ВЕРА 15

Павел Явецкий
               
      
       Команда “16”. Стрептококк и гланды. Ночь в клубе. “Я тебя ждала…” Лесовоз
  Пономарева, и “Кирпичики”. Не провожайте в одиночку.
            
          В октябре Павлу Вербину исполнилось восемнадцать лет, и буквально через две недели ему принесли повестку. Датой призыва значилось 9 ноября 1968 года, от  руки чернилами указана команда “16”. Промозглая дождливая погода последней декады месяца сменилась вкрадчивым затишьем и сумерками первых дней ноября. Природа будто замерла в ожидании. Пробудившись до рассвета, словно кто-то шепнул ему “надо вставать”, Пашка почувствовал, что за окном и стенами дома произошли какие-то изменения.
          Наспех накинув на плечи телогрейку и обувшись в черные (прощай молодость!) обшитые кожей матерчатые ботинки, он вышел на крыльцо и оторопел.  Наголо оболваненную “под Котовского” отчимом голову сразу же обдало холодом. Увиденное поразило: пришедшая ночью зима белой пуховой периной застелила все вокруг, снег продолжал падать - снежинки щекотали лицо и таяли на ресницах. Пахнуло дымком - это мать, растопив печь, хлопотала на кухне. Еще ни одного следа, ни одной тропинки не пролегло в этом волшебном безмолвии. Пройдя по глубокому уброду до угла веранды, не утерпел, глянул на ту сторону улицы - в Верином окне вспыхнул свет.         
          До отправки в часть ему оставалось провести дома не более двух суток, и как назло у парня разболелось горло - болезнетворный стрептококк, возбудитель ангины, коварно вцепился в гланды. Его стало знобить, поднялась температура. Испытанный рецепт - кипяченое молоко с медом и сливочным маслом, на сей раз не оказали своего благотворного воздействия. Все же молодость брала свое, и, несмотря на ангину, он под вечер отправился за три километра в соседний поселок на свидание.
          Вместе с Лидой Прохоровой, (так звали его новую симпатию) посмотрели кино, югославский боевик “Вальтер защищает Сараево”. Молодежи в этой деревушке было немного, но все равно не обошлось без танцев - местный баянист, кудрявый и чернявый паренек, часа полтора развлекал публику, без устали наигрывая вальсы, фокстроты и танго. Остриженная наголо голова призывника приковывала всеобщее внимание, что вызывало смех и шутливое обсуждение.
          С местными парнями у него были добрые отношения, и никогда не возникало каких- либо конфликтов. После танцев, незадолго до закрытия клуба, они с Лидкой пошли к ней домой. Её мать, пожилая женщина, подобрев лицом с наметившейся сетью морщин, радушно усадила их за стол, предложила поужинать и почаевничать. Пашка вежливо отказывался, но вынужден был принять участие в беседе и чаепитии.
          В больное горло ничего не лезло, кроме горячего чая, и он имитировал аппетит, усердно ковыряясь вилкой в предложенном ему блюде. Переглянувшись с матерью, Лидка вышла вместе с ней из-за стола в соседнюю комнату, где они несколько минут о чем-то вполголоса переговаривались. Выйдя из комнаты, загадочно улыбаясь, Лидка  сказала:
        - Ты, Паша посиди, а я мигом сбегаю к соседке - очень нужно. Павел согласно кивнул. Через пять минут она влетела в двери, с восторгом показывая на ладони ключ, как она пояснила, от клуба. Её округлое лицо со слегка вздернутым носиком-пуговкой, серыми глазами, с выщипанными бровками сияло.
        - Если ты не против, то собирайся, пойдем со мной подежурим: там нужно еще и печь протопить, я пообещала.
          Парню уже ничего не хотелось - горло давало знать о себе, он жалел, что в таком состоянии потащился на отделение, имея целью хоть как-то убить время. Потом они долго сырыми дровами пытались растопить печь, которая нещадно дымила, и наконец им это кое-как удалось. Находясь на сцене за драпированной портьерой, Пашка горел от повышенной температуры, ощущая пустоту и вялость, никчемность происходящего. Лидка не слезала с его колен, несла какую-то непередаваемую ересь и абсолютную чепуху.
          Пашка, не находя в полубредовом состоянии ничего другого для себя, беззастенчиво тискал и лапал её, заставляя повизгивать и шутливо отбиваться. Сцена, стены и потолок раскачивались и начинали пестро кружиться - его голова была осью вращения. Ему все время казалось, что за его спиной стоит, сокрушаясь, Вера. Она же будто окликает его, незримо вьется невесомыми снежинками на улице, смотрит на него из тьмы четой заснеженных берез.
          Несколько раз за эти часы он даже назвал Лидку Верой, что она, впрочем, с притворным смешком пропустила мимо ушей. Так, в сумбуре и болезненной невнятице происходящего, с нелюбимой девушкой, прошла его предпоследняя ночь перед отправкой в армию. Под вечер, прополоскав дома содой и солью горло, несмотря на уговоры матери и чувствуя себя уже отрезанным ломтем от дорогих сердцу мест, он опять направился к Лидке. Сюрпризы, уготованные судьбой иногда превосходят самые смелые ожидания: совершенно неожиданно из соседнего заснеженного переулка ему навстречу торопливо, спотыкаясь, выбежала… Вера.
        - Павлик, а я тебя ждала, чуть совсем не замерзла, - с трудом переводя дыхание, выговорила она. Посиневшие от холода губы её подрагивали.
        - С уроков сегодня из-за этого удрала - знала, что ты обязательно придешь: до утра бы ждала! - жуткий мороз стоит, оделась тепло, но и валенки не спасают.
          Павел, распахнув без слов “москвичку”, укрыл полами озябшую девушку. От счастья сердце у парня заколотилось, словно норовя умчаться из груди в поднебесье.
        - Я знаю, куда ты идешь, знаю, что с Лидкой проводишь последние деньки: во имя всего святого послушай меня, не ходи!.. Пусть этот вечер принадлежит мне. Видишь, я все равно пришла - тебе ведь наутро в армию, да? - задышала она прерывисто. “И откуда узнала, - изумился Пашка, - наверное, на колонке  у матери выспросила…” Павел ошеломленно молчал, обнимая её, с трудом веря в реальность происходящего.
        - Вот, Паша, возьми - сунула она ему в руку кольцо с серьгами - мне они теперь ни к чему… Парень долго не раздумывал:
        - Не тебе, так и никому! – весной, может, кто и подберет, - и со всего размаха зашвырнул свой подарок подальше в наметенный сугроб. Вера оцепенела от  неожиданности:
        - Ну, зачем ты так? Они были мне дороги…
        - Выходит, что нет, - хмуро возразил Павел, - да ты не горюй - если дождешься, будут тебе и сапфирные, и колечко золотое. Знаешь, не люблю я её, Верок, мне с ней даже и поговорить-то не о чем. До меня она с Лешкой Ситниковым встречалась. Не знаю, что у них там не срослось. Вообще-то, полагаю - вопрос  развития. Думаю, не ошибусь, судя по всему, она и книжки ни одной не прочитала. Настоящую любовь не обманешь, любая подмена боком выйдет. Так - время проводил, чтобы тебе досадить: как в той песне - её обнимаю, тебя вспоминаю…
        - Ну и чем же тебе она приглянулась? - Вера бросила на парня косой испытующий взгляд.
        - Да так, ничего особенного, неопределенно протянул Павел, - одна форма без содержания, фигуристая... И тут же получил толчок в грудь:
        - Ну, а я?
        - Ты, Верунчик, особый случай, - произнес он с нежностью, - клянусь, никакой разлукой у нас с тобой сроду и не пахло бы, не будь твой отец таким - он не смог сразу подобрать слово, - неподатливым. А тебе, водитель твой, что напрокат брал, хоть письма пишет? - задев болевую струнку, понесло его опять на обострение, - или поматросил, да и бросил?
        - О чем ты, Павлик? - дрогнувшим от обиды и растерянности голосом отозвалась, сжавшись как от хлесткой пощечины, Вера. Девушка попыталась разомкнуть его руки, а по щекам побежали два ручейка непрошеных слез.
        - Я, пожалуй, пойду, - с болью и отчаянием вырвалось у неё, - как ты мог подумать такое?! И ты меня пойми, - снова рванулась она, - мне - то что оставалось, я ведь тоже тебе назло села в кабину к солдату - иначе, чем тебя, неверного, больше проймешь? Зато нажила сплетен короб и маленькую тележку. Полдеревни смотрят теперь как на гулящую: без вины, а стыдно на людей глаза поднимать.
        - Прости меня, сгоряча ляпнул,  думаешь, мне просто было тогда? От такой новости я чуть было с катушек не съехал... И что мы с тобой мерзнем тут посреди улицы, - предложил  в свое оправдание Павел, - может, пойдем “на кирпичики” - там отогреемся? (так молодежь называла двухэтажные кирпичные дома). Вера, как и в былые дни выразила согласие. Выйдя на дорогу, они вынуждены были отойти в сторону: в сгущающихся сумерках их ослепил свет фар и послышался натруженный гул догоняющей их машины. Поравнявшись с молодой парой, водитель надавил на сигнал – обернувшись, Вербин узнал лесовоз Николая Пономарева, с которым по осени ездил в Еланду на погрузку леса. Парень в ответ махнул ему рукой. Их обдало горячими выхлопными газами и неистребимым запахом смолистой лиственницы, не исчезающим даже зимой.
        - Я ведь чуть не влюбился тогда, - признался Пашка, но это было до тебя, не обижайся: с нами в кабине ехала дочь десятника Сарайкина, примерно наших лет - таежная дикарка неописуемой красоты. Можешь представить мое состояние в том рейсе - этот Пономарев специально подстроил мне сюрприз. Ему-то что, всю дорогу поглядывал на нас, подмигивал и вертел свою баранку… Он знает, что мне идти в армию, и сейчас встанет под разгрузку. Не бойся, нас он не выдаст - не той породы человек.
        - Вот только когда выясняются твои предпочтения, Паша, - со вздохом вымолвила Вера, отворачиваясь, - не зря ты на “Маяках” предлагал еще летом уехать на лесозаготовки, неплохой любовный треугольник бы вышел!
        - Это не тот треугольник, Вера - у нас с тобой четырехугольник, а жизнь может заставить искать и “пятый угол…” Давай сегодня не будем выискивать причины, отчего с первых дней не задалась у нас с тобой эта… геометрия.
          Проследовав прямой широкой улицей спящего села до центральной площади с потонувшим по пояс в снегу недвижимым пустотелым Ильичом, пара свернула к одному из двухэтажных домов. На верхушке столба неподалеку болтался, раскачиваясь, фонарь-плафон и словно подмигивал им, отбрасывая во тьму короткие вспышки света. В пологе темноты, заметно усиливаясь, начал подергивать ветер, замелькал, затрусил из небесного сита мелкий снежок.
        - Как бы опять не забуранило, - покрутил головой Павел. Минуя магазин, попутно подобрал из высившегося табора порожний ящик из-под вина и, смахнув перчаткой снег, пояснил: “На чем-то же мы должны сидеть”. В облюбованном ими подъезде было тепло и чисто - молодые обосновались на второй лестничной клетке у горячей ребристой батареи. Внизу у выхода тускло светила лампочка-сороковка, да им и не нужно было яркого света. Разговаривали вполголоса. Вера светилась улыбкой и отогревала озябшие руки.
          О многом переговорили и вспомнили они в ту ночь - столько накопилось в жизни за период вынужденной, тягостной для них долгой разлуки! Девушка словно у себя дома, сняла с головы платок и поправила прическу. Вербин обнял её и усадил на колени, жадно, до головокружения вдыхая такой знакомый, дорогой сердцу солнечный запах волос, и, как в то минувшее лето на Маяках, ощутил на расстоянии дыхания заново обретенное счастье. Порхающие, щекочущие щеку Верины ресницы, прикасаясь, говорили ему гораздо больше чем речь, в которую он почти не вникал. Она без умолку, со смехом делилась с ним впечатлениями о своей учебе, о “спартанских” условиях проживания в интернате. Пашка, прервал её на полуслове, привлек к себе, но вовремя спохватился:
        - Боюсь тебя заразить, - объяснил он неловкую ситуацию, у меня ведь ангина, а поцелуй - переносчик инфекции.
        - Спасибо, что предупредил, - Вера звонко рассмеялась и сама впилась ему в губы. И снова жаркие объятия и поцелуи заставили их позабыть обо всем, что существует в мире, безоглядно соединив в единое целое. В третьем часу ночи они покинули давший им приют подъезд, и Павел проводил Веру к дому. На её счастье в тот день отец уехал зачем-то в одно из соседних сел с ночевкой. У калитки остановились.
        - Паша, завтра тебе уезжать в армию, желаю хорошо отслужить и вернуться. К автобусу я не приду, а буду стоять у столовой - там, где наша улица начинается. Последним аккордом любви последовало объятие и долгий прощальный поцелуй.
          Уезжал Пашка первым девятичасовым рейсом автобуса. Народу проводить собралось немного: мать, Лидка, несколько лучших друзей. Мать, Надежда Алексеевна, угадывая, что путь предстоит неблизкий, расстаралась, приготовила ему в дорогу гуся, фаршированного рисом и яблоками, собрала  увесистую сумку пирогов и прочей снеди. На вопрос Лидки, почему он вчера не пришел, Вербин сослался на ангину. Она клятвенно заверяла, что будет ждать и засыпать письмами, пыталась виснуть у него на шее, но он всякий раз отводил ее руки, отстранялся, понимая наигранность и шаткость их отношений… Зайдя за автобус, ребята приняли слегка “на грудь”, предложив ему посошок на дорожку, желали доброго пути и хлопали по плечу. Шофер уже завел двигатель, мать второпях благословила, поцеловав сына. Лидка тоже неловко ткнулась ему в щеку, и он зашел в салон.
          Проезжая перекресток, вспомнил уговор и прильнул к окну: Вера одиноко стояла в своем лучшем наряде у беленого здания, и, сорвав с головы платок, махала им вослед печально и трогательно. Показалось, по шевелению губ, что через толстое стекло прозвучали слова: “Вернись обязательно!” У него защемило на сердце. “И все-то, у нас не как у нормальных людей: даже проводить, избегая чужих глаз, украдкой приходится, и по-другому, наверное, уже не будет…”               
               


Продолжение: [link]http://www.proza.ru/2017/06/04/713[/link]