ВЕРА 3

Павел Явецкий
Каноны послушания. “Отец не спит...” Звезды и желания. "Стук-нога".
Конфуз. Девичий дуэт.         

          Павел с Верой стали чаще встречаться, но девушку тревожило, что тайное скоро станет явным, а их отношения вскроются. Чем это грозит – было трудно себе представить… Забыв обо всем на свете, загулявшись почти до утра, они прощались, когда начинал брезжить рассвет, с трудом разрывали объятия и уже порознь шли по обеим сторонам улицы. Павлу приходилось замедлять шаги – не исключена вероятность, что их обнаружит или застанет врасплох её суровый отец.
Свет в окнах не горел, и, хотя двери, как всегда заперты, девушка уже почти дома. Взойдя на крыльцо, Вера открыла припасенным гвоздиком дверной крючок. Более всего она опасалась, что отец проснулся и поджидает на кухне, поэтому действовала осторожно - пока что ночные прогулки сходили ей с рук. У нее отлегло на душе - в темноте за занавеской родитель задавал храпака, и несвязно бормотал во сне.
          Какая же мать не пожелает дочери добра! Пусть хоть ей улыбнется счастье... Вспоминая себя до замужества, мать смотрела на её частые отлучки-побеги сквозь пальцы: соседский парнишка не внушал чувства тревоги - ничего предосудительного в его поведении она не находила.  В глубине души женщина его жалела, как наполовину сироту, поэтому увлечение Веры её вполне устраивало и не вызывало отторжения. Потакание интересам дочери походило на скрытый домашний заговор, напрямую касающийся главы семейства. Об этот "камешек", с чем сравнил его Пашка, им предстояло не один раз споткнуться - он еще даст им о себе знать! И, тем не менее, девушка сделала свой выбор, хотя прекрасно знала  тяжелый, неуступчивый характер отца, догадывалась, каким он станет непреодолимым препятствием в их зародившейся любви.
          Но каким чудесным образом преобразился мир Пашки Вербина! Вера стала для него абсолютно всем: своеобразной религией, завладела сиюминутным настроением, полнокровно вошла в ежедневные думы, фактически подчинила себе весь ход его мыслей. Теперь именно она, пробудившаяся любовь, толкнула душу без парашюта в свободный полет, паря и озирая далеко окрест, диктовала ему свои непременные условия и указывала новые ориентиры и ценности жизни. С момента их первого знакомства, в её благодатном свете, уже под иным углом зрения он ощутил другое определение себя в мире - многое, казавшееся второстепенным, обрело смысл и наполнилось содержанием. Она заполнила все пространство вокруг, не требуя ничего взамен и окрашивая мир в радужные тона, словно говоря: люби и запоминай - это твое, и другого не будет уже никогда… 
          Зачастую по вечерам Павел выходил за калитку и нарочито громко снимал с гитарного грифа пару-тройку аккордов, что заставляло сердце Веры вздрагивать и учащенно биться: прозвучал желанный сигнал от любимого.  Не стоило сомневаться, что подобными прогулками он невольно вызывает родительский гнев и ставит Веру под удар, но ничего поделать с собой не мог. Безотчетно отдавшись порыву, охваченная неутолимым чувством любви, девушка прекрасно осознавала, что ей грозит нешуточная выволочка, но не могла отказаться от встреч. Рушились вдребезги  каноны дочернего послушания. В целом мире не нашлось бы силы способной помешать вспыхнувшему в груди чувству; ничто не являлось преградой, и уже не могло противостоять зову потянувшихся навстречу друг другу юных сердец! Душа её замирала. Вешние закаты-чародеи щедро окрашивали небо множеством цветовых гамм: палевыми, бледно-сиреневыми, вишневыми, фиолетовыми, пурпурными. Отыграв красками, оно наливалось густой синевой.
          Их манила и соединяла Природа – на облюбованной ими скамье, под кущей черемух в роще, то осенял одинокий раскидистый клен, прислонившийся к изгороди на задах огородов, то звал крутой косогор за баней, где открывалась панорама притихшего молчуна-бора, над которым сияли крупные мерцающие звезды и распластался во всю необозримую длину Млечный путь. Сидя в обнимку на расстеленном пиджаке Павла, под неумолчный стрекот кузнечиков, они загадывали себе звезды и желания. Жизнь под этим небом казалась вечной, огромной и загадочной. Иногда косым ярко-белым росчерком срывался метеорит и угасал, не долетев до земли над зубцами сосен.
       - Наверное, чья-то жизнь оборвалась, - вздохнула, прислонясь головой к плечу кавалера, Вера.
       - Предрассудки… Просто блуждающий камень притянула земная атмосфера, - возразил, невольно поежившись, Пашка.
       - Не-е-ет, Павлик, - протянула она, - мне еще совсем маленькой бабушка  про это сказывала, а ей - её мама, старые люди никогда не обманывают…
       - Вера, давай не будем о грустном, в нашем краю захолустном, - скаламбурил Павел, притягивая девушку к себе и целуя в губы. Задохнувшись на миг и слабо отбиваясь кулачком, Вера наконец выдохнула:
       - Все, Паша, мне пора, - отец, наверное, не спит, снова скандал закатит, да еще какой! А твое ведь дело - сторона…
       - Хорошо, идем, не возражаю, - усовестился Пашка, сунув в угол рта “беломорину” и прикурив в горсти. Он бережно накинул пиджак Вере на плечи, и молодая пара  в обнимку, медленно двинулась вдоль беленого забора в свою привычную сторону. Петушиное пение и лай кем-то потревоженных собак на другом конце села сопровождали их путь до самого дома.
         В один из вечеров, когда на Пашку до одури накатила тоска по Вере, ему во что бы то ни стало захотелось с ней повидаться. Топать одному через бор  было не с руки, и он позвал с собой Валерку Зоткина, острого на язык и склонного на отчаянные поступки бесшабашного парня. Скорый на ногу, порывистый в движениях, он всегда размахивал руками и сыпал скороговоркой, да и внешне напоминал взъерошенного бойцовского петушка. Здоровался  обычно в свойственной ему манере: - "Держи набор костей!", - и протягивал руку. Подобный “суповой набор”  едва не присох к нему кличкой - ведь телосложением и впрямь был худощав. Тот долго не раздумывал и сходу согласился:
       - Кого нам бояться, местных парней знаю - нас пугать, надо шубу выворачивать, - расхорохорился он. Фильм с интригующим названием "Бандиты из Оркосона", где воры похищали овец, не понравился и они покинули клуб на половине сеанса. Чтобы сократить путь рванули напрямки - лесной просекой, малоезженой, короткой, так называемой “кроличьей” дорогой. Как только кроны сосен сомкнулись над ними, закрыв небо, стало пасмурно и непривычно тихо, лишь изредка подавали голос какие-то пташки да отдаленно постукивал неутомимый дятел. Из духмяной сутемени бора, его глубины, настоявшейся на дневном зное, ребят обносило чередующимися волнами прохлады и тепла. К целебному лесному озону примешивался запах перепрелой хвои и грибной плесени. Шли, часто запинаясь о корневища деревьев, выступающие смолистыми окаменелыми щупальцами  на поверхность.
       - Ну, ё-моё! - только лешему здесь бродить, - споткнулся в очередной раз Валерка. Поражало обилие грибов на заброшенной дороге, часто натыкались на них, негде было ступить: грузди, валуи, сыроежки - они крошились, хрупали под ногами. В развороченной трактором колее и ямах-низинах глубокими лужами застоялась грязно-зеленая дождевая вода. Эти места, лавируя и перепрыгивая через препятствия, приходилось обходить. Пелена серой рассеянной полумглы давила и действовала угнетающе. Неожиданно сбоку, справа от них раздался стук, будто кто-то палкой или клюкой с размаху ударил по сухой валежине или пеньку. Ребята оторопели и в удивлении замерли. Стук повторился и участился, причем показалось - уже с разных сторон.
       - Что это, Валерка, кого там нелегкая носит? – скорее к себе, чем к Зоткину обратил вопрос Вербин.
       - Сам не пойму, видно, берут на испуг, а кто нас попугивает - того я сейчас конкретно уработаю. Выходи, пень замшелый, я тебе долбодятел, по роже настучу! - заорал он. – Вылезай, двигай сюда, козлопас, - мигом ребра пересчитаю! - упражнялся в красноречии Зоткин. Его угрозы результата не дали, канули в пустоту: стук колотушки стал ближе и громче, а тот неведомый, кто его производил, показаться не спешил. Нервы у наших путников начали сдавать - спину Вербина обнесло неприятным холодком. Это были еще цветочки: неожиданно над головами что-то громко треснуло - с огромной сосны обломилась крупная ветка и рухнула рядом с ними, едва не задев Пашку. Она была совершенно свежей...
       - Так могут и заикой сделать! Похоже, вкруговую обложили - может, домой деру зададим?
       - Нет, только вперед! – отсюда до деревни рукой подать, только надо бы чем-то вооружиться. В едином порыве парни бросились к ближней куче хвороста и выбрали по увесистому толстому суку. Теперь у них появилась возможность хоть чем-то отбиваться. Воинственного настроя Зоткина хватило ненадолго: после очередной порции дикарского тамтама они не выдержали, припустили  со всех ног прочь - на выход из бора. Благо, вскоре лес стал редеть, и перед беглецами обозначился желанный просвет. Запыхавшиеся, натерпевшиеся страху, они остановились на горке, еле переводя дух, и долго не могли отдышаться.
       - Догонял нас "Стук-нога", мы ударились в бега, - приободрился Валерка.
       - Зря ты к ночи в лесу про лешего вспомнил, вот он нас и шуганул, - отозвался на его шутку Вербин. Наконец лес расступился, и за длинными рядами птичников открылось село, привольно растянувшееся берегом реки. Уже совсем стемнело, когда они подошли к интернату. Света в окнах не было, очевидно, его обитатели только что расположились ко сну. Пашка загрустил - они опоздали, и увидеть Веру ему уже не удастся, но тоже подошел к окну и встал рядом с Валеркой.
       - Айн момент, сейчас мы их вызовем, - без малейшей доли сомнения в голосе обнадежил тот, подтянулся на носках к форточке и постучал  костяшками пальцев по стеклу. Зоткин - любитель щегольнуть некоторым знанием немецкого языка, еще в ходу у него “абгемахт”, и ругательное - “ферфлюхт”. В целом, язык Генриха Гейне и Вольфганга Гёте тут отдыхал. Их неожиданный визит вызвал у девчонок нечто среднее между испугом и легким переполохом: в комнате - спальне послышались голоса, колыхнулась занавеска, раздался негромкий  смех, потом все затихло. Постучав опять, Зоткин дурашливо пропел:
       - Девоньки, выходите - я, Миша косолапый, к вам из леса пришел, пирогов короб принес, вас угощать… Что последовало затем, иначе как шоком не назовешь - в ответ угостили их: сказочная ария оказалась внезапно прервана хлестнувшей из фрамуги струей  какой-то жидкости. Валерка отскочил, но было поздно - его окатило всего. Пашке досталось тоже, но поменьше, он стоял чуть поодаль. Следом раздался дружный девичий смех, который добил их окончательно. Вспыхнул яркий свет, и незадачливые кавалеры спешно ретировались. Конфуз для ребят выпал - хуже некуда! Валерка ругался на чем свет стоит, стаскивая на ходу рубаху и утирал лицо. Вербину намочило только рукав рубахи и часть плеча. Хотя чуткий нос Зоткина не уловил никакого запаха, ребята, решили подстраховаться и направились темной улицей вниз к реке смывать следы “радушного приема”. Он через силу пошутил: “Шли с Павлухой мы на б...ки, удираем без оглядки”. Подошли к паромной переправе, река дремотно хлюпала у мостков. Следы “Эликсира любви” постирали проточной речной водицей. Любовный агитпоход, на который оба возлагали большие надежды, обернулся полным крахом: ребята, отжав и натянув на себя мокрое, “не солоно хлебавши” поплелись домой. Обсыхали на ходу.
         Возвращаться той же короткой дорогой они бы не рискнули ни за какие коврижки – там и днем-то черт ногу сломит! – отправились  наезженной. Тоже было жутковато - вдоль обочин мерещилась разная всячина: то бабка, прикорнувшая в форме пенька, то скрипнувшая в полном безветрии коряжина, которая казалась чем-то страшным и растопыривала над ними руки... От Валеркиных шуточек-прибауточек не осталось и следа. Пашка, помалкивая, испытывал некоторое чувство  вины перед напарником оттого, что вовлек его в эту авантюру. Тот, будто угадав  мысли, неожиданно спросил:
       - А может, это Верка твоя попотчевала нас через форточку? Что молчишь, Ромео? 
       - Думаю, сама проговорится. Точно, что не она, не в её это характере. Хорошо, что они нас  толком не разглядели, так бы ославили - хоть сквозь землю проваливайся... О том, что с ними произошло, клятвенно договорились молчать.  В село пришли далеко за полночь, обескураженные и невеселые.
         Как-то, придя с работы, Павел застал дома чинно сидящих за накрытым столом и оживленно беседующих мать, отчима, двоюродную сестренку Гальку - пигалицу лет двенадцати, и гостью из Томска Татьяну Воробьеву, девицу, ровесницу Веры, приехавшую в летние каникулы к ним погостить на недельку-другую. Городская и достаточно бойкая, с манерами горожанки, модно, фасонисто одетая (не нам чета), она держалась с достоинством и мягким тактом. Выше среднего роста и недурная собой, в яркой летней блузке и укороченной юбке-шифоне, с множеством отутюженных складок, она выглядела  броско, если не в диковинку для деревни, и без устали сыпала новостями о себе, о родне и о жизни в своем студенческом сибирском городе. На столе, к удивлению, (поскольку отчим больше отдавал предпочтения водке), даже красовалась бутылка красного десертного вина, купленная по такому случаю матерью.
         Поздоровались, перекинулись подобающими в таких случаях общими вежливыми фразами. Пашка знал её раньше (отметив для себя - подросла!), бывая изредка в гостях  у дяди Афанасия. Она была сестрой его жены, тети Раи, особенно дружной с матерью Павла, Надеждой Алексеевной. Наскоро переодевшись и взяв полотенце, Пашка вышел во двор к прикрепленному на стенке веранды умывальнику. Брякнув вхолостую железным соском, не обнаружил в нем ни капли воды.
Прихватив в сенцах пустое ведерко, направился на колонку. Бросив взгляд в противоположную сторону, увидел у распахнутого настежь окна Веру. Кровь моментально прихлынула к лицу - показалось, запылали уши. Сильным напором вода ударила в ведро, бурля, переливалась через край, подбираясь к подошвам туфель… Тряхнув головой, словно отгоняя наваждение, отпустил рычаг, распрямился и пошел к себе, не оборачиваясь. Раздевшись по пояс, долго фыркал и плескался ледяной водой на лицо, шею и спину. Предвкушая воскресный день и имея на него некоторые виды, Пашка за разговорами, затянувшимися далеко за полночь, лег спать поздно, и каким же необычным наутро было его пробуждение.
         Кто-то нитяными кончиками шарфика щекотал его нос, прыская от смеха, затем звонкий девичий дуэт пропел:
       - Па-ашенька-а, вставай, соня-лежебока! Сколько можно спать, уже и обед остыл… Открыв глаза и резко обернувшись, Павел обомлел: перед ним стояли Вера и вчерашняя гостья, Татьяна. “И когда только они успели познакомиться?..” - вихрем пронеслось в голове у парня. Видно, словоохотливая горожанка быстро нашла общий язык с остроглазой сверстницей-соседкой.
         Павел не знал, куда себя девать, ведь жили они бедновато, хотя мать была большой аккуратисткой и соблюдала чистоту и порядок во всем. К тому же умела замечательно играть на гитаре и пела, обладая  голосом мягкого, приятного тембра. Лучшего учителя он и в мыслях себе представить не мог. Видя заметные успехи сына в освоении этого струнного инструмента, мать светилась неподдельной радостью. Она также была мастерицей и рукодельницей: искусно вышивала гладью, болгарским крестиком, вязала. Дом украшали вышитые покрывала и наволочки, накидки, и предметом особой материнской гордости был вышитый гладью ковер ручной работы с изображением пруда, девушек на берегу с венками цветов,  плавающих белых лебедей. Это рукотворное чудо висело над одной из кроватей. Неожиданный приход девчонок привел парня в крайнюю неловкость, он не нашел ничего лучшего, чем сконфуженно пробормотать:
       - Отвернитесь, встаю и сдаюсь на милость победителей…
         Девушки со смехом переглянулись, и вышли из комнаты. В этот солнечный и счастливый день Вере и Павлу выпало быть гидами, сопровождать гостью-томичку, показывать ей достопримечательности села и виды его окрестностей. Вере очень шло её непритязательное ситцевое платьице в горошину, подчеркивающее стройность её налитой фигурки. Павел не сводил с неё восторженных глаз, перехватывая понимающие взгляды проницательной Татьяны. Ему, не привыкшему влезать за словом в карман, сегодня никак не удавалось найти общий тон с их смешливым наигрышем-перепалкой, поэтому он больше отмалчивался, напускал серьезный вид. Глядя на него, озорные спутницы прыскали в ладони заразительным смехом, и он краснел.  Робея и стесняясь, он часто курил и чувствовал себя не в своей тарелке, а когда сбегали с косогора в молодой березняк, заливисто смеясь, девчонки ухватили его под руки и, чуть не устроили кучу малу, споткнувшись на совершенно ровном месте. Погуляв по роще, прошлись краем бора до озера, купаться, правда, не решились, будучи не готовы в плане переодевания. Утомленные, изнывающие от жары, разошлись по домам с условием пойти вечером в кино.
         С веселой суматохой, гуляньями и провожаниями, долгими сидениями на скамьях под соловьиное пение в темных кронах черемух и берез, с танцами под баян и радиолу на танцевальной площадке  промелькнули две недели тех неповторимых июльских деньков. Вот уже и сине-белый автобус навсегда увозит гостью, и Пашка с Верой, с легкой грустинкой на лицах, словно теряя малую частицу себя, машут ей прощально руками. 
 
 
 
 

Продолжение: [link]http://www.proza.ru/2017/06/04/686[/link]