8. Весна пришла
Когда я наконец добралась до первой гряды, я увидела цветущий мох. И как он успел? Бархатный, всех оттенков зелени, он уже оброс тоненькими коричневыми и тёмно-оранжевыми ворсинками с маленьким утолщением на каждой. Это его цветы. Они только на первый взгляд невзрачны, но если присмотреться, их нежность поражает до боли в сердце. Вокруг ещё снег, а они цветут, купаются в весеннем воздухе и солнечном сиянии, ласково прикасаются к синеве... И вдруг я увидела яркое жёлтое пятнышко. Господи, это же лютик! Он расцвёл, прячась от ветра за тёплой кочкой, поросшей мхом, как мехом. Стебелёк ещё крошечный, почти и нет того стебелька, а только влажная блестящая чашечка, и в ней круглая капелька воды. И лучики от этой капельки; как будто бы, вобрав в себя всё сияние, которое могла, теперь она старается раздать его всем вокруг. Ей не жалко!
Снег сползает со всех бугорков и пригорков, открывает разноцветные сверкающие камни-валуны, на них круги и овалы лишайников, тоже живые. Вдоль дороги на взлётную полосу (дорога насыпная, высокая)на обочинах появились зелёные розетки, из розеток выстрелили высокие стрелки с мелкими белыми соцветиями. Я думала, это пастушья сумка так здесь выглядит; но нет, пастушья сумка расцвела позже. А это были какие-то другие, местные цветы.
Оттаявшие острова приобретают ярко-коричневый оттенок, а вся тундра, в снежных пятнах, кажется лиловой. Это, наверное, из-за обилия воды. Открывают глаза озёра, глаза эти синие-синие, широко, удивлённо распахнутые. Ручейки и речушки - сколько их! - бегут по ледяному дну, размывая лёд, вода в них прозрачней любого стекла и вся сверкает. Теперь без болотников не погуляешь.
Мои собаки не просто сопровождают меня, они охотятся, и очень успешно. Леммингов много. Я стараюсь не смотреть, как мои хищники разделываются с бедными зверушками. Что делать, это тоже жизнь. Собаки крупные, им недостаточно того, что я налью в их миску, им нужно сырое свежее мясо...
Песцы линяют - и наглеют по мере того, как их шкурка теряет ценность. От собак прячутся, а если я одна, нахально перебегают прямо передо мной. На горизонте какие-то точки и чёрточки, они передвигаются - это пасутся олени. Олени не смеют приближаться; их ценят не за зимние шкурки, они - еда, и знают это.
Воздух полон птичьих криков - чайки, гуси, утки летят. Летят и днём, и солнечной ночью, струятся в небе бесчисленные стаи...
Ночью солнце не горячее, а тёплое, свет его мягкий, мечтательный. Выйдешь в тундру часа в три - мох и земля в росе, лютики сияют; а как пахнет!.. Нигде - ни в лесу, ни в горах, ни в степи - нет такого аромата, как нежный, тонкий и свежий, чистый и влажный аромат оттаявшей тундры под ночным или ранним утренним солнцем. И птицы летят, летят, летят, всё небо вышито живыми строчками перелётных...
Расцвела полевая сирень, белая и розоватая. Цветут леса, стелющиеся под ногой - карликовые берёзки, ивы, топольки. Крохотные лилии куропаточьей травки раскрывают свои сердечки; а кое-где уже лиловеют и розовеют кочки от тех ярких цветов, которых мы, не зная их названия, называем "фиалками"; но это не фиалки, даже не похожи на фиалки. Цветут они дружно, покрывая всю кочку, а иногда - целыми полянками... Лимонная дриада; а вот и первые тундровые маки светло-жёлтого, солнечного цвета. А незабудки! Незабудки в тундре крупные и такие же ярко-синие, как весеннее небо. Белая кашка, красные стрелки кислицы...
И птицы летят, летят...
Мы с собаками пошли на озеро. Вдоль дороги канавки, налитые чистой водой, в них жёлтые купальницы, большие, как розы. Склоны белеют и розовеют полевой сиренью. Вокруг озера выветренные скалы, цветущие мхи и лишайники. А на синей, бархатистой от ветра, сверкающей солнечными бликами воде - вдруг смотрю: лебеди! Дикие белые лебеди! Мои собаки мечутся по берегу, а эти красавцы отплыли подальше и не боятся. Скользят, как парусники, белые-белые, подняв на высокой шее свои маленькие, совершенной формы, головы с яркими клювами. Как уйти от такого зрелища! И гуси, и утки вокруг; да это не цари, это свита. А лебеди - цари!..
Налюбовались мы с собаками, а домой-то надо. Мы и пошли. И так мне печально было расставаться с этим озером и с этими птицами, что и сказать не могу...
А то, бывает, по утрам на землю ложатся туманы, такие тяжёлые, плотные, хоть режь ножом. И держатся иногда сутками, и даже по несколько суток. И вот, кажется, ничего не видно; а простор угадывается. Чувствуешь, что этот туман - на много-много километров вокруг.
Чувство простора - точнее, пространства - и своего одиночества в нём в тундре особое: и страшно до жути, и как-то вольно душе. Я люблю это захватывающее чувство...
Но вот однажды пошёл дождь. Снег ещё не весь сбежал, ещё даже сугробы сохранились; но пошёл дождь, и запахло близким летом. Звери мои не уходят в дом.
Тор и Один не помнят дождей, они были маленькими детьми, когда прошёл последний дождь перед зимою; и кот Трактор был ещё котёнком; и Маруся с Шустриком были с нами... Дождь благоуханный льётся, льётся, шепчется с землёй, с травой, с камнями, со мною самой. Не хочется под крышу, а напрасно: звук дождя по рубероидной крыше ещё прелестней, почти как по брезенту палатки. И в каждой комнате у меня стоят теперь цветы в баночках. И тепло, неизменно тепло, даже когда вырубают электричество...
И вдруг мне звонят: зайдите, мол, на почту, радиограмма. Иду на почту - радиограмма от Саши: через две недели ждать первую группу.
Вообще-то я отчасти рада, я люблю моих товарищей. И потом - начнётся поле, я поеду в тундру, буду жить опять в палатке, и так далее, и так далее, и вся эта, любимая мною, трудная и счастливая жизнь полевого сезона... Но моё одиночество, тишина моя и вольность - прощай!..
Пора, однако, браться за работу: готовить комнаты, балки, кухню, баню, гараж... Две недели! Работы - море!...