Мой любимый коллектив

 

        Закон  рынка,  или  мой  любимый  коллектив
                ( рассказ-пьеса)

Зимнее утро. Полуосвещённый длинный офисный коридор. Дверь кабинета с табличкой «Группа учёта труда и заработной платы». Историческая эпоха - период развитого социализма.



       В  группе  учёта  сидели  три  женщины  -  сидели,  разумеется,  для  того,  чтобы  работать.  Сразу  же  у  дверей,  за  самым  маленьким  столиком  -  работала  Клавдия  Петровна. У  окна,  рядом  с  телефоном  и  несгораемым  шкафом  -  Ольга  Ринатовна.  В  дальнем  углу  кабинета,  за  большим  столом  светлой  полировки  -  Эмма  Ерофеевна.  Кабинет  разделяла  пополам  перегородка  из  тонкой  фанеры,  возведённая  чисто  из  соображений  субординации,  пропускающая  сквозь  себя  даже  скрип   золотого  пера  авторучки.  За  перегородкой  в  закутке,  который  тоже  назывался  «кабинет»,  находилась  начальник  группы  учёта  -  Анна  Моисеевна.
       Служебные  обязанности  женщины  исполняли  добросовестно,  блюли  трудовой  распорядок, по  магазинам  средь  рабочего  дня  не  бегали -  и  не  только  потому,  что  вокруг  пустыри,  складские  ангары  и  непролазная  грязь  городской  окраинной  промзоны.  Просто  они  были  с  развитым  чувством  долга,  болели  душой  за  родное  управление,  особенно  в  конце  очередного  квартала.  А  за  все  эти  хорошие  качества  женщины  из  группы  учёта  регулярно получали  прогрессивку,  тринадцатую  зарплату  и  похвальные  грамоты  на  Восьмое  Марта.

        Клавдия  Петровна  в  последний  год  перед  пенсией  взялась  приходить  на  работу  раньше  всех,  наивно  полагая,  что  подобный  трудовой  энтузиазм  где-то  фиксируется.
        Она  пошуркала  ключом  в  замочной  скважине,  толкнула  дверь  и  потянулась  рукой  к  выключателю.  В  это  время  в  темноте  из-за  вешалки с  ней  поздоровался  мужской  голос,  Клавдия  Петровна  тихо  ахнула  и  прижала  похолодевшие  руки  к  затрепетавшему  сердцу.

    -  Ох,  Виктор  Иванович,  как  вы  меня  напугали!  Разве  так  можно?  Без  света  сидите,  я  вас  совсем  не  заметила…

       Виктор  Иванович   вообще  любил,  чтобы  его  как  можно  меньше  замечали.  Эта  его  любовь  к  незаметности  была  на  втором  месте  после  его  любви  к  соседским  тёмно-вишнёвым « Жигулям».  Работал  Виктор  Иванович  инженером  по  технике  безопасности,  основное  рабочее  время  сидел  в  группе  учёта  за  вешалкой  и,  в  основном,  посвящал  рабочее  время  расчётам:  сколько  ему  потребуется  заначек  из  зарплаты  для  покупки  у  соседа  своей  мечты.  Требовалась  «энная  сумма»,  однако,  чтобы  её  собрать  при  жизни  на  грани  голодного  обморока    требовалась  большая  продолжительность  этой  самой  жизни.  Такие  перспективы  ужасно  расстраивали  Виктора  Ивановича,  но  он  мужественно  молчал  за  вешалкой,  грыз  заусенцы  на  большом  пальце  и  продолжал  что-то  считать  на  листке  бумаги,  сверяя свои расчёты с калькулятором, словно  надеялся  найти  арифметическую ошибку  в  своих  расчётах.

     -  Ну  вот,  начинается  новая  трудовая  неделя, -  со  вздохом,  но  всё ж  с  оптимизмом  сказала  Клавдия  Петровна.
 
     Она  достала  из  большой  сумки  свёрток  развернула  его,  встряхнула  и  повесила  на  гвоздик  над  своим  столом  заблестевшую  мехом  детскую  шубку.
     В  кабинет  нервно-быстрой  походкой  пожилой  девушки,  которую,  непонятно  что,  постоянно  раздражает  и  нервирует,  вошла  Ольга  Ринатовна.  Она  прицепила  на  вешалку  свою  шапку  и  потом  уже,  разматывая  с  шеи  длинный  шарф,  почему-то  укоризненно  поздоровалась с  присутствующими.

   -  Здравствуйте,  здравствуйте,  -  ответил  занятым  голосом  Виктор  Иванович.

     Вошедшая  следом   Анна  Моисеевна,  поздоровалась  первой,  сразу  же  с  порога,  как  и  полагается  строгому,  но  демократичному  руководителю  нового  типа.

    -  Здравствуйте,  здравствуйте,  -  повторил  за  вешалкой  Виктор  Иванович.
    -  Все  на  месте?  -  поправив  перед  зеркалом  причёску,  спросила  Анна  Моисеевна  и  посмотрела  на  наручные  часы,  будто  с  минуты  на  минуту  ей  предстояло  скомандовать  «отдать  швартовы!».  -  А  что  это  такое  у  вас  висит?  -  С  циферблата  часов  она  перевела  взгляд  на  висящую  над  головой  Клавдии  Петровны  шубку. -  Продавать  принесли?  Она  мальчиковая  или  на  девочку? И  какой  же  это  размер?  Натуральная,  да?
      Тут  в  широко  распахнутых  дверях  возникла  запыхавшаяся,  раскрасневшаяся  с  морозца,  в  расстёгнутой  шубе  и  с  платком  в  руке  Эмма  Ерофеевна.  Она  посмотрела  в  строгие  глаза  начальницы,  но не  придала  значения  их  выражению  и,  прыская  от  распираемого  смеха,  размахивая  платком,  торопливо  выпалила:

   - Ой,  что  я  вам  расскажу  -  сплошной  цирк!.. Выходим  мы, значит,  из  автобуса.  Я  и  эта  фифочка   Романова из  бухгалтерии.  Она  специально  лезет  вперёд,  торопится,  я  -  сзади,  а  народа  -  тьма…  Ой,  не  могу,  так  и  стоит  перед  глазами.  Ну  и  Романова  с  разбегу  со  ступенек  -  шлёп.  Об  лёд  жопой  -  бряк.  И  сидит,  как  кукла,  глазами  -  хлоп-хлоп…  Ой,  не  могу!  Умора…  Чуть  сама  от  смеха  не  шмякнулась…

     Продолжая  похохатывать,  так  что  её  пышная  фигура  колыхалась,  точно  пшеничное  поле  под  лёгким  ветерком,  Эмма  Ерофеевна  повесила  шубу,  поддёрнула  чулки  и  направилась  к  своему  столу  светлой  полировки.
 
   -  Всё  это  прелестно,  Эмма  Ерофеевна,  -   сделав  прямую  спину  и  вздёрнув  подбородок,  сказала  Анна  Моисеевна.  -  Но  на  работу  надо  приходить  вовремя.  Тогда  не  нужно  будет  спешить,  шлёпаться,  брякаться  и  тогда  не  случатся  всякие  смешные  казусы…  И  вот  это  ваше  любимое  словцо…  Ну,  сколько  раз  вас  предупреждать,  что  в  кругу  культурных  людей  оно  считается  неприличным.

      Анна  Моисеевна  ещё  немного  задержала  взгляд  на  детской  шубке  и,  цокая  каблуками,  ушла  к  себе  за  фанерную  перегородку.   
       Под  шум  закипающего  чайника  за  окном  в  морозной  дымке  поднималось  блекло-розовое  солнце,  похожее  на  леденец  в  конфетной  вазочке.

    -  Давайте  пить  чай,  -  сказала  Клавдия  Петровна  и  достала  из  стола  свою  красную чашку. -  Анна  Моисеевна,  чай  готов!

     Все  женщины  с  разноцветными  чашками,  Виктор  Иванович  с  залапанным  стаканом  выстроились  в  очередь  к  электрическому  чайнику.  С  полными  ёмкостями  вернулись  к  своим  местам,  а  начальница  присела  у  стола  Клавдии  Петровны.  За  чаем  в  группе  учёта  было  принято  разговаривать  на  общекультурные  темы. На  этот  раз  общекультурный  разговор  начался  с  вопроса  Анны  Моисеевны  -  по  какой  цене  продаётся  шубка.

     -  Так-то  она  семьдесят…  но  я  переплачивала,  с  рук  брала  по  случаю.  Ну-у,  за  девяносто,  наверное… -  неуверенно  сказала  Клавдия  Петровна. -  Жалко,  что  внуку  не  подходит. Прямо  места  себе  не  нахожу.
     - Ну,  уж,  за  девяносто,  мне  кажется,  это  чересчур,  -  вставила  Ольга  Ринатовна  без  всякой  враждебности,  просто  так,  для  объективности.
 
      Приносить  и  продавать  на  работе  вещи,  по  местным  обычаям,  ничего  зазорного  в  себе  не  содержало.  В  управлении  это  практиковалось  давно.  Управленцы  женского  пола  представить  себе  не  могли,  что  белоснежный  кафель  в  том  помещении,  на  дверях  которого  изображена   девочка  в  платьице,  окажется  вдруг  пустынным,  как  зимняя  тундра,  без  оперативных  сообщений:  что,  где,  у  кого  продаётся  или  обменивается.  Наоборот,  даже  считалось,  что  престиж  в  коллективе  во  многом  определяется  тем,  какой  степени  модности  и  дефицитности  вещь  предлагается  на  продажу. Разумеется, со  старыми  валенками  никто  бы  не  вылез  на  глаза  общественного  мнения. Уважение  коллектива  -  главное  в  жизни  любого  человека,  даже  «робинзона».  Другое  дело  -  какими  ценностями  это  уважение  обеспечивается.  Но  в  этом  вина  не  отдельной  личности,  а  самого  коллектива,  устанавливающего  шкалу  оценок.
       Женщины  разговорились  о  вчерашнем  телеспектакле.  Дружно  сошлись  во  мнении,  что  спектакль  -  чушь  и  не  соответствует  жизненной  правде.  Анна  Моисеевна  ругала  режиссёра,  остальные  -  актёров. Виктор  Иванович  молчал  за  вешалкой,  хлебая  голый  чай  без  сахара  и  конфет.
       Обсудив  воскресные  телепередачи,  женщины  немного  помолчали  в  одинаковом  удовлетворении  собственным  превосходством  над  теми,  кого  выпускают  на  телевизионный  экран.  Они  вот,  не  рвутся  к  звёздам  славы,  простые,  честные  труженицы,  исполняющие  свой  гражданский  долг…  хотя,  если  бы  захотели,  тоже  могли  бы  блеснуть  кой-какими  талантами.

     -  И   совсем  ничего  смешного  не  показывают,  -  сказала  Эмма  Ерофеевна,  громко  разгрызая  карамельку  и  выложив  на  светлую полировку  своего  стола  свой  пышный  бюст. – Тоска… Раньше,  помню,  были  такие  смешные  фильмы  про  Чарли  Чаплина.
 
       Эмма  Ерофеевна,  до  тридцати  своих  лет  прожившая  с  простым  русским  именем  Марфа  в  глухом  таёжном  посёлке.  Потом,  перебравшись  в  большой  город  за  сделавшим  карьеру  мужем,  вдруг  узнала,  что  есть  на  свете  такое  слово  -  «тоска». И  любила  повторять  это  слово  после  очередного  взрыва  беспричинного  смеха. Возможно,  чтобы  показать  своё  приобщение  к  цивилизации.   
       Напевая  весёлый  мотивчик,  в  кабинет  группы  учёта  вошла  пританцовывающей  походкой  Романова  из  бухгалтерии,  прозванная  управленческими  мужиками  «ярко  выраженным  рельефом  местности».  Двумя  пальчиками  Романова  изящно  держала  кусочек  шоколадной  плитки,  левой  рукой  упиралась  в  бедро,  туго обтянутое  фиолетовым  платьем.

  - Ну,  как? -  спросила  она,  покрутившись на  месте  движениями  манекенщицы.  -  Как  вам  моя  новая  штучка?  Бухгалтерия  в  восторге.

   Женщины  группы  учёта  высказались   очень сдержанно,  как  строгие  арбитры  на  соревнованиях  по  фигурному  катанию.  Одна  Клавдия  Петровна  с  умильной  улыбочкой покачала  головой.

   -  Вчера  с  мужем  собрались  в  театр.  А  по  пути  зашли  в  универмаг.  Гляжу -  длиннющая  очередь,  финские  платья  дают.  Ой,  говорю,  папочка,  если  ты  не  купишь  мне  такую  прелесть,  я  просто  не  знаю,  что  со  мной  случится. И  вот,  -  Романова  опять  покрутилась  на  месте.  -  Как  в  нём  родилась.  Даже  ни  капельки  не  жалко,  что  в  театр  не  попали.

   -  Золотой  у  вас  супруг, -  сказала  всё  с  той  же  улыбочкой  Клавдия  Петровна.

   -  Да  я  и  сама -  не деревянная.  -  Романова  погладила  себя  по  талии. -  Ой,  девочки! -  вспомнила  она.  -  Новость  не  слышали?  Белкина  у  нас  четвёртого  рожать  собралась.  Кошмар!
   -  Размножаются,  как  кролики,  -  презрительно  прокомментировала  новость  Ольга  Ринатовна. – Чем  плодиться,  лучше  на  курорт  лишний  раз  съездить.

      Незамужняя  Ольга  Ринатовна,  державшаяся  внешне  надменно-холодно,  подчёркивая  этим  наличия  в  её  жилах  «голубой»  крови,  ещё  в  отделе  кадров  при  устройстве  на  работу  объяснила  -  кто  её  родители.  Папа  у  Ольги  Ринатовны  был  «мулла»,  а  мама  - «настоятельница  католического  женского  монастыря».  Она  и  держалась,  как  плод  любви  французской  маркизы  и  турецкого  султана.  Поэтому  и  настоящее  её  имя,  по  паспорту  -  Хельга.

     -  А  что  это  такое  у  вас?  -  прищурив  глаза,  Романова  посмотрела  на  висящую   над  столом  Клавдии  Петровны  детскую  шубку.   -   Продавать  принесли?  И  почём  же? -  она  облизнула  пальчики  и  пощупала  рукав  шубки.
 -  И  сколько  просите,  если  сразу,  без  вранья.
     -  Зачем  же  мне  врать?  -  обиделась  Клавдия  Петровна.  -  Стоит  она  семьдесят,  но  я  по  случаю…
    -  Сколько?
    -  Девяносто,  я  хотела…
    -  Берём,  -  коротко  бросила  Романова.  -  Моей  Жульетке  будет  в  самый  раз.
    -  Почему  это  вы-ы  берёте?  -  Анна  Моисеевна  порывисто  поднялась  со  стула  и  встала  в  позу  памятника  завоевателю. -  Я  первая  договорилась  купить.  Тем  более,  что  шубка  мальчиковая.
    -  А  я  петли  перешью,  -  высокомерно  глядя  на  чужого  начальника,  ответила  Романова. -  Дети  -  лучшее  украшение  родителей,  и  для  своей  Жульетки  я  ничего  не  пожалею.  И  вы  тут  свои  права  не  качайте!  Это  называется  -  злоупотребление  властью.  Вот!
     -  Я-я?  -  голос  Анны  Моисеевны  надломился.  -  Я… Вы  сами  врываетесь  и  мешаете  работать…  Скажите,  Клавдия  Петровна,  ведь  я  же  первая  с  вами  договорилась?               

      Клавдия  Петровна  виновато  улыбнулась  и  неопределённо  пожала  плечами. Глаза  Ольги  Ринатовны  и  Эммы  Ерофеевны  загорелись,  точно  у  футбольных  фанатов  в  критический   момент  матча.  Виктору  Ивановичу  ничего  не  было  видно  из-за  вешалки,  и  он  вышел  на  середину  кабинета,  встал,  заинтересованно  приоткрыв  рот.

    -  Я  вам  сейчас  принесу  девяносто  рублей,  -  скороговоркой  выпалили  Анна  Моисеевна  и  скрылась  за  фанерной  перегородкой.
     -  Ах,  вы  так! -  топнула  ногой  Романова  и  молнией  вылетела  в  коридор.

     Через  пять  секунд  Романова  на  той  же  скорости  влетела  обратно.  Опередив  Анну  Моисеевну  на  каких-то  два  шага,  кинула  на  стол  Клавдии  Петровны  сторублёвую  бумажку.

    -  Сто  рублей!  Без  сдачи!  Кто  больше?  Никто?  Продано! -  объявила  Романова  только  и  успевшей  ахнуть   Анне  Моисеевне.  Схватила  с  гвоздика  шубку  и  уже  неторопливо  удалилась  в  свою  бухгалтерию.

      Побледневшая   Анна  Моисеевна  сдавленно  прошептала:

   -  Ах,  какая  наглость…
   -  Хулиганка,  -  презрительно  высказалась  Ольга  Ринатовна.  -   Прибежала,  наорала,  схватила,  убежала  -  только  пыль  столбом.
     -  То-то  её  утром  из  автобуса  вытолкали,  -  добавила  Эмма  Ерофеевна.

      Виктор  Иванович  почему-то  досадливо  крякнул  и  вернулся  к  себе  за  вешалку.  Взгляд  начальницы,  как  сбитая  с  места  стрелка  компаса,  покрутился  по  комнате  и  остановился  остриём  на  Клавдии  Петровне,  продолжавшей  сидеть  с  растерянной  улыбкой.

     -  Я,  конечно,  никогда  не  отрицала,  что  существуют  совершенно  беспринципные  люди.  Но  я  считала,  что  такие  где-то  там,  за  рубежом,  в  мире  дикой  наживы…  Но  чтобы  у  нас,  вот  тут,  здесь,  совсем  рядом  притаился  такой  преотвратный   тип…  В  это  я  никогда  не  верила  -  и  теперь  раскаиваюсь.  Да,  товарищи,  мне  очень  горько  за  свой  коллектив.
   
      Анна  Моисеевна,  опустив  голову,  понуро,  как  пожизненно  в  монастырь,  поплелась  за  перегородку.  И  оттуда  послышалось  треньканье,  будто  рассеянно  без  всякой  цели  нажимали  на  клавиши  счётной  машинки.
      До  Клавдии  Петровны  не  сразу  дошло,  что  это  она  и  есть  «тип».  Потом,  когда  дошло,  она  густо  покраснела,  низко  склонила  голову  и,  поджав  губы,  принялась  усердно  переписывать  что-то  с  маленьких  листочков  в  большую  тетрадь.
   
   -  Она  думает,  что,  если  ей  скоро  на  пенсию,  значит  ей  всё  можно  -  осуждающе  сказала  Эмма  Ерофеевна.
   -  И  не  говорите,  -  согласилась  Ольга  Ринатовна.  -  Вот  таким  бессовестным  образом  всякие  спекулянты  и  приобретают  дачи,  гарнитуры,  машины…

      После  слова  «машины»  за  вешалкой  послышалось  протяжное  «о-ох».  Потом  показался  сам  Виктор  Иванович  и  произнёс  значительно:

      -  Совершенно  верно.  Честному  человеку,  чтобы  купить  машину,  обязательно  нужно  вступить  в  сделку  с  совестью.  Иначе  -  никак.  Вот  я,  к  примеру…

       За  перегородкой  раздался  голос  начальницы:

     -  Сейчас  же  прекращайте  разговоры!  Занимайтесь  своими  прямыми  обязанностями!

          Разговорившиеся  было  женщины   притихли,  как  нашалившие  школьницы.  Однако  не  прошло   и  пары  минут  и  Эмма  Ерофеевна  по  простоте  душевной,  которая  бывает  у  людей,  долго  общавшихся  с  девственной  природой,  уже  забыла  про  запрет  и  высказала  мучившую  её  мысль:

     -  А  эта,  Романова!.. Видите  ли, ей  всё  можно,  у  неё муж  -  большой  начальник.  У  меня  тоже  муж  -  начальник.  Но  я   же  веду  себя  скромно.  Правда,  ведь?  Ведь  правда?  А  Романова  считает,  что  ей  всё  можно.

     Анна  Моисеевна  вышла  из  своего  закутка.  В  руке  она  держала  чашку,  и  по  этому  признаку  было  ясно,  что  она  уже  аннулировала  свой  приказ  «о  прямых  обязанностях»  и  не  прочь  присоединиться  к  общей  беседе.
      Клавдия  Петровна тут  же  приготовилась  к  атаке  в  свой  адрес,  свела  к  переносице  светлые   бровки  и  будто  вся  втянулась  под  крышку  стола,  как  улитка  в  раковину.
     Пока  начальница  воодушевлённо  говорила  о  дружном  коллективе,  который  должен  сообща  наступить  на  горло  антиобщественным  явлениям,  Клавдия  Петровна,  выдвинув  незаметно  ящик  стола  и  достав  оттуда  кошелёк,  а  из  кошелька   -  новенькую  сторублёвку,  подержала  её  в  ладони  и  сунула  обратно  в  кошелёк.  После  чего  тихо  вздохнула.

     -  …  Откровенно  говоря,  я  не  представляю,  как  с  такой  червоточиной  в  коллективе  мы  сможем  выполнять  поставленные  перед  нами  задачи.
     -  Да!  -  Эмма  Ерофеевна  трахнула  кулаком  по  столу.  -  А  эту  фифочку  Романову,  чтобы  она  не  спекулировала  своим  мужем,  надо  вообще…  перевести  в  уборщицы.  Пусть  там  вертит  своей… -  Эмма  Ерофеевна  запнулась,  вспомнив  утреннее  предупреждение.  -  Этой  своей…  задом.  Пускай!  Я  проголосую  двумя  руками.
    -  Нет!  -  коротко  и  резко  высказалась  Ольга  Ринатовна,  как  человек,  знающий  абсолютную  истину.  -  Просто  народ  сделался  меркантильным  до  мозга  костей.  Мужчины,  чёрт  бы  их  побрал, обращают  внимание  только  на  меркантильную  сторону,   а  душевные  качества  их  не  интересуют  совершенно…  Вот  от этого  и  развал,  и  застой… Ну  и  пусть,  пусть…

       Аристократический  характер  Ольги  Ринатовны  не  выдержал  порыва  откровенности  и  она,  хлюпнув  носом,  достала  зеркальце  и  пудреницу.

    -  Всё  правильно,  да  что  там  -  рассудительно,  по-мужски  проговорил  за  вешалкой  Виктор  Иванович.  -  Что  продаётся  -  то  продаётся  за  сколько  купят.  А  что  не  продаётся  -  того  не  купишь  ни  за  какие  деньги…  Закон  рынка.
 
     Сказанное  Виктором  Ивановичем   прозвучало  очень  значительно,  даже  красиво.  И  все  женщины,  несмотря  на  разницу  вкусов,  уважительно  посмотрели  в  сторону  вешалки,  на  прикнопленный  к  стене  плакат,  изображавший  щекастого  мужика  в  строительной  каске,  который,  выставив  вперёд  указательный  палец,  грозно  вопрошал: « А  ты  соблюдаешь  технику  безопасности?».  Мужик  в  каске  имел  большое  внешнее  сходство  с  Виктором  Ивановичем  и  иногда  кое-кто,  не  замечая  отсутствия  живого  инженера  по  ТБ,  разговаривал  с  его  плакатным  двойником  и,  порой,  по  довольно  сложным  вопросам.

    -  Я  все  законы  знаю,  но  о  таком  впервые  слышу,  -  несколько  недоверчиво  сказала   Анна  Моисеевна.  -  Закон  рынка, хм. 
    -  Это  совсем  другой  закон,  не  настоящий.  Экономический  закон.
    - Но  всё  равно,  звучит  двусмысленно.  Продаётся  -  не  продаётся…  Рыночный  закон,  для  базарных  торговок…  А  если  народ  скажет  «Надо!».  А?
     -  Тогда  -  не  знаю,  -  вялым  голосом  ответил  за  вешалкой  Виктор  Иванович.
     -  Вот  так-то,  -  Анна  Моисеевна   улыбнулась  торжествующей  улыбкой.  -  Надо  смотреть  в  глубь,  в  сущность.  -  Она  поднялась  со  стула,  сделала  прямую  спину  и  с  красноречивым  значением,  присущим,  по  её  мнению,  руководителям  нового  типа,  который  знает  меру  демократизму,  взглянула  на  часы.  -  Работать,  работать,  товарищи…  А  вы,  Клавдия  Петровна,  к  семнадцати  ноль-ноль  представьте  мне  отчёт  по  амортизационным  отчислениям  с  основного  фонда.

        Клавдия  Петровна  побледнела  и  чуть  слышно  возразила:

   -  Но  ведь  впереди  ещё  целая  неделя…  У  меня  и  всех  данных  ещё  нет.
  -  Вам  ясно,  к  семнадцати   ноль-ноль?  Работа  есть  работа.  Спекулировать  шубками,  конечно,  проще.

     Бледное  зимнее  солнце  постепенно  подбиралось  к  зениту, рабочий  день -   к  обеду,  а  время  неслось  на  бешеной,  не  фиксируемой  глазом  скорости  и  поэтому  казалось,  что  оно  стоит  на  месте.
      Незаметно,  будто  его  никогда  и  не было,  кончился  понедельник,  и  так  же  незаметно,  будто  он  был  всегда,  наступил  вторник.
     Клавдия  Петровна  принесла  коробку  дорогих  шоколадных  конфет  и  положила  её  около  чайника,  для  общего  пользования.  Когда  закипел  чайник,  дружно  пили  чай  с  конфетами  и  в  один  голос  жалели  Виктора  Ивановича,  которого  за  халатное  отношение  к  своим  служебным  обязанностям  лишили  квартальной  премии.

     -  Замечательный  у  нас  всё-таки  коллектив,  -  сказала  Анна  Моисеевна  строгим,  но,  одновременно,  и ласковым  голосом.  -  В  этом  квартале,  думаю,  мы  заслуженно  заслужим  свою  премию.
      -  У  нас  очень  замечательный  коллектив,  -  умильно  произнесла  Клавдия  Петровна.  -  Правда-правда.

   1988 г.
               ------  "  "  ------