Глава Колхоз. Раскулачивание (из автобиографической повести череповецкого автора Константина Александровича Павлова).Печатается в сокращении.
В 1931 году в Бугровском сельском совете стали создаваться колхозы. В колхоз «КИМ» вошли 4 деревни: Бугры, Лодыгино, Астралиха и Дупельново. Мои родители сразу записались в колхоз. Высшим органом власти в колхозе была группа бедноты. Она могла награждать, карать и миловать жителей деревень по своему разумению. Могла отменять решения правления колхоза, его общего собрания и даже прокуратуры. В состав группы избирались бедняки и те, которые не дотягивали до середняков. Мои родители не дотягивали, и отца избрали в этот всемогущественный орган.
К сожалению, его честность и порядочность привели к тому, что он оказался там белой вороной. Бедняки оценивали людей по имущественному уровню, не учитывая того, каким путем это имущество нажито. Если хозяин умелец, трудяга, создал крепкое хозяйство, он – кулак. Если хозяин лодырь, пьяница, гуляка, а дом у него пустой, он – бедняк, уважаемый товарищ, давайте его во власть. Начали исключать из колхоза и раскулачивать крепких тружеников-крестьян, а их имущество раздавать беднякам, то есть себе.
Мой отец не мог мириться с таким дремучим произволом и выступил в защиту честных, работящих крестьян. Ему сказали прямо: «Если будешь продолжать заступаться за богатых, сам будешь раскулачен и выслан». Отец продолжал. Его «вычистили» из колхоза и подвели под раскулачивание. Перед тем, как скот и все имущество забрать из дому, его нарядили ехать за сеном за 25 верст. Перед отъездом он сказал маме:
- Меня отсылают, чтобы я не оказал сопротивления, когда будут забирать наше имущество. Ты настройся, не плачь, не ругайся, не проси пожалеть – пусть все увозят.
И вот подъехали к дому подводы за «кулацким» добром. Зашли трое в избу и двое на двор к скотине. Показали маме бумагу – решение группы бедноты, велели расписаться. Неграмотная мама поставила на бумаге крестик. Начали выносить из дому все, что можно унести. Оставили только одежду, которая была на маме и девочках, Нине и Нюре. Мама сидела на лавке и молча смотрела на законное ограбление ее семьи. Слезы текли по ее лицу. Она не проронила ни слова.
У крыльца мычали корова и теленок, блеяли овцы, кудахтали в сенном кузове куры. На улице стоял снег, и животные его пугались. Когда остались пустые стены, бедняк-пьяница по имени Костя подошел к зыбке, в которой спал полумесячный ребенок, и велел маме взять его на руки, чтобы изъять одеяльце и подстилку из-под него. Мама не могла встать с лавки, у нее не было сил. Тогда он сам снял с ребенка одеяло и стал вытаскивать матрасик. Ребенок заплакал. И тут член группы Лидия Михайловна Виноградова не выдержала, шагнула к зыбке, выдернула у Кости одеяльце, закрыла им ребенка и, встав между грабителями и зыбкой, со слезами выдохнула:
- Пощади хоть ребенка!
Бедняк отступил и вышел на улицу. А ребенок этот был я. Ночью возвратился из поездки отец, тяжелыми шагами вошел в избу. Мама показала ему на зыбку:
- Вот, Шура, все, что нам оставили.
Отец нежно обнял ее за плечи, прижал к груди.
- Не плачь, Маша, все наладится. Мы снова все наживем. А они голыми были и будут – чужим добром да трудом не разживешься.
Самым бедным в деревне был тот самый Костя. Поэтому тон в группе бедноты задавал именно он. Это был совершенно бессовестный и аморальный тип, ничего святого не существовало для него. Раньше все его презирали, теперь боялись и не смели перечить. Этому Косте раскулачивания нашей семьи показалось мало. Он настоял, чтобы группа назначила отцу «твердое задание», за невыполнение которого можно было твердозаданца выслать в Сибирь. Задание было такое: вспахать поле на Федином хуторе, засеять его пшеницей и осенью собрать для колхоза оговоренный урожай. На этом поле даже трава не росла, так как там не было почвы, а по всей поверхности лежала белая глина. Какая там может вырасти пшеница? Отец понял, что дело ведется к высылке, и избежать ее нет никакой возможности. Пошел на совет к родителям. Дед Иван, как ни умен был, а тоже положительного решения не видел.
- У тебя, Шурка, один выход, и тот ненадежный: посей зерно и – в бега. Руки и голова есть, найдешь место. Только ищи подальше, чтобы не нашли. А мы тут Машутке поможем, чем можем. Найдешь работу с жильем – и семью призовешь. Бог поможет.
Мама не представляла, как она в пустых стенах с тремя малышами будет жить, но с дедом согласилась. Другого-то пути не было. Отец вспахал хутор, посеял зерно и скрылся. Его сразу хватились. Приехала милиция, приступила к маме: «Куда уехал? Не знаешь? Тогда отдай ребенка вон той бабе и с нами в район». Мама ребенка не отдает. Милиционер выдернул двухмесячного из ее рук, сунул чужой женщине и увез маму в Устье-Угольское, в милицию. Три дня ее держали в КПЗ без еды и воды, требовали адрес мужа. У нее распирало груди, ребенок не выходил из головы, но никакие мольбы и слезы не действовали на блюстителей закона. Действительно, «гвозди бы делать из этих людей».
К концу третьего дня на дежурство заступил пожилой милиционер и сжалился над ней – отпустил домой. Всю дорогу, 25 километров, она шла впробег. Меня нашла у соседки, имеющей своего грудного ребенка, а дочерей у свекрови. Началось время тяжких испытаний. Жить с тремя малютками было нечем, а жить было надо… Больше двух месяцев не было вести от отца. Мама вся извелась: если бы был жив – дал бы о себе знать. В начале августа ночью кто-то постучал в окно. Мама подошла и увидела незнакомого мужика с усами и бородой. Он прижался лицом к раме и глухо сказал:
- Я привез вам письмо от мужа. Никому не говорите об этом. Ответ посылайте через другой район.
Письмо несказанно обрадовало маму – слава Богу, он жив! Письмо от отца было большое, подробное. В десятках мест он пытался пристроиться к какому-нибудь делу, но без документов не принимали. Кое-где, правда, намекали, что за вознаграждение могут рискнуть, но без гарантии. Денег же у отца было в обрез. Их дал ему дед Иван из своих прошлых сбережений. Переезжая с места на место, отец добрался аж до Кольского полуострова и здесь, недалеко от Кандалакши, устроился, наконец, плотником на строительство ГЭС на реке Нива. Организация называлась «Нивастрой». Жил отец в бараке-общежитии, но начальство посулило, если будет хорошо работать, выделить отдельную комнату, чтоб он мог приписать семью. Так что, как только дадут комнату, он сразу напишет, как добраться до Мурмана, а от него до «Нивастроя», и пусть Маша наберется смелости и едет с детьми к нему.
Мама спросила у свекра, где этот Мурман. Тот, покачав головой, сказал, что очень далеко, на Севере, на краю земли. Маму это озадачило и расстроило. Но все равно она хотела, чтобы муж получил жилье, так как она поедет к нему с детьми хотя бы на край земли. А переписываться, по подсказке отца, стали через сиземских братьев мамы. Сизьма была не Пришекснинского района, а Чебсарского. Они приходили проведать сестру, приносили ей письмо от мужа и уносили ответ. Ответ писал свекор.
Подошло время жать пшеницу на Федином хуторе. Бригадир колхоза, тот самый Костя, сказал маме, что «твердое задание» с них никто не снимал и что она должна сжать поле, обмолотить и сдать в колхоз урожай. Если зерна окажется меньше установленного заданием, то наказание понесет она, как равноправный член раскулаченного хозяйства. Поле было огромное, а дело продвигалось тихо. Мама была в отчаянии. Она молила Бога, чтобы не пошли дожди и не помешали убрать поле, и чтобы хватило сил и здоровья для этого. К счастью, ведро держалось устойчиво, и она, работая по 12 часов, за две недели закончила жатву. А надо было еще все снопы, стоящие сейчас по всему полю в суслонах, свозить в гуменник, посадить в овин, высушить их, вывалить и цепами обмолотить на гумне. Потом собрать зерно и провеять его на веялке. Только после этого, загрузив в мешки, взвесить и сдать в колхозный амбар. И если намолот зерна будет меньше заданного, наказание неотвратимо. А мама видела, что зерна, судя по количеству суслонов и наполнению колосьев, получится едва ли половина требуемого. Как же много еще надо мучиться, чтобы получить неотвратимое наказание! Надеялась только на одно: может, пожалеют малых ее деток, смилостивятся. Люди же они все-таки.
Принесли от отца письмо с долгожданным сообщением – ему дали большую комнату, можно приезжать. Давалась подробная инструкция на всю дорогу – от Бугров до Кандалакши и до самого барака.
Брат мамы Гаврил, доставивший письмо, заторопил ее:
- Сейчас же начинай собираться. Через три дня я приеду на лошади и свезу всех на станцию. Мама заволновалась:
- Нет, Ганя, мне надо задание закончить. Как же я все брошу на половине?
- Нельзя никак медлить. Пока кончишь, белые мухи полетят, робетишек простудишь, не довезешь.
Мама не соглашалась.
- Если уеду – вся моя работа насмарку: пойдут дожди, промокнут суслоны, прорастет и сгниет зерно. Разве можно гноить хлеб, да в такое голодное время?
Спор кончился половинчатым решением: мама привезет снопы, пока они сухие, под крышу гуменника, там они не намокнут. И уж после этого улизнет от групбедовского правосудия. На сборы времени было немного: ни скота, ни имущества не было – одни дети в легкой одежде. Договорились, что Гаврилко приедет на лошади через пять дней среди ночи. Не буду описывать злоключения, которые пришлось вытерпеть в пути ни разу не видевшей железной дороги, не отлучавшейся из деревни неграмотной женщине с тремя ребятишками. Важно, что она их преодолела, и, сохранив в целости всех детей, благополучно добралась до «Нивастроя», затерянного в глухих мурманских болотах.
Источник:К.А. Павлов "Все было", книга 1 "Петров день". Порт-Апрель, Череповец, 2005. С.26-31.
На фото Павлов К.А., г. Череповец.