Убийство Распутина.
Сравнение версий Юсупова и Пуришкевича.
(Продолжение. Предыдущая глава:http://www.proza.ru/2017/05/31/937)
Во дворце у Феликса Юсупова Распутина уже ждали остальные участники убийства: в.к. Дмитрий Павлович, В.М. Пуришкевич, доктор Лазоверт и поручик Сухотин.
(Были там, разумеется, и солдаты из охраны дворца, слуги, камердинер, лакеи и прочая «обслуга», которая не была посвящена в заговор, однако некоторые из них, потом, были вынуждены принять активное участие в сокрытии следов убийства Распутина).
Окончательно утвержденный план убийства, по рассказу Ф. Юсупова, состоял в следующем:
«В день, когда Распутин согласится у меня быть, я должен заехать за ним в двенадцать часов ночи, и в открытом автомобиле Пуришкевича, с доктором Лазовертом в качестве шофера, привезти его на Мойку.
Там, во время чая, дать ему выпить раствор цианистого калия.
После того как моментальным действием яда Распутин будет уничтожен, его труп, завернутый в мешок, увезти за город и сбросить в воду.
Для перевозки тела нужно было иметь закрытый автомобиль, и великий князь Дмитрий Павлович предложил воспользоваться своим.
Это было особенно удобно: великокняжеский стяг, прикрепленный к передней части машины, избавлял нас от всяких подозрений и задержек в пути. Распутина я должен был принять у себя один, поместив остальных соучастников заговора в соседней комнате, дабы в случае необходимости они могли прийти мне на помощь.
Какой бы оборот ни приняло задуманное нами дело, мы условились во что бы то ни стало отрицать нашу причастность не только к убийству Распутина, но даже к покушению на убийство».
Особенное восхищение, конечно же, вызывает использование личного автомобиля двоюродного брата Николая Второго, под великокняжеским стягом (!!!) в качестве самой обычной «труповозки», на что он любезно дал свое согласие.
Много толков у различных публицистов вызывало то «загадочное» обстоятельство, что цианистый калий, который Распутин в гостях у Юсупова употребил в лошадиных дозах, не возымел никакого действия на организм Григория Ефимыча!
Чего только не сочиняли на эту тему, начиная от того, что он годами (!) в профилактических целях принимал цианид, приучая организм к нему (как будто он мог знать, что его будут травить именно цианистым калием, а не мышьяком, или стрихнином, к примеру), и вплоть до того, что чуть ли не сам дьявол даровал Распутину поистине сатанинскую стойкость к этой отраве.
На самом деле, «ларчик просто открывался».
Поначалу Юсупов предложил поучаствовать в убийстве Распутина депутату Государственной Думы, известному масону и ненавистнику «старца» В.А. Маклакову.
У того, конечно, тут же срочно нашлись неотложные дела в Москве, но он выразил заговорщикам самую горячую поддержку и предложил свои услуги по добыванию цианистого калия.
В дневнике В.М. Пуришкевича от 24 ноября 1916 г. имеется запись:
«Князь Юсупов показал нам (Пуришкевичу и доктору Лазоверту – коммент.) полученный им от В. Маклакова цианистый калий, как в кристалликах, так и распущенном уже виде в небольшой склянке, которую он в течение всего пребывания своего в вагоне то и дело взбалтывал». (Пуришкевич В. Дневник «Как я убивал Распутина». М., 1990. С. 18).
Вроде бы, все было замечательно. Однако этот же В.М. Маклаков, для чего-то подарил Феликсу Юсупову и «средней величины двухфунтовую каучуковую гирю», (которой впавший в истерику Юсупов, в ночь убийства, будет долго бить по голове лежавшего без сознания Распутина, обезобразив лицо и выбив глаз у покойника).
Позже, уже находясь в эмиграции, Маклаков признался, что дал заговорщикам вместо яда аспирин, поэтому выпитое Распутиным вино (две рюмки) не убило его, зато эпизод с аспирином породил медицинский миф о демоническом здоровье крестьянина Григория Ефимовича». (Фалеев В. За что убили Распутина? // Дорогами тысячелетий. Вып. 4. М.: Молодая гвардия, 1994. С. 161)
Такое запросто могло быть.
Вполне возможно, что Маклаков не слишком-то доверял «мастерству» убийц Распутина и, на всякий случай, оставлял для себя лазейку, на случай, если «старец» останется в живых: «Это мол я, Григорий Ефимович, злодеям аспирин вместо яда дал! Замолвите за меня словечко перед императрицей, при случае!»
Странно, что доктор Лазоверт не смог отличить аспирина от цианида. Впрочем, в ночь убийства он дважды констатировал смерть у живого Распутина, и впадал в нервную истерику, так что, в свете этого, его квалификация довольно сомнительна.
Как показал В.А. Маклаков (уже находясь в Париже) на допросе судебному следователю Н.А. Соколову, он знал, что князь Ф.Ф. Юсупов-младший готовил убийство Григория Распутина:
«Юсупов приехал ко мне. Он рассказал мне в общих чертах, как он думает организовать это убийство. На это я сказал ему, что становясь на его точку зрения, которую он развивал мне в нашу первую беседу, нельзя устроить так, чтобы Распутин пропал бесследно, как это предполагалось, и чтобы труп его не был найден; необходимо, чтобы смерть его была очевидна, иначе Императрица будет надеяться, что он когда-нибудь разыщется, какие-нибудь его друзья симулируют его бегство и будут продолжать его дело. Поэтому необходимо, чтобы труп был найден.
Но с другой стороны, также необходимо, чтобы виновные имели возможность не быть обнаруженными». (Допрос В.А. Маклакова 10 сентября 1920 года // Н.А. Соколов. Предварительное следствие 1919–1922 гг. / Сост. Л.А. Лыкова. «Российский архив». Т. VIII. М., 1998. С. 252)
А вот как В.М. Пуришкевич, в дневнике, описывал свою попытку привлечь В.А. Маклакова к участию в «деле»:
«Вместе с тем, прозондировав у меня приблизительный день, когда мы должны осуществить намеченное, он как-то радостно объявил мне, что даже независимо своей воли лишен возможности стать более тесным соучастником нашим, ибо к этому времени должен выехать в Москву, где ему придется пробыть около недели.
«Но вот о чем я вас горячо прошу,— с живостью добавил он,— если дело удастся, не откажите немедленно послать мне срочную телеграмму, хотя бы такого содержания: «Когда приезжаете?» Я пойму, что Распутина уже не существует и что Россия может вздохнуть свободно».
Я вздохнул. «Типичный кадет»,— подумал я, но мне ничего не оставалось другого, как согласиться на его просьбу, и мы расстались».
В общем, подленькое и трусливое поведение Маклакова - это обычная позиция российского интеллигента, в худшем смысле этого слова: готовность к «болтологии», даче всяческих «мудрых» советов и умение немедленно «уйти в кусты», когда от него потребуется конкретная помощь и личное участие в том, чего он ждет и требует от других.
Место для утопления будущего трупа Распутина было поручено подыскать в.к. Дмитрию Павловичу (благо у него было «море» свободного время, свой великокняжеский автомобиль и абсолютная личная неприкосновенность).
Единственное, что от него требовалось – поменьше «трепаться» об этом «деликатном» поручении.
Увы, даже с этой несложной задачей двоюродный брат и воспитанник императора Николая Второго справился плохо.
Вот свидетельство князя императорской крови Гавриила Константиновича по этому поводу:
«Приблизительно за неделю до убийства Распутина Дмитрий обедал у А. Р. на Каменноостровском с состоявшим при мне полк. Хопановским и его прелестной женой Софией Николаевной, урожденной Философовой. Покойный отец С. Н. состоял при тете Оле в продолжение многих лет и потому жил в Афинах. Мой отец очень любил Философовых и бывал в Петрограде у Хопановских. Конечно, за обедом у А. Р. был и я.
После обеда Дмитрий, опершись о рояль, таинственно и очень увлекательно рассказывал, что он ездил на автомобиле в окрестности Петрограда по какому-то делу. Конечно, нам не могло прийти в голову, что, как впоследствии выяснилось, он ездил искать место, где можно было бы скрыть тело Распутина, которого князь Феликс Юсупов собирался убить. Мы об этом проекте ровно ничего не знали и ничего не подозревали». (Великий князь Гавриил Константинович. В Мраморном дворце. Из хроники нашей семьи. СПб., 1993. С. 211)
Инициалы А.Р. принадлежат одной из балерин А.Р. Нестеровской, служившей в кордебалете Императорского Мариинского театра, у которой изволили обедать и музицировать эти великие князья и «состоявший при них» целый полковник с супругой.
В 1909-1911 годах она также выступала в Русском балете С.П. Дягилева за границей.
Кроме этого, она еще с 1912 г. она была тайно обручена с Князем Императорской Крови Гавриилом Константиновичем, вступив с ним в законный брак сразу же после революции 1917 году.
А вот в 1916 году в.к. Дмитрий Павлович с А.Р.Нестеровской «дружил».
Она устроила ему знакомство с другой известнейшей в о время балериной и актрисой "немого" кино Верой Алексеевной Каралли (которая тоже была замешана в убийстве Распутина. Впрочем, поговорим об этом в следующих главах).
Шла тяжелейшая война, но многие из этих великих князей и «состоявших при них» полковников отчего-то не очень стремились попасть на фронт, и к своим солдатам в окопы, предпочитая мило проводить время в Петрограде, в обществе веселых балерин.
Феликс Юсупов вспоминал, как была обставлена комната в его дворце, где заговорщики поджидали приезда Распутина:
«В столовой был большой камин-очаг из красного гранита, на нем несколько золоченых кубков, тарелки старинной майолики и скульптурная группа из черного дерева. На полу лежал большой персидский ковер, а в углу, где стоял шкаф с лабиринтом и распятьем, шкура огромного белого медведя.
Посередине комнаты поставили стол, за которым должен был пить свой последний чай Григорий Распутин.
В устройстве помещения мне помогали смотритель нашего дома и мой камердинер. Им я поручил приготовить к одиннадцати часам вечера чай на шесть человек, закупить побольше всяких бисквитов и сладких пирожков, а так же доставить из погреба вина. Я объяснил своим служащим, что у меня будут вечером гости и что, приготовив чай, они могут уйти в дежурную и ждать там, пока я их не позову».
Обратите внимание, что по данным официальной версии, заговорщиков было только ПЯТЬ человек, а Юсупов тут сообщает, что приказал свои лакеям накрыть стол на ШЕСТЬ человек. (Распутин не в счет, никто, кроме Юсупова, вместе с ним пить чай не собирался).
Значит, возможно, был там и кто-то шестой, о ком, почему-то, не стали рассказывать ни Юсупов, ни Пуришкевич.
Собравшись все вместе, заговорщики приступили к последним приготовлениям:
«Войдя в столовую, все некоторое время стояли молча, рассматривая место близкого события.
Из шкафа с лабиринтом я вынул стоявшую там коробку с ядом, а со стола взял тарелку с пирожками; их было шесть: три шоколадных и три миндальных.
Доктор Лазоверт, надев резиновые перчатки, взял палочки цианистого калия, растолок их и, подняв отделяющийся верхний слой шоколадных пирожков, всыпал в каждый из них порядочную дозу яда…
Оставалось еще всыпать порошок в приготовленные рюмки. Мы решили это сделать возможно позднее, чтобы яд не потерял своей силы при длительном испарении.
Общее количество яда получилось огромное: по словам доктора, доза была во много раз сильнее той, которая необходима для смертельного исхода.
Для правдоподобности нужно было, чтобы на столе стояли неубранные чашки, как будто после только что выпитого чая. Я предупредил Распутина о том, что, когда у нас бывают гости, мы пьем чай в столовой, затем все поднимаются наверх, я же иногда остаюсь один внизу – читаю или чем-нибудь занимаюсь.
Мы наскоро сделали в комнате и на столе небольшой беспорядок, сдвинули стулья, налили чай в чашки. Тут же я условился с великим князем Дмитрием Павловичем, поручиком Сухотиным и Пуришкевичем, что после моего отъезда они поднимутся наверх в мой кабинет и станут там заводить граммофон, выбирая преимущественно веселые пластинки: это требовалось для того, чтобы поддерживать веселое настроение у Распутина и отогнать от него всякие подозрения. Я все же несколько опасался, чтобы вид подземелья не пробудил в нем каких-либо сомнений».
Пуришкевич так вспоминал о своем прибытии к месту убийства:
«Автомобиль был поставлен на условленное место, у маленькой двери во дворе, после чего мы впятером, прошли из гостиной через небольшой тамбур по витой лестнице вниз в столовую, где и уселись вокруг большого, обильно уснащенного пирожными и всякою снедью чайного стола».
Как видим и Пуришкевич отмечает, что они ВПЯТЕРОМ уселись вокруг этого, накрытого на шестерых, стола.
Продолжим его рассказ:
«Мы уселись за круглым, чайным, столом, и Юсупов предложил нам выпить по стакану чая и отведать пирожных до тех пор, пока мы не дадим, им нужной начинки.
Четверть часа, в продолжение коих мы сидели за столом, показалась мне целою вечностью, между тем особенно спешить было не к чему…
Закончив чаепитие, мы постарались придать столу такой вид, как будто его только что покинуло большое общество, вспугнутое от стола прибытием, нежданного гостя.
В чашки мы поналивали немного чаю, на тарелочках оставили кусочки пирожного и кекса и набросали немного крошек около помятых несколько чайных салфеток; все это необходимо было, дабы войдя Распутин почувствовал, что он напугал дамское общество, которое поднялось сразу из столовой в гостиную наверх.
Приведя стол в должный вид, мы принялись за два блюда с пти-фурами. Юсупов передал д-ру Лазаверту несколько камешков с цианистым, калием, и последний, надев раздобытые Юсуповым перчатки, стал строгать ножом яд на тарелку, после чего, выбрав все пирожные с розовым кремом (а они были лишь двух сортов; с розовым и шоколадным кремом) и, отделив их верхнюю половину, густо насыпал в каждое яду, после чего, наложив на них снятые верхушки, придал им должный вид.
По изготовлении розовых пирожных мы перемешали их на тарелках с коричневыми, шоколадными, разрезали два розовых на части и, придав им откусанный вид, положили к некоторым приборам.
Засим Лазаверт бросил перчатки в камин, мы встали из-за стола и, придав некоторый беспорядок еще и стульям, решили подняться уже наверх…
Мы поднялись в гостиную. Юсупов вынул из письменного стола и передал Дмитрию Павловичу и мне по склянке с цианистым. калием, в растворенном виде, каковым, мы должны были наполнить до половины две из четырех рюмок, стоявших внизу, в столовой, за бутылками, через двадцать минут после отъезда Юсупова за Распутиным.
Лазаверт облачился в свой шоферской костюм. Юсупов надел штатскую шубу, поднял воротник и, попрощавшись с нами, вышел.
Шум автомобиля дал нам знать, что они уехали, и мы молча принялись расхаживать по гостиной и тамбуру у лестницы вниз».
Дальше все шло по плану шайки заговорщиков: Юсупов привез Распутина, и они спустились в эту комнату, поджидая, когда наверху разойдутся мифические гости и жена Феликса спустится на свидание с Григорием Ефимовичем.
Пуришкевич, по горячим следам, записал в дневнике:
«Еще мгновение — слышим сухой стук автомобиля уже во дворе, хлопающуюся дверцу автомобиля, топот встряхивающих снег ног внизу и голос Распутина: «Куда, милой?»
Засим дверь от столовой закрылась за обоими приехавшими, и через несколько минут снизу по лестнице поднялся к нам д-р Лазаверт в своем обыкновенном костюме, снявший и оставивший внизу шоферские доху, папаху и перчатки.
Затаив дыхание, мы прошли в тамбур и стали у перил лестницы, ведущей вниз, друг за другом, в таком, порядке: первым, к лестнице я с кастетом, в руках, за мною великий князь, за ним поручик С., последним, д-р. Лазаверт. Мне трудно определить, сколько времени в напряженнейшем, ожидании провели-мы в застывших позах у лестницы, стараясь не дышать, не двигаться и вслушиваясь буквально в каждый шорох, происходивший внизу…полагаю, что мы простояли у лестницы не менее получаса, бесконечно заводя граммофон, который продолжал играть все тот же «Янки-дудль».
В общем, четверка заговорщиков, на всякий случай вооруженная револьверами и даже кастетом (!) стояла у лестницы ждала, когда же Распутин, наконец, примет яд и «окочурится».
Однако Распутин выпил все вино, вместе с отравой и съел все «отравленные» пирожные без всякого вреда для себя, более того, он еще потребовал, чтобы Юсупов ему спел, и Феликс стал услаждать слух «старца»:
«Пока я наливал чай, он встал и прошелся по комнате. Ему бросилась в глаза гитара, случайно забытая мною в столовой.
– Сыграй, голубчик, что-нибудь веселенькое, – попросил он, – люблю, как ты поешь.
Трудно было мне петь в такую минуту, а Распутин еще просил «что-нибудь веселенькое».
– На душе тяжело, – сказал я, но все же взял гитару и запел какую-то грустную песню.
Он сел и сначала внимательно слушал. Потом голова его склонилась над столом, я увидел, что глаза его закрыты, и мне показалось, что он задремал.
Когда я кончил петь, он открыл глаза и посмотрел на меня грустным и спокойным взглядом:
– Спой еще. Больно люблю я эту музыку: много души в тебе.
Я снова запел.
Странным и жутким казался мне мой собственный голос.
А время шло – часы показывали уже половину третьего утра… Больше двух часов длился этот кошмар».
Так, в своих мемуарах, рассказывал о событиях этой ночи Феликс Юсупов.
Отметим, что он, по привычке, продолжал изображать из себя «друга» человека, который не сделал ему лично НИЧЕГО плохого (и даже лечил его от пристрастия к педерастии) и которого он вскоре попытается убить самым зверским образом. А пока – играет на гитаре и поет ему песенки.
Вот такие князья были «элитой» «России, которую мы потеряли»…
Приведу выдержки из дневника В.М. Пуришкевича (с сокращениями и краткими комментариями) о дальнейших событиях.
(Напомню, что упоминаемая им (видимо в целях «конспирации») «графиня», для встречи с которой Распутин и приехал той ночью во дворец к Ф. Юсупову, на самом деле была женой Феликса княгиней Ириной Юсуповой.
Именно она и стала пресловутой «медовой приманкой», на которую «клюнул» похотливый «старец»):
«Наконец, слышим, дверь снизу открывается. Мы на цыпочках бесшумно кинулись обратно в кабинет Юсупова, куда через минуту вошел и он.
«Представьте себе, господа,— говорит,— ничего не выходит, это животное не пьет и не ест, как я ни предлагаю ему обогреться и не отказываться от моего гостеприимства. Что делать?»
Дмитрий Павлович пожал плечами: «Погодите, Феликс: возвращайтесь обратно, попробуйте еще раз и не оставляйте его одного, не ровен час, он поднимется за вами сюда и увидит картину, которую менее всего ожидает, тогда придется его отпустить с миром или покончить шумно, что чревато последствиями»…
Юсупов опять спустился вниз, а мы вновь заняли в том же порядке свои места у лестницы…
В кабинет… через две или три минуты неслышно вошел опять Юсупов, расстроенный и бледный: «Нет,— говорит,— невозможно! Представьте себе, он выпил две рюмки с ядом, съел несколько розовых пирожных, и, как видите, ничего, решительно ничего, а прошло уже после этого минут, по крайней мере, пятнадцать! …он сидит теперь на диване мрачным, и, как я вижу, действие яда сказывается на нем лишь в том, что у него беспрестанная отрыжка и некоторое слюнотечение»…
В принципе, уже тут настоящий доктор должен был бы понять, что с цианистым калием, который на «клиента» должен был действовать мгновенно, они «пролетели».
Судя по тому, что Распутин сожрал все пирожные и выпил все вино без всякого ущерба для себя, никакого цианида там не было.
А что же в это время делал доктор Лазаверт?!
Пуришкевич о нем сообщает следующее:
«Юсупов медленно вышел и прошел вниз. В это время я обратил внимание на то, что доктора Лазаверта нет среди нас.
Еще несколько раньше я заметил, что этот крепчайшего телосложения человек чувствует себя от волнения положительно дурно: он то нервно шагал по кабинету, апоплексически краснея и в изнеможении опускаясь в глубокие кресла под окном, то хватался за голову, обводя нас всех блуждающим взглядом.
«Что с вами, доктор?» — спросил я его.
«Мне дурно! — ответил полушепотом.
— У меня чрезвычайно напряжены нервы. Мне кажется, я не выдержу. Я никогда не думал, что я так мало способен держать себя в руках. Поверите ли, меня сейчас может повалить пятилетний ребенок».
Я крайне удавился, ибо за все время пребывания в моем отряде д-ра Лазаверта, неоднократно работавшего на передовых позициях не только под орудийным, но и под пулеметным огнем неприятеля, за что он был награжден двумя Георгиевскими крестами, он проявил себя человеком большой выдержки, самообладания и несомненного мужества.
«Да,— подумал я,— храбрость там одно, а здесь совсем другое».
«Где Лазаверт?» — спросил я поруч. С. по уходе Юсупова.
«Не знаю,— ответил последний,— должно быть, у автомобиля!»
«Странно»,— подумал я и намеревался уже спуститься за ним, как вдруг увидел его бледным, осунувшимся, входящим в дверь кабинета.
«Доктор, что с вами?» — воскликнул я.
«Мне стало дурно,— прошептал он,— я сошел вниз к автомобилю и упал в обморок, к счастью, ничком, снег охладил мне голову, и только благодаря этому я пришел в себя. Мне стыдно, В. М„ но я решительно ни к чему не гожусь».
«Доктор, доктор,— проходя в это время мимо нас и качая головой, промолвил Дмитрий Павлович,— вот не сказал бы!»…
Мы оставили Лазаверта в покое, предоставив его самому себе, и стали ждать».
Не правда ли, странное поведение для доктора, который «неоднократно работал на передовых позициях не только под орудийным, но и под пулеметным огнем»?!
А тут, в теплом дворце, после сытного ужина и выпивки коллекционных вин из юсуповских погребов, ему вдруг стадо дурно до такой степени, что он «решительно ни к чему не годился».
В простонародье это состояние обычно называют «медвежьей болезнью», которая обычно слабо коррелируется с образом бравого георгиевского кавалера, кем числился доктор Лазоверт.
Затем для заговорщиков наступила пора решительных действий:
«Через минут пять Юсупов появился в кабинете в третий раз. «Господа,— заявил он нам скороговоркой,— положение все то же: яд на него или не действует, или ни к черту не годится; время уходит, ждать больше нельзя; решим, что делать. Но нужно решать скорее, ибо гад выражает крайнее нетерпение тому, что графиня не приходит, и уже подозрительно относится ко мне».
«Ну что ж,— ответил великий князь,— бросим на сегодня, отпустим его с миром, может быть, удастся сплавить его как-нибудь иначе в другое время и при других условиях».
«Ни за что! — воскликнул я.— Неужели вы не понимаете. Ваше Высочество, что, выпущенный сегодня, он ускользает навсегда, ибо разве он поедет к Юсупову завтра, если поймет, что сегодня был им обманут. Живым Распутин отсюда,— отчеканивая каждое слово, полушепотом продолжал я,— выйти не может, не должен и не выйдет».
«Но как же быть?» — заметил Дмитрий Павлович.
«Если нельзя ядом,— ответил я ему,— нужно пойти ва-банк, в открытую, спуститься нам или всем вместе, или предоставьте мне это одному, я его уложу либо из моего «соважа», либо разможжу ему череп кастетом. Что вы скажете на это?»
«Да,— заметил Юсупов,— если вы ставите вопрос так, то, конечно, придется остановиться на одном из этих двух способов».
После минутного совещания мы решили спуститься вниз всем и предоставить мне уложить его кастетом, а Лазаверту на всякий случай Юсупов в руки всунул свою каучуковую гирю, хотя первый и заявил ему, что он едва ли будет в состоянии что-либо сделать, ибо так слаб, что еле передвигает ноги…
Юсупов … мне сказал:
«В. М., вы ничего не будете иметь против того, чтобы я его застрелил, будь что будет? Это и скорее и проще».
«Пожалуйста,— ответил я,— вопрос не в том, кто с ним покончит, а в том, чтобы покончить и непременно этой ночью».
Не успел я произнести эти слова, как Юсупов быстрым, решительным шагом подошел к своему письменному столу и, достав из ящика его браунинг небольшого формата, быстро повернулся и твердыми шагами направился по лестнице вниз…
Не прошло и пяти минут с момента ухода Юсупова, как после двух или трех отрывочных фраз, произнесенных разговаривавшими внизу, раздался глухой звук выстрела, вслед затем мы услышали продолжительное... А-а-а! и звук грузно падающего на пол тела.
Не медля ни одной секунды, все мы, стоявшие наверху, не сошли, а буквально кубарем слетели по перилам лестницы вниз…и нам представилась следующая картина: перед диваном в части комнаты, в гостиной, на шкуре белого медведя лежал умирающий Григорий Распутин, а над ним, держа револьвер в правой руке, заложенной за спину, совершенно спокойным стоял Юсупов, с чувством непередаваемой гадливости вглядываясь в лицо им убитого «старца».
Крови не было видно; очевидно, было внутреннее кровоизлияние, и пуля попала Распутину в грудь, но, по всем вероятиям, не вышла».
Так излагает события в своем дневнике Пуришкевич.
Удивительно, но в мемуарах Феликса Юсупова ОЧЕНЬ многие важные детали записаны иначе, сравните:
«Наверху, в моем кабинете, великий князь Дмитрий Павлович, Пуришкевич и поручик Сухотин с револьверами в руках бросились ко мне навстречу. Они были спокойны, но очень бледны с напряженными, лихорадочными лицами».
(Отметим, что ни о каком револьвере в руках у «поручика С.» Пуришкевич не упоминает ни разу. Зато о докторе Лазоверте, которому, по рассказу Пуришкевича, Юсупов «на всякий в руки всунул свою каучуковую гирю», уже Юсупов ничего не пишет).
«Посыпались вопросы:
– Ну что, как? Готово? Кончено?
– Яд не подействовал, – сказал я.
Все, пораженные этим известием, в первый момент молча замерли на месте.
– Не может быть, – воскликнул великий князь.
– Ведь доза была огромная!
– А он все принял? – спрашивали другие.
– Все! – ответил я.
Мы начали обсуждать, что делать дальше.
После недолгого совещания решено было всем сойти вниз, наброситься на Распутина и задушить его».
(Это – тоже очень странное предложение. Едва ли пятеро вооруженных пистолетами, кастетами и гирей убийц решили бы «душить» Распутина, который наверняка оказал бы им отчаянное сопротивление.
Куда проще (и быстрее) было бы застрелить его, или «разможжить ему череп кастетом», что и предлагал Пуришкевич.
Другое дело, если бы предполагалось, как в известном фильме, «живьем брать демона», для последующего интенсивного его допроса, например.
Тогда – действительно могли потребоваться и усилия всех пятерых участников шайки.
Но о таких вариантах развития событий, мы можем только предполагать, на основании некоторых косвенных улик (характер повреждений трупа Распутина, описанный при его вскрытии).
А пока – продолжим анализ версии Ф. Юсупова:
«Мы уже стали осторожно спускаться по лестнице, как вдруг мне пришла мысль, что таким путем мы можем погубить все дело: внезапное появление посторонних людей сразу бы раскрыло глаза Распутину, и неизвестно, чем бы тогда все это кончилось. Надо было помнить, что мы имели дело с необыкновенным человеком.
Я позвал моих друзей обратно в кабинет и высказал им мои соображения. С большим трудом удалось мне уговорить их предоставить мне одному покончить с Распутиным. Они долго не соглашались, опасаясь за меня.
Взяв у великого князя револьвер, я спустился в столовую».
Как видим, по его рассказу именно он отговорил своих подельников от группового удушения Распутина и сам решил застрелить Распутина, для чего «взял у великого князя РЕВОЛЬВЕР»!!!
Вот это – очень важный момент!
Как мы помним, Пуришкевич говорил о том, что Юсупов «…быстрым, решительным шагом подошел к своему письменному столу и, достав из ящика его браунинг небольшого формата»!!!
Стало быть, Пуришкевич утверждает, что Юсупов взял из СВОЕГО письменного стола СВОЙ же БРАУНИНГ «небольшого формата», а вовсе не забирал у великого князя его РЕВОЛЬВЕР!!!
Для тех, кто не очень хорошо разбирается в оружии, подчеркнем, что перепутать РЕВОЛЬВЕР и ПИСТОЛЕТ (а все «браунинги» выпускались именно в виде пистолетов), просто невозможно.
Они разительно отличаются по своему внешнему виду ни один грамотный стрелок (кем, безусловно, были Юсупов и Пуришкевич) никогда не назвал бы «револьвер» «пистолетом», или наоборот.
Выпускавшиеся массово с начала XX века пистолеты Браунинга, во многом благодаря своей портативности, завоевали большую популярность в мире, стали образцом для копирования и подражания, фактически определили облик большинства последующих конструкций автоматических пистолетов. Вследствие этого слово «браунинг» стало в русском языке именем нарицательным.
Нередко так называли вообще любой самозарядный пистолет небольших размеров (по той же причине любой револьвер часто называют «наганом»).
И о том, что Юсупов стрелял в Распутина именно из великокняжеского «револьвера», а не из своего «браунинга» он пишет неоднократно.
Так что тут в воспоминаниях обеих участников убийства ЯВНЫЙ «прокол»!!!
Можно еще предположить, что Юсупов, по простоте душевной, путал два этих понятия (что ОЧЕНЬ странно для человека много лет владевшего личным оружием, да еще и обучавшемся в Пажеском корпусе, для получения права на офицерское звание. Уж там-то точно были занятия по стрельбе из личного оружия и все стрелки прекрасно знали разницу между револьвером и пистолетом).
Но, даже если бы Юсупов в своих мемуарах, и перепутал собственный пистолет с великокняжеским револьвером (что крайне маловероятно, повторюсь), то уж откуда он взял оружие (из своего стола, как пишет Пуришкевич, или из рук Дмитрия Павловича, как Феликс утверждает) он должен был помнить ТОЧНО.
Впрочем, таких явных несоответствий и противоречий в их рассказах очень много.
Вот как Юсупов описывает свой выстрел в Распутина:
«Господи, дай мне силы покончить с ним!» – подумал я, и медленным движением вынул револьвер из-за спины. Распутин по-прежнему стоял передо мною, не шелохнувшись, со склонившейся направо головой и глазами, устремленными на распятие.
«Куда выстрелить, – мелькнуло у меня в голове, – в висок или в сердце?»
Точно молния пробежала по всему моему телу. Я выстрелил.
Распутин заревел диким, звериным голосом и грузно повалился навзничь, на медвежью шкуру…
Мы все, наклонившись, смотрели на него.
Некоторые из присутствующих хотели еще раз выстрелить в него, но боязнь лишних следов крови их остановила.
Через несколько минут, не открывая глаз, Распутин совсем затих.
Мы осмотрели рану: пуля прошла навылет в области сердца. Сомнений не было: он был убит.
Великий князь и Пуришкевич перенесли тело с медвежьей шкуры на каменный пол. Затем мы погасили электричество и, закрыв на ключ дверь столовой, поднялись все в мой кабинет».
Тут – снова несоответствие рассказа Юсупова с дневником Пуришкевича.
Юсупов пишет, что они осмотрели тело Распутина и убедились в том, что пуля прошла НАВЫЛЕТ!
А Пуришкевич не менее уверенно утверждает, что: «Крови не было видно; очевидно, было внутреннее кровоизлияние, и пуля попала Распутину в грудь, но, по всем вероятиям, не вышла».
О роли героического доктора Лазоверта, при столь удивительных результатах осмотра тела убиенного Распутина, умалчивают оба мемуариста.
Далее произошло следующее.
По плану заговорщиков, великий князь Дмитрий Павлович, поручик Сухотин и доктор Лазоверт (который, вроде бы, «очухался» к этому моменту) должны были сделать следующее»:
Для начала, изобразить фиктивный отъезд Распутина из дворца Юсупова, на тот случай, если бы полиция все-таки проследила, когда ранее привез его Феликс.
Для этого поручик Сухотин должен был «сыграть роль» Распутина, надев его шубу и шапку (выходит, что это была единственная реальная задача, которую исполнил поручик в ночь убийства), и в открытом автомобиле Пуришкевича вместе с великим князем и доктором выехать по направлению к Гороховой (где находилась квартира «старца»).
Кроме этого, им нужно было захватить верхнюю одежду Распутина, завезти ее на Варшавский вокзал, чтобы сжечь в санитарном поезде Пуришкевича, который стоял на вокзале.
После чего оставить там открытый автомобиль Пуришкевича, сесть на извозчика и доехать до дворца великого князя Дмитрия Павловича, взять там его закрытый автомобиль и возвратиться на Мойку, к дворцу Юсупова.
Затем, в автомобиле великого князя Дмитрия Павловича, участникам шайки предстояло увезти труп Распутина и утопить его в полынье Невы у Петровского острова, которую ранее в.к. Дмитрий Павлович лично отыскал и одобрил в качестве места для утопления трупа «старца».
Очевидный наивный дилетантизм, при попытке участников шайки замести следы своего участия в убийстве, просто потрясает.
Раз уж они предполагали, что полиция могла проследить приезд Распутина во дворец к Юсупову, на Мойку, то должны были понимать, что липовый «отъезд» поручика Сухотина в распутинской шубе и шапке «в сторону Гороховой» (где была квартира «старца»), едва ли обманула бы полицию, ведь его квартира была под наблюдением, а он в нее так и не вернулся.
Для того чтобы сбить полицию с толку, на этот случай был придуман на редкость «хитрый» ход, о котором рассказал В.М. Пуришкевич:
«Было решено в целях отвести подозрения шпиков, если таковые будут уведомлены Распутиным о месте его пребывания в вечер посещения им Юсуповского дворца, еще сделать следующее:
Распутин, как известно, постоянно кутит по ночам в «Вилла Рода» с женщинами легкого поведения; в этом учреждении он считается завсегдатаем, своим человеком и хорошо известен всей прислуге; посему нами было решено, чтобы в момент, когда великий князь с поручиком С. отправятся после смерти Распутина на вокзал в мой поезд сжигать там одежду убитого, поручик С. из телефонной будки Варшавского вокзала позвонил в «Вилла Рода», вызвал заведующего этим учреждением и спросил: прибыл ли уже Григорий Ефимович? здесь ли он? и в каком кабинете?
Дождавшись ответа, само собою, разумеется, должен был последовать отрицательный, С. кладет трубку, но предварительно, как бы про себя, у трубки и так, чтобы его слышал заведующий «Вилла Рода», произносит: «Ага! так его еще нет? Ну, значит, сейчас приедет!»
Проделать это мы признали необходимым на случай, если бы нити исчезновения Распутина привели бы сыск ко дворцу Юсупова.
У нас был готовый ответ: да, Распутин был здесь, провел с нами часть вечера, а затем заявил, что едет в «Вилла Рода».
Естественно, что судебные власти обратились бы к администрации «Вилла Родэ» с вопросом: был ли здесь Распутин, и сразу выяснилось бы, что его здесь ожидали, что о нем осведомлялись, что спрашивали, когда он приедет, и если Распутин не приехал, а исчез, то это вина не наша, а самого Григория Ефимовича, который, очевидно, избрал себе сотоварищем для кутежа человека, ни нам, ни полиции не известного...»
Разумеется, эта наивная «обманка» была рассчитана на простаков, которых в царской полиции не держали.
Не меньшее удивление вызывает и идиотская затея с сожжением огромной распутинской шубы в печке железнодорожного салон-вагона Пуришкевича.
Для того чтобы запихать ее в «жерло» маленькой печки, шубу пришлось бы разрезать на множество мелких кусков, дым и вонь от горевшей в печке шубы заполонили бы все окрестности Варшавского вокзала, да и вся эта процедура заняла бы несколько часов и привлекала бы лишнее внимание.
Куда проще (и быстрее) было бы просто утопить эту распутинскую шубу в Неве, привязав ее к одной из гирь, которые были заранее закуплены Пуришкевичем. (Убийцами планировалось привязать их цепями (!) к трупу Распутина, чтобы он не всплыл потом).
Сжечь эту несчастную шубу так и не удалось, ибо жена Пуришкевича, привлеченная к процедуре сожжения, категорически отказалась резать распутинскую шубу на множества мелких кусочков. (У нее даже, из-за этого, вышло «столкновение» с великим князем Дмитрием Павловичем, заботливо доставившим шубу к месту ее предполагаемого «аутодафе»).
После долгих мучений, они смогли сжечь в печке только воротник от шубы, перчатки и какую-то «поддевку» Распутина, привезя его шубу и фетровые галоши обратно во дворец Юсупова, к трупу владельца.
Уже под утро и труп, и распутинскую шубу убийцы привезли на великокняжеской машине на мост у Крестовского острова и сбросили в Неву.
Однако они находились к тому времени в состоянии такого нервного возбуждения и «мандража», что даже позабыли привязать к трупу «старца» заранее припасенные гири и цепи. Потом скинули в прорубь шубу, а затем, увидев цепи с гирями, спохватились и просто бросили их в воду.
Одна из фетровых галошей Распутина была и вовсе просто оставлена на перилах моста, где ее и обнаружил сторож моста, разбуженный этой ночной автомобильной ездой по «своему» мосту, светом фар и нервной суетой каких-то личностей у его перил.
Потом эта распутинская шуба всплыла, да еще и примерзла к краю полыньи! Именно по этой шубе и оставленной фетровой галоше (которые опознала дочь Распутина) определили полынью, куда был сброшен труп убитого «старца», а затем и извлекли его тело из воды).
Вот такая великокняжеская «конспирация» получилась в реальности, с этой шубой и гирями.
Но это мы немного забежали вперед, а пока вернемся к анализу ночных событий во дворце Юсупова.
После того, как Дмитрий Павлович, Сухотин и Лазоверт втроем (!) отправились сжигать шубу и «заметать следы», изображая отъезд Распутина в неизвестном направлении, у трупа старца остались только двое: Феликс Юсупов и Пуришкевич.
Они разошлись по разным комнатам дворца, Пуришкевич закурил, а Феликс, для чего-то пошел полюбоваться трупом Распутина, где и «случилось страшное».
Вот (в сокращении) его рассказ о дальнейшем:
«У стола, на полу, на том месте, где мы его оставили, лежал убитый Распутин.
Тело его было неподвижно, но, прикоснувшись к нему, я убедился, что оно еще теплое.
Тогда, наклонившись над ним, я стал нащупывать пульс, биения его не чувствовалось: несомненно, Распутин был мертв…
Не зная сам зачем, я вдруг схватил его за обе руки и сильно встряхнул. Тело поднялось, покачнулось в сторону и упало на прежнее место; голова висела на боку…
Вдруг его левый глаз начал приоткрываться… Спустя мгновение, правое веко, также задрожав, в свою очередь приподнялось, и… оба глаза, оба глаза Распутина, какие-то зеленые, змеиные, с выражением дьявольской злобы впились в меня…
И тут случилось невероятное.
Неистовым резким движением Распутин вскочил на ноги; изо рта его шла пена. Он был ужасен. Комната огласилась диким ревом, и я увидел, как мелькнули в воздухе сведенные судорогой пальцы… Вот они, точно раскаленное железо, впились в мое плечо и старались схватить меня за горло. Глаза его скосились и совсем выходили из орбит…
Я пытался вырваться, но железные тиски держали меня с невероятной силой. Началась кошмарная борьба…
Я рванулся последним невероятным усилием и освободился.
Распутин, хрипя, повалился на спину, держа в руке мой погон, оборванный им в борьбе. Я взглянул на него: он лежал неподвижно, весь скрючившись.
Но вот он снова зашевелился.
Я бросился наверх, зовя на помощь Пуришкевича, находившегося в это время в моем кабинете.
– Скорее, скорее револьвер! Стреляйте, он жив!.. – кричал я.
Я сам был безоружен, потому что отдал револьвер великому князю. С Пуришкевичем, выбежавшим на мой отчаянный зов, я столкнулся на лестнице у дверей кабинета.
Он был поражен известием о том, что Распутин жив, и начал поспешно доставать свой револьвер, уже спрятанный в кобуру.
В это время я услышал за собой шум. Поняв, что это Распутин, я в одно мгновение очутился у себя в кабинете; здесь на письменном столе я оставил резиновую палку, которую «на всякий случай» мне дал Маклаков. Схватив ее, я побежал вниз».
Отметим здесь, что Феликс снова говорит, что у него в руках ранее был револьвер (а вовсе не браунинг) который он вернул великому князю, после убийства Распутина.
Интересно и то, что он говорит, что свой «револьвер» Пуришкевич уже успел спрятать В КОБУРУ.
Давайте сравним этот рассказ с воспоминаниями самого Пуришкевича:
«Твердо, помню, как какая-то внутренняя сила толкнула меня к письменному столу Юсупова, на котором лежал вынутый из кармана мой «соваж», как я взял его и положил обратно в правый карман брюк и как вслед засим под давлением той же неведомой силы я вышел из кабинета, дверь от коего в тамбур была закрыта, и очутился в тамбуре совершенно без всякой цели.
…вдруг снизу раздался дикий, нечеловеческий крик, показавшийся мне криком Юсупова: «Пуришкевич, стреляйте, стреляйте, он жив! Он убегает!»
«А-а-а!..» — и снизу стремглав бросился вверх по лестнице кричавший, оказавшийся Юсуповым; на нем буквально не было лица; прекрасные большие голубые глаза его еще увеличились и были навыкате; он в полубессознательном состоянии, не видя почти меня, с обезумевшим взглядом, кинулся к выходной двери на главный коридор и пробежал на половину своих родителей, куда я его видел уходившим, как я уже сказал, перед отъездом на вокзал великого князя и поручика С….
Медлить было нельзя ни одно мгновение, и я, не растерявшись, выхватил из кармана мой «соваж», поставил его на «feu» и бегом спустился по лестнице.
То, что я увидел внизу, могло бы показаться сном, если бы не было ужасной для нас действительностью: Григорий Распутин, которого я полчаса тому назад созерцал при последнем издыхании, лежащим на каменном полу столовой, переваливаясь с боку на бок, быстро бежал по рыхлому снегу во дворе дворца" вдоль железной решетки, выходившей на улицу, в том самом костюме, в котором я видел его сейчас почти бездыханным.
Первое мгновение я не мог поверить своим глазам, но громкий крик его в ночной тишине на бегу: «Феликс, Феликс, все скажу царице...» — убедил меня, что это он, что это Григорий Распутин, что он может уйти благодаря своей феноменальной живучести, что еще несколько мгновений, и он очутится за вторыми железными воротами на улице, где, не называя себя, обратится к первому, случайно встретившемуся прохожему с просьбою спасти его, т. к. на его жизнь покушаются в этом дворце, и... все пропало.
Естественно, что ему помогут, не зная, кого спасают, он очутится дома на Гороховой, и мы раскрыты. Я бросился за ним вдогонку и выстрелил. В ночной тиши чрезвычайно громкий звук моего револьвера пронесся в воздухе — промах!
Распутин поддал ходу; я выстрелил вторично на бегу — и... опять промахнулся…
Мгновения шли... Распутин подбегал уже к воротам, тогда я остановился, изо всех сил укусил себя за кисть левой руки, чтоб заставить себя сосредоточиться, и выстрелом (в третий раз) попал ему в спину. Он остановился, тогда я, уже тщательнее прицелившись, стоя на том же месте, дал четвертый выстрел, попавший ему, как кажется, в голову, ибо он снопом упал ничком в снег и задергал головой.
Я подбежал к нему и изо всей силы ударил его ногою в висок. Он лежал с далеко вытянутыми вперед руками, скребя снег и, как будто бы желая ползти вперед на брюхе; но продвигаться он уже не мог и только лязгал и скрежетал зубами.
Я был уверен, что сейчас его песня действительно спета и что больше ему не встать».
Конечно же, то, что Пуришкевич «изо всей силы ударил» лежащего перед ним, и смертельно раненого, человека ногой в висок, отнюдь не украшает его, ни как человека, ни как дворянина.
Никакая «дьявольская живучесть» Распутина не оправдывает подобной подлости.
Отметим и то, что свой самозарядный ПИСТОЛЕТ системы «Сэведж» (Пуришкевич именует его «соважем») он держал вовсе не в кобуре, как утверждал Юсупов, а в правом кармане брюк.
О дальнейшем Пуришкевич рассказывает так:
«Что делать? Что делать?» — твердил я себе вслух, пройдя в гостиную. Я один, Юсупов невменяем; прислуга в дело не посвящена, труп лежит там у ворот, каждую минуту может быть замечен случайным прохожим, и пойдет история…
Положим, выстрела Юсупова в комнатах прислуга могла не слышать, но нельзя допустить мысли, чтобы два солдата, сидящие в передней у главного входа, не могли бы услыхать четырех громчайших выстрелов во дворе из моего «соважа», и я быстрыми шагами направился через тамбур к главному подъезду.
При виде меня два сидевшие там солдата сразу вскочили.
«Ребята,— обратился к ним,— я убил...» При этих словах они как-то вплотную придвинулись ко мне, как бы желая меня схватить.
«...Я убил,— повторил я,— убил Гришку Распутина, врага России и Царя».
При последних моих словах один из солдат, взволновавшись до последней степени, бросился меня целовать, а другой промолвил:
«Слава Богу, давно следовало!»
«Друзья! — заявил я.— Князь Феликс Феликсович и я надеемся на полное ваше молчание. Вы понимаете, что, раскройся дело, Царица нас за это не похвалит. Сумеете ли вы молчать?»
«Ваше превосходительство! — с укоризной обратились ко мне оба.— Мы русские люди, не извольте сомневаться, выдавать не станем».
Я обнял и поцеловал того и другого и попросил их немедленно оттащить труп Распутина от решетки во дворе и втянуть его в маленькую переднюю, что находилась у лестницы перед входом в столовую.
Распорядившись этим и узнав, куда прошел Юсупов, я направился к нему, чтоб его успокоить.
Я застал его в ярко освещенной уборной, наклонившимся над умывальной чашкой, он держался руками за голову и без конца отплевывался.
«Голубчик! Что с вами, успокойтесь, его уже больше нет! Я с ним покончил! Идем со мной, милый, к вам в кабинет».
Испытывавший, очевидно, тошноту, Юсупов посмотрел на меня блуждающим взглядом, но повиновался, и я, обняв его за талию, бережно повел на его половину.
Он шел, все время повторяя: «Феликс, Феликс, Феликс, Феликс...» Очевидно, что-то произошло между ним и Распутиным в те короткие мгновения, когда он спустился к мнимому мертвецу в столовую, и это случившееся сильно запечатлелось в его мозгу».
Тут важно подчеркнуть что, согласно рассказа Пуришкевича:
- Юсупов в момент «повторного убийства» Распутина был в невменяемом состоянии и находился в уборной, «обнимая» умывальную чашу;
- солдаты радостно приветствовали Пуришкевича за убийство «Гришки Распутина, врага России и Царя» и охотно начали помогать заметать следы преступления.
А вот князь Юсупов излагает эти события совсем иначе. Напомню, что он «схватил резиновую палку», которую «на всякий случай» дал ему Маклаков и побежал вниз. Там он увидел такую картину:
«Распутин, на четвереньках, быстро поднимался из нижнего помещения по ступенькам лестницы, рыча и хрипя, как раненый зверь.
Весь как-то съежившись, он сделал последний прыжок и достиг потайной двери, выходившей на двор. Зная, что дверь заперта на ключ и ключ увезен уехавшими менять автомобиль, я встал на верхнюю площадку лестницы, крепко сжимая в руке резиновую палку.
Но каково же было мое удивление и мой ужас, когда дверь распахнулась и Распутин исчез за ней в темноте!..
Пуришкевич бросился вслед за ним. Один за другим раздались два выстрела и громким эхом разнеслись по двору.
Я был вне себя при мысли, что он может уйти от нас. Выскочив на лестницу, я побежал вдоль набережной Мойки, надеясь, в случае промаха Пуришкевича, задержать Распутина у ворот.
Всех ворот во дворе было трое, и лишь средние не были заперты. Через решетку, замыкавшую двор, я увидел, что именно к этим незапертым воротам и влекло Распутина его звериное чутье.
Раздался третий выстрел, за ним четвертый…
Я увидел, как Распутин покачнулся и упал у снежного сугроба.
Пуришкевич подбежал к нему. Постояв около него несколько секунд и, видимо, решив, что на этот раз он убит наверняка, быстрыми шагами направился обратно к дому. Я его окликнул, но он не услыхал меня.
Осмотревшись вокруг, убедившись, что все улицы пустынны и выстрелы никого еще не встревожили, я вошел во двор и направился к сугробу, за которым упал Распутин.
Он уже не проявлял никаких признаков жизни. На его левом виске зияла большая рана, которую, как я впоследствии узнал, нанес ему Пуришкевич каблуком.
Между тем в это время с двух сторон ко мне шли люди: от ворот, как раз к тому месту, где находился труп, направлялся городовой, а из дома бежали двое из моих служащих.
Все трое были встревожены выстрелами».
Как видим, в изложении Юсупова, он пребывал в здравом уме и находился вовсе не в уборной, а, якобы, гонялся за Распутиным с «резиновой палкой» в руке.
Учитывая, что Юсупов писал свои мемуары уже после смерти Пуришкевича, который никак не мог ему возразить, можно полагать, что версия Пуришкевича более правдоподобна, а князь Юсупов просто хотел «приукрасить» свою роль.
(Кому же охота признать, что он в такой «исторический» момент впал в истерику и находился в уборной, в обнимку с раковиной от умывальника).
Скорее всего, Юсупов прочитал уже опубликованные тогда записи Дневника Пуришкевича и решил подкорректировать наиболее неприятные для него эпизоды.
А таких эпизодов было немало.
Вот еще одна, позорная для Юсупова, сцена той ночи, в изложении Пуришкевича:
«Мы проходили через тамбур как раз в то время, когда солдаты Юсупова втаскивали труп в переднюю там у лестницы, внизу.
Юсупов, увидев, над кем они возятся, выскользнул от меня, бросился в свой кабинет, схватил с письменного стола резиновую гирю, данную ему Маклаковым, и, повернувшись обратно, бросился вниз по лестнице, к трупу Распутина. Он, отравлявший его и видевший, что яд не действует, стрелявший в него и увидевший, что и пуля его не взяла, очевидно, не хотел верить в то, что Распутин уже мертвое тело, и, подбежав к нему, стал изо всей силы бить его двухфунтовой резиной по виску, с каким-то диким остервенением и в совершенно неестественном возбуждении…
Но вслед за сим я пришел в себя и крикнул солдатам скорее оттащить Юсупова от убитого, ибо он может забрызгать кровью и себя и все вокруг и в случае обысков следственная власть, даже без полицейских собак, по следам крови раскроет дело.
Солдаты повиновались, но им стоило чрезвычайных усилий оттянуть Юсупова, который как бы механически, но с остервенением, все более и более возраставшим, колотил Распутина по виску.
Наконец, князя оттащили. Оба солдата под руки подняли его наверх и всего сплошь забрызганного кровью опрометчиво усадили на глубокий кожаный диван в кабинете.
На него было страшно смотреть, до такой степени ужасен был его вид и со стороны внешней, но и со стороны внутренней, с блуждающим, взглядом, с подергивавшимся лицом и бессмысленно повторявшим: «Феликс, Феликс, Феликс, Феликс...»
Я приказал солдатам поскорее достать где-нибудь материи, обернуть ею плотнее труп с головы до ног и туго связать его спеленатого веревкой…
Делать было нечего, приходилось терпеливо дожидаться возвращения великого князя, Лазаверта и поручика С., и я, поднявшись в последний раз в кабинет Юсупова и передав его в руки слуг с просьбою помочь ему немедленно обмыться, переодеться с ног до головы и переобуться, сел в кресло и стал ждать.
Минут через пять послышался стук автомобиля, и великий князь со своими спутниками быстро поднялись по лестнице со двора в кабинет.
Дмитр. Павлов, был почти в веселом настроении; но, взглянув на меня, понял, что что-то случилось.
Озираясь вокруг, спросил он меня, я в двух словах разъяснил приехавшим, в чем дело, прося торопиться, но последняя просьба моя была излишней: они сами поняли, что медлить было нельзя ни одной минуты, и мы, поручив Юсупова попечениям одного из его солдат, втянули труп Распутина в автомобиль великого князя, туда же положили две двухпудовые гири и цепи, привезенные мною в квартиру Юсупова этой ночью, и, усевшись в автомобиль, двинулись к месту условленного потопления трупа убитого.
Теперь шофером был великий князь, рядом с ним поместился поруч. С., а в карету сели с правой стороны д-р Лазаверт, с левой я, а на трупе уместился второй солдат из слуг Юсупова, коего мы решили взять с целью помочь нам сбросить в прорубь тяжелое тело».
Как видим, описание Пуришкевича более правдоподобно хотя бы потому, что заговорщики вынуждены были Юсупова оставить во дворце, а вместо него взять с собой одного из солдат охраны.
Если бы Феликс был в нормальном состоянии, то они бы не стали делать этого.
Впрочем, и сам Юсупов невольно признает это:
«…мой камердинер доложил, что труп Распутина перенесен со двора и положен на нижней площадке винтовой лестницы. Я чувствовал себя очень плохо; голова кружилась, я едва мог двигаться; но все же, хотя и с трудом, встал, машинально взял со стола резиновую палку и направился к выходу из кабинета.
Сойдя по лестнице, я увидел Распутина, лежавшего на нижней площадке.
Из многочисленных ран его обильно лилась кровь. Верхняя люстра бросала свет на его голову, и было до мельчайших подробностей видно его изуродованное ударами и кровоподтеками лицо.
Тяжелое и отталкивающее впечатление производило это кровавое зрелище...
Голова моя разрывалась на части, мысли путались; злоба и ярость душили меня. Какое-то необъяснимое состояние овладело мною.
Я ринулся на труп и начал избивать его резиновой палкой… В бешенстве и остервенении я бил куда попало…
Все божеские и человеческие законы в эту минуту были попраны.
Пуришкевич говорил мне потом, что зрелище это было настолько кошмарное, что он никогда его не забудет.
Тщетно пытались остановить меня. Когда это, наконец, удалось, я потерял сознание.
В это время великий князь Дмитрий Павлович, поручик Сухотин и доктор Лазоверт приехали в закрытом автомобиле за телом Распутина.
Узнав от Пуришкевича обо всем случившемся, они решили меня не беспокоить».
Как видим, кроме своего зверского избиения мертвого тела Распутина, после которого Феликс и потерял сознание, он больше ничего не помнил.
Итак, мы подробно рассмотрели официальные версии убийства Распутина.
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/06/09/1102