Дождливым днем он нарисовал по памяти ее портрет. Сначала карандаш чертил неуверенные линии, мягко и на ощупь. От ошибочных линий он отталкивался, искал и находил. Его больше огорчала не неправильность, а нервная угловатость, с которой не мог совладать. В ней не было угловатости. Одно выходило из другого - ни начала, ни конца, бесконечная законченность отдельно взятой планеты. Мягкий грифель создавал размытый образ, словно увиденного во сне.
Дождь шуршал в липах, томный дух молодой листвы входил в приоткрытое окно. Он достал с полки китайскую тушь, а с вазы перо, начал прописывать портрет пером.
Это был риск - перо своей резкостью могло разрушить образ. Но он любил перо за прямую достоверность его изображения. Оно или разрушит портрет, или проявит его. То и другое будет хорошо. Он макнул перо в тушь.
Каллиграфия не была его сильной стороной. Он в ней не упражнялся, доверялся импровизации. Возможно, поэтому иногда он остро нуждался в дисциплинирующем средстве. Когда перо в руке, невозможно сделать неправильное движение. Так эквилибрист на веревке может сделать лишь одно неверное движение. В этом заключалась некая первозданная чистота.
Если карандашом он сначала чертил некую массу в поисках верных линий, то пером он сначала делал воображаемую линию и повторял ее на бумаге. И все же это была чистая эквилибристика. Иная линия пыталась увести рисунок в сторону, и он злился, потому что не столько воображение его подводило, сколько рука. И он, смиряясь с пошатнувшейся линией, исправлял траекторию следующей за ней.
Все же перо оставляло чувство строгости и даже сухости в портрете, и он не хотел этого, ибо не такой помнил ее. Он достал тонкую кисточку. и это было то, что нужно. Кисть придала образу мелодичность, тональную наполненность и размытость там, где надо. Да, можно было обойтись без пера, подумал он. Но всегда, чтобы что-то увидеть, сначала надо остро увидеть, чтобы потом видеть лишь в необходимой степени.
Когда он исчерпал себя в рисовании, ему захотелось пройтись по дождю. Он вспомнил, как она любила дождь. Улица встретила его сыростью земли и зелени. Шелестел дождь, с водосточной трубы на углу громко шлепалась вода, по тротуару ползли заблудившиеся улитки. Порыв сквозняка сорвал с липы охапку тяжелых капель ему в лицо. Дождь был теплым. Он еще раз подумал о том, что она любила летний дождь. Но им не встретиться больше под этим дождем. Дождь любят в одиночку. Дорогу перелетела бабочка и скрылась в кустах шиповника. Из окна за ветвями доносился детский плач, приглушаемый дождем. Ты не можешь прожить две жизни, подумал он, прошлое надо забыть, как пролетевшую бабочку, плачущий ребенок утешится, и ты тоже.
Дождь перестал, когда он вернулся. Он совсем промок, но чувствовал себя обновленным. Он подошел к столу, на котором лежал портрет. В окно заглядывало вечернее солнце и золотом освещало портрет. Он взглянул на него и от удивления застыл. Это была она. И казалось, именно солнечный свет добавил в портрет то, чего не доставало в нем. Солнечность и открытость - вот что было главным в ее характере. И он говорил ей об этом, но она отрицала, говоря, что только с ним она такая. На секунду он почувствовал ее присутствие, зыбкое и невесомое. И этого было достаточно.