрских посёлков  на новеньких, красных Явах, мотоциклах чехословацкого производства, недосягаемой  мечте  большинства  мальчишек. Что же говорить о кадровых рабочих и, тем более, о бригадирах.

      Уровень жизни шахтёров в шестидесятые-семидесятые годы был самым высоким в стране, они были  любимым детищем  государства, которое они  бесславно предадут в восьмидесятых годах.  Им покажется мало того, что им порой незаслуженно, ущемляя интересы других  слоёв общества,  предоставляла страна.   Их используют в качестве  ударной политической силы  против собственной страны. А потом, когда  дело будет сделано, политический  заказ будет  выполнен, эту продажную, некогда элитную  часть рабочего класса постигнет участь старухи оставшейся у разбитого корыта. Большинство шахт закроется, сотни тысяч  шахтёров, согласных даже за нищенскую зарплату сутками не покидать забой,  потеряет всякую надежду иметь работу. Они опомнятся быстро, начнут стучать касками  по столичной брусчатке, но это уже  никому не будет страшно, скорее потешно.  С этого исторического момента  пролетариат, ведущая политическая сила 20 века исчезнет с  политической арены   России и  мира,  а само слово «пролетариат» станет архаизмом.
      

      По его собственным рассказам Дайшев  зарабатывал «хорошие» деньги, которые, как говорят,  не считал. Будучи холостым,  он бельё и рубашки не стирал, просто выбрасывал в мусор несвежие сорочки и одевал новые. Когда он узнал, что я закончил энергетический техникум, то хвастливо заявил, что он, рабочий, зарабатывал  больше, чем начальник  крупного цеха, а потому учиться, чтобы зарабатывать меньше, он  не желает.

     На вид Владимир Дайшев  был атлетического телосложения, широкоплечий с рельефной сухой мускулатурой, сильные длинные руки с крупной пятернёй.  Небольшая круглая голова с боксёрским  приплюснутым коротким носом, прищуренными и  слегка раскосыми   глазами, свидетельствующими о том, что его финно-угорская кровь основательно разбавлена  тюркской.  Говорил медленно, как бы подбирая слова, но веско и метко. Всё выдавало в нём  сильный   меланхолический характер, сдобренный редким  и опасным  качеством  жестокой решительности.  Не смотря на то, что  он тоже был "карасём", на корабле он никого не боялся и подчинялся старшим нехотя, как угрожающе рычащий  тигр  дрессировщику. Даже его командир отделения, раскусив  натуру Дайшева, с опаской  давал ему указания. Возможно, у них была стычка, в которой Дайшев припугнул своего командира. 

      Только сейчас, много лет спустя,  мне стало понятно насколько опасной личностью был Дайшев.   Месяцев через восемь я, будучи уже командиром отделения и старшим матросом, вступился за своего  только, что прибывшего из учебного отряда на корабль матроса  Буданова, над которым по сути издевался Дайшев.  У нас произошла короткая  стычка, и я на себе испытал  железный удар  дайшевского шахтёрского  кулака.  Нас быстро разняли. Дайшев первым начал драку и, потом, будучи по-волчьи осторожным, опасался, что кто-нибудь  доложит  об этом командирам.  Это грозило в те времена дисбатом.  Об этой стычке я быстро забыл, но он помнил долго. Однажды,  когда мы  оба уже были старшинами и  наши отношения были ровные, он  припомнил тот случай и признался, что так боялся  последствий этой драки, что подумывал  при удобном случае на полном ходу корабля  столкнуть меня за борт. Сказано в библии : « Держи себя дальше от человека, имеющего власть умерщвлять…», но как  следовать этому ветхому, но верному по сей день  завету  в тесноте матросского кубрика и корабельных отсеков. И всё - таки мы сблизились. Поводом  стала моя любознательность.

     Как-то в  кубрике завязался разговор о мордве. Дело было  в том, что  командир нашего корабля Алгашев по национальности был мордвин, так же, как и Дайшев. Кто-то в шутку заметил, что на корабле у нас два мордвина командир и наш Дайшев. Тут Дайшев и рассказал, что хотя они оба мордвины, но мордвины разные.      Я в беседе не участвовал, но слышал краем уха, о чём говорил Дайшев.  Я, конечно, знал, что  в Поволжье  живут  мордвины, существует автономная республика  Мордовия, но не более того. Поэтому,  слова  Дайшева о том, что мордвины  бывают разные, меня заинтересовали, и я подсел поближе. Оказывается, мордва делится на два рода или  колена в ветхозветной терминологии -  эрзя и мокша. Сам Дайшев, по его словам,   принадлежал к эрзе, доминирующему  колену, а  командир  наш был мокша. Я так увлёкся рассказом своего недруга, что стал  задавать разные вопросы, живут ли раздельно эрзя и мокша и каково их соотношение по численности. На удивление  Дайшев  отвечал на вопросы со знанием дела.

     Почувствовав  мой неподдельный интерес,  он с увлечением продолжил свой  рассказ  о своём народе. Рассказал о том,  что есть у них всемирно известный  скульптор, который носит фамилию Эрзя.  О таком скульпторе я ничего не слышал и решил, что Дайшев   привирает для красного словца.    Последующий после этого   поход в библиотеку клуба береговой  базы я  посвятил проверке полученных от Дайшева сведений, открыл том Большой советской энциклопедии и,  к моему удивлению,  нашёл  короткую  статью о мордовском  скульпторе Эрзя. Написано было там не так восторженно, как рассказывал Байшев, но, в общем, он не соврал. Впрочем, несколько лет спустя, когда я был уже студентом МЭИ, в мои руки попал альбом репродукций  Эрзи.  В предисловии об этом гениальном  мордовском скульпторе было написано почти так, как мне рассказывал Дайшев, которого я конечно вспомнил. 
С той поры  мы, хотя и не стали друзьями, но начали уважать друг друга.  Для меня Дайшев открылся  другой стороной, которая мне импонировала. Наверное, и сам Дайшев  что-то разглядел  во мне и что-то понял  для себя.


     В числе моих  недоброжелателей  оказались  командир отделения турбинистов  старшина второй статьи Зимин и старший моторист  молдаванин  Иван  Чеботарь.  Как мой командир отделения, Зимин  заканчивал третий год службы, но в  отличие от  Сергея Пашкова   вёл себя надменно и важничал  не по рангу. Он никак не мог смириться с тем, что я, "карась", дипломированный техник и что будь мы на гражданке, сколь долго он не отслужил на корабле, мы поменялись бы ролями. Это ему не давало покоя, и при появлении  свободной минуты он  с ярко выраженным окающем ярославским акцентом  пытал меня, кем  бы я работал на гражданке, если бы не был призван.

     Поначалу, предполагая, что человек горит желанием  после службы  учиться в техникуме и интересуется, я  без задней мысли  объяснял, что мои однокашники, не призванные на службу по разным причинам, и девушки  работают мастерами, техниками и даже инженерами. Однако,  Зимин, услышав это начал распаляться, мол, как это можно доверять такие должности  людям  только лишь потому, что они закончили техникум. Такая реакция  Зимина на мой рассказ стала для меня неприятной неожиданностью. В дальнейшем, чтобы не давать повода  для возобновления  острой полемики с Зиминым,  старался  уклоняться от душещипательного  матросского трёпа   «за жизнь на гражданке». Однако, до самых последних дней   пребывания на корабле Зимина,  постоянно ощущал его  недоброжелательное и даже враждебное отношение к себе. Правда, никакого существенного вреда мне он не  причинил, и на том спасибо.
      В составе  электромеханической команды МПК-85  в тот период, когда я пополнил  её ряды, находилось  четверо молдован, причём старшина команда, высшая неофицерская  должность в боевой части, Виктору Сорочану был  одним из них. Командир отделения мотористов  - молдованин Степан Доскалюк и два моториста  старшие матросы  Георгий Постика и мой недоброжелатель Иван Чеботарь. Надо отдать должное этой молдавской четверке – они  никогда не использовали  своё численное  преимущество в собственных интересах, а  Виктор Сорочану  и Степан  Доскалюк  были не только прекрасными специалистами, но  и служили честно, не взирая на  отслуженный уже немалый срок и  командирские должности.  Виктор Сорочану, мой командир  Сергей Пашков  и Степан Доскалюк  своим отношением к  делу, службе, к  составу электромеханической  боевой части  способствовали созданию в разномастном  коллективе здорового климата.

      Несмотря на всякие проявления годковщины, а как без них, команда была по- хорошему сплочена и имела высокую  специальную боевую подготовку. И что удивительно, ведь эти ребята  имели за плечами  семь классов неполной средней школы и  сельское профессионально-техническое училище, а сколько в них  было какой-то природной интеллигентности,  чувства такта и умения правильно  расставлять акценты в   общении  с командирами и подчинёнными. Приказы ими отдавались спокойно, без повышения голоса и специфических  ноток, подспудно  сигнализирующих подчинённому его зависимость, а главное, от них я никогда не слышал бранных слов. Это были прекрасные ребята, рядом с которыми  подлость и недобросовестность существовать не могли. Старшина второй статьи Зимин был другим, но в присутствии триумвирата Сорочану-Пашков-Доскалюк реализовать свои  амбиции старослужащего он не отваживался.

     Старший матрос Иван Чеботарь  не был похож на  своих земляков, как говорится в семье не без урода. Правда, Чеботарь никаким уродом не был, выше среднего роста, атлетического телосложения, с типичным лицом молдавского крестьянина с чёрными угольками  глаз под густыми бровями и   обрамлением  густых жёстких смолистых волос и слегка приспущенными бакенбардами.  Наверное, он был, да и будет после службы первым женихом в  своём родном молдавском селе  под Флорештами, где работал  трактористом до призыва на службу. Однако , природа обделила его  природным  рыцарским тактом Сорочана и Доскалюка  и санчопансовской  хитринкой  другого молдаванина моториста   Георгия Постики.
     Так сложилось, что в аккурат  через неделю после прихода на корабль я попал на боцманские работы под начало старшего матроса Чеботаря. Корабль наш за  несколько дней до празднования  полувекового юбилея  октябрьской революции    покинул   Балтийск и  отшвартовался  у гигантского  дебаркадера   в небольшой уютной гавани  Пионерской базы океанического  рыбопромыслового флота.  Эта  была   база  рассредоточения 24 балтийского дивизиона малых противолодочных кораблей, только что образованная в ответ на обострение  международной обстановки в конце шестидесятых годов.  Дебаркадер  был установлен  и обустроен у мола  буквально в течение месяца до нашего прихода, так как ещё в сентябре корабли швартовались у причала  рыбопромысловой базы, где я  их впервые увидел, ещё будучи курсантом  третьего балтийского  флотского экипажа.  Два корпуса  швартовались к дебаркадеру,  ещё два  корабля стояли вторыми корпусами.

    Перед  праздником на кораблях начались интенсивные боцманские  работы  по   приданию кораблям праздничного вида,  помывка, чистка,  покраска. После   утренней процедуры  проворачивания  оружия и технических средств были  запущены дизеля.  Корабль наш  отшвартовался от  дебаркадера   и встал на якорь метрах  в пятидесяти.  Спустили  ял, который  быстро ушёл в сторону рыбацкого  причала. Обратно ял вернулся  с  прицепом, двумя небольшими   понтонными  плотиками. Позаимствовали у рыбаков  на время.  Плотики пришвартовали ко второму  шкафуту, самому  низкому месту   палубы.

     Плотики    предназначались для  помывки  бортов  корабля, вернее служили автономным  плавсредством для мойщиков, которые  и должны будут  смыть с бортов  сажу,  подтёки грязи и ржавчины. Честь стать мойщиком бортов неожиданно выпала мне. Вначале  по своей карасиной  бестолковости я ничего не понял.  После проворачивания  команда  построилась на шкафуте. Боцман мичман Куди  с таинственным, как мне показалось лицом, прошёл вдоль  строя   и выбрал несколько матросов. Команда электромеханической боевой части  стояла в две шеренги вдоль левого борта рядом с   люком  в  свой кубрик. По обычаю, первую шеренгу формировала молодежь , во второй шеренге  за спинами карасей и молодняка скрывались от  глаз начальства  годки и приближённые к ним. Право стоять во второй шеренге на различных корабельных построениях, как и на множество других  больших и малых корабельных привилегий, приобреталось только сроком службы.

     Мичман Куди,  закончив  обход, противоположного строя, перешёл к нашему и сразу  выбрал  Чеботаря. Затем  он  оценивающе смерил меня  взглядом и, не проронив ни  слова, бесцеремонно ткнул  указательным пальцем мне в грудь. Я понял, что меня куда-то назначили, не просто назначили, а отобрали.  Из всей команды  отобрали меня и Чеботаря. Что у меня может общего с Чеботарём, разве он  почти такой же «длинный», как и я.  Моя импровизированная догадка оказалась верной. Мичман Куди с такой подчёркнутой важностью и  таинственной многозначительностью производил отбор, что мне, не ведавшего  повадки  боцмана, показалось, что отбирают боевиков не иначе, как  для выполнения ответственного  задания, например, в разведку. На самом деле эксцентричный Куди, об этой черте характера боцмана МПК-85 я узнал позже, набирал команду мойщиков бортов. По мнению Куди, настоящий  мойщик бортов должен быть наделён   высоким ростом, длинными руками  и умеренным весом, чтобы не перегружать плотик.  Я и Чеботарь по своим  физическим параметрам как нельзя лучше отвечали  запросам боцмана,  оба  «длинные»,  худые и руки у нас были не самые  короткие. Старшим по плотику и по мойке левого борта назначили, естественно, Чеботаря. Я, оказался единственным членом команды, командиром которой стал Иван Чеботарь.

     Для мытья бортов  боцман нас снабдил  обрезом, в простом обиходе – тазиком,  хозяйственным мылом и жёсткими щётками на  длинных  держаках.  Плотик  с полным снаряжением  и командой, состоящей из командира, старшего матроса  Ивана Чеботаря и рядового состава в моём лице,  с  палубы  отбуксировали к форштевню, то есть к носу корабля. Здесь высота борта от ватерлинии  достигает более трёх метров. Сам процесс помывки несложный. Чеботарь, показывая мне как надо мыть борт военного корабля,   намылил щётку   в обрезе  и начал драить  борт с самого верха. Обработав  поверхность с пол метра квадратных, пока в щётке не кончилось мыло,  сполоснул щётку в забортной воде  и смыл  намыленный участок, который действительно стал  значительно светлее, возвратив, по-видимому, свой первоначальный вид.  Вот так и действуй,- вручил мне  щётку Чеботарь.

     Я принялся за работу. Казалось, чего бы проще – три щёткой, да смывай мыльную пену. Однако, не  успел я  намылить щётку  и провести  ею несколько раз по борту, как Чеботарь,  ревниво отслеживающий каждое моё движение,  принялся меня поучать противным  менторским тоном.  Как бы мне было неприятно слушать его наставления, но я всё-таки выполнял его указания, постепенно убеждаясь в их  эффективности. Каждое дело, каким бы  простым оно не представляется, требует навыка и сноровки, приходящей с опытом. В этом я убедился сполна сырым ноябрьским днём 1967 года на  помывке  бортов  моего малого противолодочного корабля под чутким руководством  старшего матроса Ивана Чеботаря.

     Дело это оказалось также и  довольно  трудным. Не отмыл я ещё и полборта, а спина уже ныла и руки устали. Правда, чем дальше наш плотик  уходил от высокого бака  в сторону  юта, борт становился  всё ниже, что облегчало работу.  Но ближе к выхлопам главных дизелей въевшийся  в краску борта чёрный жирный  налёт  от выхлопных газов  отмывался  с трудом, и наше  движение  к финишу  затормозилось. Иногда  Чеботарь, забирал у меня щётку, представляя мне возможность немного перевести дух. Однако, он не мыл борт дальше, а  находил какие-то, только ему  видимые  изъяны  в моей работе и тщательно их замывал.  При этом, выявив такое ненадёжное пятно на помытом мною борту, он с язвительной ухмылкой поворачивался ко мне.  Я не находил   никаких дефектов и злился, что работа наша во время моих перекуров не продвигается  к концу. Сколько ещё болтаться за бортом  на  пронизывающем  ноябрьском    ветерке.   Только к  вечерней приборке   мы, отмыв  высокий полуют,  повернули  на  транец.   Там наши антиподы, мойщики  противоположного борта   уже завершали  помывку  громадной крышки  сопла газовой турбины. Мы отстали  от них на каких-то  минут  десять. Чеботарь, посчитав это  недостойным для себя, матроса по второму году службы, выхватил у меня щётку и принялся драить крышку турбинного сопла по нашему борту.

      Давно бы так, маэстро- пробормотал я, подвергаясь риску быть услышанным  напарником.  Работу принимал боцман Куди лично. Он не поленился спуститься на плотик, и его протянули вдоль всего борта. Иногда он требовал остановить плавсредство. Тогда мой начальник Иван Чеботарь, предъявлявший  работу с палубы, перевешивался через леера и с молдавским темпераментом доказывал боцману, что всё нормально и никакого там пятна нет.
 
     На следующий день, когда  чистенький, надраенный до блеска корабль пришвартовался к дебаркадеру,  я  нашёл свободную минутку в  своей  карасиной круговерти, чтобы  полюбоваться своей вчерашней работой, от  которой   продолжала ныть спина и болели кисти и предплечья рук.   Борт смотрелся прекрасно.  Его шаровый цвет приобрёл голубоватый  оттенок, бортовой номер, три большие  двойки, выделялись свежей белизной, как только  нанесенные белилами. Лишь только в районе газовыхлопа  главных дизелей  борт имел слегка  сероватый  налёт.  Первый раз я с любовью и гордостью смотрел на свой похорошевший корабль и находил его  красивым. Я его отмыл и он показался   каким-то  своим, пусть ещё не родным, но уже не совсем  чужим.