Я перестаю помнить детство в себе. Не события детства, а ощущения этих событий. Крошечное синее велюровое платьице с белым кружевным воротничком и манжетами - это я. Нарочно посечённая осколком бутылочного стекла правая ладонь, чтобы не идти на музыку, а кататься с горки - тоже я. Красное от гнева лицо моей любимой преподавательницы фортепиано Натальи Петровны Мильштейн, орущей прилюдно на мою, красную же, только от стыда, бабушку: "Талант - не ее заслуга, родителями дан!" "Дедушкой" - тихо возражает бабушка. "Каким еще дедушкой...Ваша внучка - ленивая свинья!", - и это есть я самоё. Как и первый, едва полученный пионерский галстук, отдавший концы супу, огромные катушки подстанции, по которым мы прыгали, разбивая колени и лбы, тонкая подошва полуботинок, выпрошенных мною у мамы в самом начале марта, чтобы почувствовать едва вылезшую из-под снега редкую мягкую землю - все это я. Не внутри меня, не снаружи, а я и есть.
Я сижу на платяном шкафу и что-то пишу в тетрадку, толком писать еще не умея, или делаю волшебные подарки родителям на праздник - конфетная фольга, клей, скорлупа от грецких орехов... Игра в "Снежную королеву" моя любимая. Я в ней всегда Маленькая Разбойница. Вот я прыгаю со шкафа на родительскую кровать, оттуда на диванную подушку, воплощающую лесную кочку. С подушки на пианино, потом на сервант. Аккуратно иду по самому его бортику, как-будто над пропастью, крадусь, обнимая спиной сервантное стекло, прыгаю на кресло, потом на другое, на диван. И вот он, конечный пункт моего путешествия - еще одна диванная подушка, брошенная в центр комнаты. На этом островке меня уже ждет ломоть присоленного черного хлеба и папина фляга с водой из-под крана. И это счастье. На островке-подушке замыкает ногу, встать не могу. Зяглядывает мама и озабоченно спрашивает - опять нога болит? Как же я ненавижу эти ее вопросы про ногу - болит ли, хромаю ли, краснею и съеживаюсь, ненавижу и боюсь. Потому, опустив глаза, мотаю головой - нет, ничего не болит.
Приходит подруга Светка, садится на стул и терпеливо ждет, когда разомкнет мое ногу и мы сможем поиграть в беременных принцесс и, наконец, родить : я - плюшевого Михрютку, она - гэдээровскую куклу Карину, которую я не люблю за упругий резиновый лоск, и с которой никогда не играю, поэтому всегда отдаю Светке. У Светки на это немецкое чудо в настоящих белых ползунках на кнопочках и розовой курточке жадно горят глаза, но бабушка не разрешает мне насовсем отдать противную куклу подруге - это подарок антифашиста Пауля из Берлина.
А потом я уже отчаянно жду, когда Светка уйдет и я останусь одна, залезу на свой шкаф и буду весной выводить в тетрадке про осень, тоскливую и нелюбимую, но такую красивую.