Глава 19 Патина времени
Не тот виновен, кто обидел первым,
Скорее тот, кто первым не простил...
Еще из сердца не пропала нежность,
Спеши, ведь каждый миг неповторим.
(Муратова Наталья)
Влад рассказал, что Светка оказывается уже вторые сутки как в городе, а встретил он её в холле гостиницы только в тот день утром.
- Мать у неё в больнице. Совсем плохая, похоже, спилась баба за последние годы окончательно. Цирроз у неё в страшной форме. Вот Светка и прилетела. Хорошо хоть мать в сознании застала. Врачи говорят, что счёт идёт на дни, а возможно, на часы. Вот так-то, - закончил Влад вводить меня в курс дела и продолжил:
- Вот ведь непруха девчонке! Сама через такое прошла, чего и мужик не всякий выдержит, а тут ещё мать, какой бы она ни была. Но молодец, держится и выглядит при этом - отлично. Я её тоже, считай, с шестьдесят девятого не видел. Ладно, что я тебе расписывать её буду, встретитесь ведь!
- Когда, где? Ты ей дал мой телефон? Она одна прилетела? – засыпал я друга вопросами.
- Хотел продиктовать ей, она отказалась записывать, оно и понятно, ты ведь не свободная птица в полёте, да и она … Короче, назначила она меня связным между вами. Ей сейчас ни до чего, помчалась опять в больничку. Сказала, что как только появится возможность, скажет мне, а я перезвоню тебе.
- Ты не ответил, она одна прилетела, или …, - задал я повторно вопрос.
- Или! У Светки теперь двойная фамилия, во Франции это часто встречается. Вроде бы нормальный мужик, но старше её на пятнадцать лет. Это я по журналу регистрации выяснил. Слышал потом, как он с интуристовским представителем разговаривал, акцент сильный конечно, но очень хорошо и правильно говорит по-русски. Так-то вот, ладно, мне работать надо, я же с рабочего тебе звоню. У тебя-то, как с работой?
- С начальником нормальные отношения, если что, всегда даст отгул, если выпадет на рабочую смену – ответил я Владу.
- Тогда лады, жди звонка, - и он первым положил трубку.
День нет звонка, второй, третий. Несколько раз я порывался позвонить Владу на работу, но в последнюю секунду передумывал. Ждал. Даже на работе сотрудники заметили, что я стал каким-то дёрганным в эти дни. От вопросов ребят удавалось отшучиваться, а вот начальнику пришлось коротко, не вдаваясь в подробности, объяснить. Он понял и только спросил:
- Сколько тебе надо? Лето ведь, работы полно.
«Хороший вопрос, действительно, а сколько мне надо? Если бы знать!», - заметив мою растерянность, начальник смены уверенно заверил меня.
- Когда определишься, скажешь, один день отгула точно дам, а дальше по ситуации.
Звонок Влада раздался вечером, я как раз собирался выходить в ночную смену.
- Привет! Как ты завтра? – спросил друг.
- Нормально, буду первый день после ночной смены.
- Вот и отлично, поспи там нормально, чтобы в форме быть.
Влад хохотнул на противоположном конце провода.
- Да пошёл ты, тоже мне, ещё подкольщик нашёлся!
- Я ж к тому, чтобы ты не явился на свиданку не выспавшимся, с помятой физиономией, а ты о чём?!
- Да понял я тебя, понял! Тоже мне ещё советчик. Говори, не тяни жилы.
- Заждался, не терпится, - продолжал издеваться надо мной Влад. Ладно уж, завтра в одиннадцать часов жди её у «Макаса».
- Что это она, другого места не могла придумать? - удивился я Светкиному выбору
- Без понятия, может быть ничего другого в голову ни пришло, не до этого ей было. Мать она сегодня похоронила. Завтра с тобой встречается, а послезавтра утром им улетать надо. Вот так всё навалилось на неё. Тут поневоле можно всё забыть и перепутать, ты учти это.
Видно я долго не отвечал ему и он крикнул в трубку, чтобы вернуть меня к действительности:
- Алё, на барже! Ты где там?! Не рад, что ли?
- А чему тут радоваться, только встретимся, и тут же она сделает ручкой.
- Извини, дружище - это жизнь. Помню из школьной программы, что в Азии, за такие вести, султаны гонцам головы рубили, но ты у нас не тех кровей. Да и видно, что-то у них серьёзное, или срочное приключилось. Я Светку в таком состоянии спрашивать не стал. Её муж переделал билеты, и они отсюда улетают раньше, чем планировалось изначально. Главное, что вы увидитесь, поговорите, а там уж …
- Ладно, Влад, спасибо! На работу пора мне, - и в этот раз, я первым опустил телефонную трубку на рычаги.
Минут за двадцать до назначенного времени я был на месте. Прячась от надвигающейся жары, остановился в тени дерева, успел выкурить сигарету, ожидая.
Прошло десять лет с того момента, когда я видел её в последний раз. Видел, как бежала она навстречу порывам ветра и первым каплям начинавшегося дождя за поездом. Видел и помню, как остановилась у края перрона с поднятыми к небу руками. Тоненькая всё удаляющаяся и удаляющаяся от меня фигурка с развевающимися на ветру волосами. Она что-то кричала. Мне ли? Или ещё кому-то? Помню и вижу явственно, будто и не прошло десяти лет.
Из-за поворота улицы появилось такси. Всё ближе и ближе. Остановилось метрах в двадцати от меня. Сердце сладко заныло, безошибочно подсказывая – она!
С лёгким чмокающим звуком закрылась дверца машины. Забросив длинный ремешок сумочки на плечо, Светка ступила на тротуар. Тёмное с неброским светлым узором летнее платье, белокурые волосы перехвачены не чёрной, но тёмной широкой лентой. Всматриваясь в меня и ни на миг, не отводя глаз, она сделала один шаг, другой навстречу, с каждым разом ускоряя их. Мои ноги будто вросли в асфальт. Смотрел на неё, а шевельнуться не мог. На её лице отразилась растерянность, она замедлила шаг. Свою половину пути ко мне она уже прошла, когда мой мозг буквально взревел: «Кретин! Что ты творишь?!», - и я, сорвался с места.
Она прижалась ко мне всем телом, будто хотела впитать всего, или раствориться во мне. Дурманящий запах волос, сквозь который едва уловимо пробивался лёгкий аромат любимых Светкиных духов, которым она так и не изменила за эти годы. Как и тогда, в ту последнюю неделю нашего чумового счастья, она зарылась лицом, пряча его у меня во впадине под скулой и тихо шептала:
- Ты простил меня? Господи, как я боялась, что ты не простишь.
Мои пальцы купались в её волосах. Прижимая к себе, я гладил её по спине, плечам и тоже шептал в ответ, успокаивая:
- О чём ты Свет? Глупенькая, как я могу?!
Чуть отстранившись от меня, подняла лицо. Глаза влажно блестели, она что-то хотела сказать, но я опередил, непроизвольно задал вопрос, который, когда-то давным-давно задала она мне:
- А ты умеешь целоваться?!
- Помнишь! – Светкины глаза полыхнули радостью.
- Я всё помню.
«Нет, - ответила она, как я тогда в тот далёкий вечер на ступенях её дома в «Шанхае», и быстро добавила за себя ту - юную пятнадцатилетнюю, - а давай учиться».
Мягкие, податливые, с лёгким привкусом морской соли губы, будто она недавно только вышла из моря. Знакомо и незабываемо. Всё растворилось и пропало вокруг, как и не было этого проклятого десятилетия разлуки. Мы стояли посреди тротуара, целовались и не могли оторваться друг от друга.
- Всё, хватит, люди же смотрят, - отстранившись от меня, переводя дыхание, сказала Светка.
- Да и бог с ними, пусть смотрят и завидуют.
- Пойдём, присядем где-нибудь, но только не здесь, - она махнула рукой в сторону «Макаса» с каким-то выражением страха и одновременно отвращения на лице.
- Да, конечно, пошли.
Когда проходили вдоль низко подстриженных кустов самшита ограждавших кафе с трёх сторон, Светка задумчиво сказала:
- А ведь когда-то нам так хорошо и уютно было здесь. Всё прошло и теперь я в эту сторону даже смотреть не могу без содрогания. Сволочи! Они фотографировали меня здесь, а потом прокурор на суде размахивал этими мутными снимками, обвиняя меня, бог весть в чём.
- Не надо, успокойся. Я всё знаю. Пойдём отсюда, - обнимая Светку, я постарался как можно быстрее увести её от этого, когда-то так любимого нами места.
Лавочка в тени под старой китайской мимозой приняла нас. Смахнув с неё несколько сухих веточек, мы сели. Я обнял Светку, привлекая к себе, она прижалась и, положив голову мне на плечо, сказала:
- Никогда не прощу себе, что не писала тебе оттуда – из колонии. Чего я только не передумала в первые месяцы. Металась мысленно от одной крайности к другой. «Как, что я тебе напишу? Как объяснить, что во всём случившемся нет моей вины? Поверишь ли ты?!»
- Глупенькая, с детских лет знала меня, как ты могла сомневаться?
- Стыдно было и ужасно страшно, а вдруг?! А ещё эти «подружки» ивразумляли меня: « Ты теперь зечка, а он на службе, там роль почтальона исполняет один из них. Конвертик-то с письмецом от нас придёт со специфическим адресом, и через день-другой, все вокруг твоего парня будут знать, что он с зечкой переписывается. Представляешь, каково ему там будет, как ты его обрадуешь такой весточкой?! Вот когда он демобилизуется, тогда и напишешь. Поймёт – глядишь, и наладится всё у вас. Хотя, вряд ли, четыре года, это не четыре месяца». Слушала я их, ревела по ночам в подушку, и не знала, на что решиться. Боялась потерять тебя.
Светка замолчала, а я не торопил её с продолжением разговора. Главное – она была рядом.
- А «добила» меня через неделю наша начальница. Вызвала меня к себе в кабинет и спрашивает, - продолжила рассказывать Светка.
- Называет фамилию, имя и отчество. - Знаешь такого? – спрашивает.
- Растерялась я, не поняла сразу, что она говорит о дяде Паше. Я его и отчества-то никогда не знала. Дядя Паша да Паша вот и всё. Знаю, - ответила ей.
- Она и сказала мне, что пару дней до этого, наведались к ней посланцы от Паши. Объяснили всё популярно, вежливо, но убедительно, кто я Паше и, как к ней на зону попала. Начальница наша, охрана и вся обслуга, были из местных баб. Представь – с трёх сторон степь, ковыль да «перекати-поле» клубами, а с четвёртой - лиманы волжские, где камыш и тростник выше человеческого роста. Километрах в двадцати маленький пыльный городок. Работать им негде, а наша зона работу давала и кормила их. Они вахтовым методом работали. За свои сволочные места руками и зубами держались. Меня девки наши сразу предупредили, что калмычки из охраны неподкупные, нет смысла соваться к ним с предложениями и просьбами – заложат сходу.
- А где это было? – не удержавшись, спросил я Свету.
- Похоже, где-то на границе Астраханской области и Калмыкии. По крайней мере, я возвращалась домой через Астрахань.
На какое-то время она замолчала, потом вздохнув, тихо продолжила рассказывать.
«Никто тебя здесь и пальцем не тронет, если сама не напросишься. Мне резона нет, врагов наживать. Семья у меня, дети. Иди, работай», - и когда я уже открывала дверь кабинета, «хозяйка» колонии добавила:
«И учти, на этой зоне условно-досрочного освобождения нет. Я здесь пятый год, и за это время, никому не дали. Вот так-то девка».
- Как обухом по голове меня шарахнула, к земле пригвоздила зараза. Представь – четыре года безнадёги!
- Дура я дура, так и не решилась тогда написать тебе в Севастополь. Да кто же знал, что всё так получится?! Тебя призвали в мае, значит, и демобилизовать должны были - в мае-июне. Вот в мае семьдесят первого я и отправила письмо по твоему старому адресу в Сочи. Недели через три оно вернулось с пометкой, что такой адрес в городе отсутствует. Решила, что почтальоны что-то напутали, и вновь отправила. Письмо опять вернулось. Позже мать написала, что «Шанхай» в центре города снесли и ваш дом тоже, а людей расселили по новым микрорайонам. Я испугалась, земля уходила у меня из-под ног, понимала, что теряю тебя. Оставалась мизерная надежда, что вернувшись, ты постараешься найти меня. И ужас от того - захочешь ли искать меня? Ведь наверняка тебе расскажут, где я и за что меня осудили.
- Значит, прав был я, когда думал, что твоя мать врёт мне, будто ты не разрешила давать мне адрес колонии. И не писала тебе, что я несколько раз заходил, передавая для тебя новый адрес и даже телефон? – спросил я Свету.
- Да, она врала тебе и мне. Зачем она это делала я до сих пор не пойму. В голове не укладывается, какая бы она ни была, но она же мать мне! Зачем?!
- Ты спрашивала её?
- В последний день, когда была ещё в сознании, она рассказала мне. Плакала, просила простить её. А на вопрос: «Зачем ты это сделала мам?», - так и не смогла мне ответить. Шептала: «Не знаю, не знаю, думала, так лучше будет». А ночью умерла.
Она слегка отстранилась от меня. Глаза влажно блестели, губы мелко подрагивали, и с трудом пересиливая себя, чтобы не разреветься, она всё же успела сказать, спросить меня:
- Ты знаешь, даже на кладбище, во время похорон, я не смогла выдавить из себя ни слезинки. Страшно и неудобно было перед людьми - мать хороню, а заплакать не могу. Возможно, когда пройдут годы, я и прощу её, но сейчас не могу! Вот скажи, за что они так с нами?! За что? Что мы им сделали?! Ведь всё могло быть иначе. Правда?!
Линия её губ искривилась, из глаз наконец-то хлынули слёзы. Обхватив меня за плечи, Светка уткнулась лицом мне в грудь и разрыдалась. Плакала горько, взахлёб, как плачут порой, только незаслуженно обиженные дети.
Понимая, что ей надо выплакаться, излить из себя горе, которое она поместила в это – «они», в котором сплелись в чёрный, колючий, клубок «перекати поле»: Сапогов, прокурор с судьями, и даже родная мать. Я не успокаивал её, просто гладил плечи. Завитки прядей волос у её виска щекотали мне лицо, пьянили запахом, возрождая воспоминания. Осторожно целуя, я тихо ответил на её вопрос:
- Конечно Свет. Всё было бы иначе.
Я и сейчас уверен в этом. Хорошо ли, плохо ли сложилось бы всё потом у нас с ней – кто сейчас это может сказать? А вот про то, как сложились наши со Светкой судьбы тогда, хорошо сказал когда-то дядя Гиви: «Парень, просто так карта легла!». И трудно сейчас определить, в какой момент у судьбы для нас, в карточной колоде осталась только одна масть – чёрная.
Последний раз, шмыгнув носом, тяжело вздохнув, Светка отстранилась от меня со словами:
- Пожалуйста, не смотри на меня.
Отвернувшись, потянулась за сумочкой, что лежала рядом на скамье. Щёлкнула замочком. Достала носовой платок и маленькую пудреницу с зеркальцем. Она до сих пор совершенно не пользовалась косметикой. Ни тушь для ресниц, ни тем более помада, ей были не нужны. Промокнула платочком глаза, щёки, чуть припудрила слегка покрасневший нос. Убирая обратно всё на место, сказала, смущённо улыбнувшись:
- И действительно, вроде легче стало. А то бабки на кладбище всё нашёптывали: «Поплачь дочка, поплачь», - а меня как заклинило, ничего из себя не могла выдавить. Да и честно говоря, не очень-то и старалась. Зачем? Ради показухи если только? Перегорело у меня к тому моменту всё внутри. Ни обиды, ни боли – одна пустота.
Я достал сигареты, вытащил одну из пачки и, сделав паузу, посмотрел на Светку. Она поняла, мотнула отрицательно головой, сказала тихо:
- Нет, что ты, я не курю.
- Одного не могу понять, - выдохнув дым после первой затяжки и откинувшись на спинку скамьи, продолжил я разговор.
Она придвинулась ближе и, прислонившись виском к моему плечу, спросила:
- Что тебе непонятно?
Свободной рукой я обнял Светку за талию, ощущая под пальцами сквозь тонкую ткань лёгкую волну трепета, пробежавшую по её телу, такому знакомому мне и желанному.
И её, как выдох, еле различимый шёпот:
- Держи меня так, держи. Как же я долго этого ждала …
Огонь тлевшей сигареты добрался до фильтра, оплавляя его, обжёг мне пальцы. Чертыхнувшись, я отбросил его в траву. Чуть отпрянув от меня, Светка весело засмеялась и, выставив перед собой ладони быстро-быстро произнесла:
- Всё, всё, всё! Мы больше не балуемся.
И вновь прислонившись виском к моему плечу, повторила вопрос:
- Так что ты хотел услышать?
- Как я понял из рассказа дяди Гиви, та история в баре, когда ты разбила бутылку на голове фарцовщика, закончилась благополучно, и у Сапога на тебя ничего не было. Почему же он сволочь так взъелся на тебя? – задал я свой вопрос, так долго мучивший меня.
Она сделала небольшую паузу и, не отрывая головы от моего плеча, медленно, как бы вспоминая всё и обдумывая каждое слово, начала рассказывать то, чего я не мог знать:
- Да, Паша всё подчистил тогда за мной. Я знала, что у милиции на меня ничего нет. Кроме объяснительной записки, от работников бара, в которой они написали, что ничего толком не видели.
«Если вызовут к дознавателю - иди смело и вежливо посылай их ко всем чертям», - так проинструктировал меня Паша.
- В тот день я как обычно собралась в институт, - продолжила Светка. Только закрыла за собой калитку, смотрю, подъезжает наш участковый – дядя Ваня на своём замызганном жигулёнке, - продолжила рассказывать Светка.
- Свет, а я за тобой. Дознаватель из райотдела звонил, просил привезти тебя к нему на пару минут. И добавил уже более тихо:
- Садись, я из опорного пункта уже звякнул Паше, что тебя вызывают в отдел, так что он в курсе. Садись, не повесткой же тебя вызывать, оно тебе надо?
- Я в институт опоздаю.
- Да брось ты, минутное дело, там же голяк сплошной на тебя. Потом Паша, или Артур подхватят тебя и отвезут до ликбеза твоего.
- Бросила я на заднее сиденье пакет с тетрадками, клубочком шерстяных ниток, вязальными спицами, села, и мы поехали.
Удивившись содержимому её пакета, я хмыкнул и спросил:
- С чего это тебя на вязание потянуло?
- Потянуло, говоришь, - переспросила Светка, и шутливо боднув меня в плечо, продолжила:
- Сам уехал, оставил бедную, беззащитную девушку в одиночестве. Забыл, что ли, во сколько у нас последняя пара в институте заканчивалась? Осенью, или зимой, выйдешь, бывало, кругом темнотища, хоть глаз коли, а ещё до остановки надо дойти. Паша или Артур встречали меня часто, но не всегда. Вот Паша и подсказал мне как-то: «Держи в пакете клубок ниток и пару спиц, если какой урод начнёт приставать, пырни его в ляжку, или куда попало через пакет. Моментально весь «хотимчик» с него слетит, и никто, ничего не докажет, для чего ты спицы носишь. Случайно, мол, получилось, неумышленно».
- Подъехали к райотделу. Проводил меня участковый до кабинета. Вошла я. Сидит за столом молоденький младший лейтенант. Форма мешковатая на нём, не подогнанная ещё, видно, из новеньких парень. Бросила пакет на обшарпанный диванчик и села. Только он мне представился, первый вопрос задал, как открывается дверь и в кабинет входит Сапог. Дознаватель вскочил и застыл истуканом, а я сижу, только сердчишко ёкнуло и нехорошо мне как-то стало.
«Появилась всё же, а то я уж и не надеялся увидеть героиню нашу», - это Сапог так бросил мне мимоходом, с ухмылочкой.
- Сволота! – подытожила Светка это место в рассказе и, вздохнув, продолжила:
- Проходя мимо меня к столу, он вдруг схватил мой пакет со словами:
- А вот мы сейчас и посмотрим дневник нашей ученицы, как она грызёт гранит науки и, какой науки?
- Я опешила от такой наглости, даже среагировать не успела, а он, заглянув в пакет, затем уставился на меня и, ухмыльнувшись похабно, спрашивает:
- Что, уже чепчик начала вязать?
- Кому какое дело, что я вяжу. Кто вам дал право рыться в чужих вещах?!
- Да я и не роюсь, хотел в зачётку твою заглянуть, а её там и нет, - он отбросил пакет на диван и, уже обращаясь к лейтенанту:
- Чего застыл, выйди отсюда, я сам дознание проведу.
- Шагнул за сотрудником следом и, слегка подтолкнув его в спину, выставил за дверь. Щёлкнув ключом, закрыл её. Вот тут-то сердчишко у меня и ёкнуло! Подхватив пакет и прижимая его к себе, я вскочила с дивана.
- Чего скачешь коза? Всё, отпрыгалась! Путаешься со всяким молодняком дурёха, ни удовольствия, ни пользы от сопляков, не имеешь. Меня держись, мной бабы всегда довольны, и помогу, если что надо, - и. Сапог шагнул ко мне.
- Ухмыляется сволочь, а в глазах похоть животная плещется. Я отскочила к столу, пакет со спицами сжимаю в руках, губы стали как деревянные, шепчу и почти не слышу себя:
- Не подходи гад! Кричать буду!
- Кричи, визжи, что хочешь, то и делай, один чёрт сюда никто не войдёт. Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому, но всё равно так, как я хочу, - и руку, скотина, тянет ко мне. Ударила его по руке, увернулась, отскочила, закричала:
- Может и сделаешь, но только, если отключишь меня! А что потом?! Будешь ходить и оглядываться? Подстерегу и убью! Сволочь! – кричу, а сама за стол стараюсь зайти, вижу, там пепельница массивная, успею дотянуться.
- Что, Пашей пугаешь? Не дури коза. Ни сегодня, так завтра я его один чёрт посажу и надолго, но тогда с тобой другой разговор будет. Я уговаривать уже не буду, - и пытается сволочь, дотянуться до меня.
А я ему:
- Нет, Паше я такое удовольствие не предоставлю – сама всё сделаю, - и, зашуршав пакетом, ещё крепче сжала спицы. Вот тут-то до него и дошло. Отпрянул, отступил на шаг, глазки на роже стали щелочками, зашипел зло:
- Ах ты, сука! Вязанием, говоришь, занялась, - и, пятясь к дверям кабинета, буквально прорычал:
- Пошла вон отсюда! Тварь! Я тебе это припомню, ты у меня ещё пожалеешь, - распахнул дверь, отступая в сторону.
- Я пулей вылетела в коридор отделения, а в спину мне уже летел его крик:
- Дежурный, выпусти её! – и что-то ещё, грязное, матерное.
- Не помню, как оказалась на улице. Увидела автобус и бросилась бежать к остановке. С противоположной стороны улицы раздался автомобильный гудок и следом громкий крик на всю улицу:
- Света, куда?! Стой!
- Сигналил и кричал в открытое окно машины Артур, Паша стоял на тротуаре. Подбежала. Паша распахнул заднюю дверь, прохрипел:
- Садись, быстро.
- Бледное лицо у него пошло розовыми пятнами, желваки бугрятся на скулах, голос сиплый. Никогда прежде я дядю Пашу таким не видела. Он тихо спросил меня:
- Куда тебя? В институт, или, …лучше домой?
- Нет, в институт. Через зеркало заднего вида, щурясь, внимательно наблюдал за мной. И когда я перевела дух, немного пришла в себя, жёстко сказал:
- Рассказывай, что там было? Что он сделал с тобой, что говорила эта гнида? Шарахнул кулаком по приборной доске и, повернувшись ко мне побагровевшим лицом, натужно просипел:
- Рассказывай дочка, всё рассказывай! Я должен знать! Услышав такое, даже Артур за рулём дёрнулся, скосив глаза на пахана. Да и я растерялась, впервые услышав такое от дяди Паши. Никогда он меня дочкой не называл до этого.
- Да ты что, дядя Паш! Ничего он со мной не сделал. Как же, далась бы я ему! Ты же сам меня научил. Вот они, всегда при мне и, проткнув пакет, я продемонстрировала торчащие из него две спицы. Артур захохотал, а из Паши, будто кто весь воздух выпустил, обмяк он вдруг, как мячик дырявый. Откинулся на спинку сиденья, прикрыл глаза и глухо так сказал:
- Ну и ладушки, слушаю.
- Когда рассказывала, Артур тихо матерился на армянском, а Паша слушал молча, даже глаз не открыл и только когда подъехали к институту, сказал, как бы ни к кому конкретно не обращаясь:
- Да, видно, тесно нам стало в этом городе, - а потом, как очнувшись от чего-то своего, уже мне:
- Артур за тобой приедет. Жди его.
- Я вышла из машины с чувством чего-то недосказанного Пашей, и эта недосказанность тревожила с каждым днём всё больше и больше. Как заноза болючая засела во мне. Зная его характер, я понимала, что он никогда не простит Сапогу того, что он протянул грязные лапы ко мне.
- А когда через несколько дней Паша пришёл к нам, тревога сменилась страхом, ожиданием чего-то непоправимо ужасного.
- Он выбрал время, когда мать была на работе, а я одна в доме. Прошёл в кухню и протянул мне сберегательную книжку со словами:
- На предъявителя. Спрячь так, чтобы никто не смог найти и ни слова никому, даже матери, у неё есть всё, а это - тебе. Мне деньги не очень нужны, если что, всегда найдутся люди, кто мне поможет, а вот тебе пригодятся. Чёрная полоса случается в жизни у каждого, не бывает таких людей, кого бы она обошла стороной.
- Вот и всё, что было дальше, ты знаешь из рассказа дяди Гиви. В итоге - Паша с Сапогом разобрались, и получилась смертельная «ничья», а в проигрыше оказалась только я. Четыре года из молодости оказались вычеркнутыми и тебя ещё, по собственной глупости, потеряла, - подвела итог Светка.
Тяжело вздохнув, она надолго замолчала. Молчал и я. Что я мог сказать ей, чем мог утешить? Какие можно найти слова в таких случаях, чтобы не ляпнуть банальность и, или ещё хуже, не сморозить глупость? Пусть лучше говорят руки. И, я ещё крепче прижал её к себе.
Лёгкий ветерок слегка растрепал причёску, и пряди волос приятно щекотали мне лицо, пьянила близость податливого тела. Память упорно тянула нас в недалёкое прошлое, туда, где мы были рядом, вместе и, как нам казалось – навсегда. Ей первой удалось вынырнуть из этого дурманящего омута. Тихо спросила:
- Теперь тебе всё понятно?
- Да, - и после вынужденной паузы, осторожно подбирая слова, я спросил:
- А как ты оказалась во Франции?
Приподняв лицо, Светка прикоснулась губами к моей шее. Целовала, как бы благодарила за правильно выстроенный вопрос. Я не упомянул о её муже, а она не вспоминала, что я женат.
- Всё произошло неожиданно, быстро, неправдоподобно и страшно для меня, да и выбор был невелик, если он вообще был, - продолжила рассказ Светка.
- Когда вернулась домой, быстро поняла, что здесь мне не очень-то и рады. Мать спуталась с бухариком – отвратительным типом и, к тому моменту мало в чём ему уступала в плане выпивки. Этот урод, видно, выудил из матери все деньги на пойло. Хорошую работу она давно потеряла, теперь получала копейки, а эта сволота, где-то за гроши работал сторожем. Сутки отдежурит, а три дня ошивался дома, или крутился с такими же дружками возле магазина. А тут ещё я им на голову свалилась.
- Вас, никого не могла найти, всех расселили, а кого и куда? Знала только от матери, что у тебя семья, ребёнок, - тихо продолжила Светка, слегка отстранившись, давая мне возможность прикурить очередную сигарету.
- Получила паспорт с клеймом – «получен на основании справки». С такой меткой, даже в летнее время на работу трудно устроиться. А что уж говорить о мёртвом сезоне! Забрала документы в архиве института, из которого меня уже давно отчислили. И всё это время пыталась хоть кого-то из вас найти. Сплошная безнадёга кругом! А потом и последняя капля черноты сорвалась, захлестнула меня.
Она замолчала, откинувшись на спинку скамьи. Глаза заблестели набегающей слезой, но решительно тряхнув головой, продолжила:
- В то утро мать ушла на работу, а я ещё спала. Проснулась, как от удара хлыста. Открыла глаза, а этот урод стоит рядом с кроватью, и руки сволота, тянет ко мне.
- Рожу я ему тогда разрисовала, конечно, знатно, а потом под руку попался будильник … его и разбила на голове этой мрази. Оделась и выскочила на улицу. Вечером вернулась, а они сидят с матерью на кухне и опять бухают. Потом мать зашла ко мне в комнату. Я начала ей рассказывать, о том, что случилось утром, а она, как бы и не слышит меня. Даже смотрит мимо, а потом говорит: «Тебе надо уезжать из города, иначе, опять сядешь».
- Представь, и это мне говорит родная мать?! Ох и наревелась я в ту ночь. Понимаю, что выхода нет. Эта скотина в любой момент может повторить попытку. Я его шарахну, и меня же, опять упрячут в колонию. Кто будет разбираться, кому я здесь нужна?
- Утром мать ушла на работу, и я следом за ней из дома. Бреду по улице, сама не знаю куда. В голове пустота до звона в ушах. Потянуло меня к тому, что осталось от нашего дома в «Шанхае», ноги сами понесли туда, подумала: «Посижу, поплачу ещё и буду решать, что делать дальше». Иду, и вдруг кто-то обращается ко мне:
- Девушка, извините, вы не подскажете …
- Поднимаю голову. Стоит передо мной прилично одетый мужчина. Я ночь толком не спала, глазищи красные, тот ещё видок у меня был. Он глянул на меня, запнулся и спрашивает:
- … что с вами? Вам плохо, я могу чем-то помочь?
- Да нет, - говорю. С чего вы взяли? Всё нормально. А сама слышу, что у мужика акцент, и такая злость меня взяла, подумала: « Вот заразы! Опять вы на мою голову!» Только собралась отшить его грубо, как он опередил меня. Заступая дорогу, спросил, тихо так, вежливо:
- А если всё нормально, не могли бы вы мне помочь, уделить немного времени? Я в вашем прекрасном городе впервые и без гида, а так хочется узнать, увидеть самые его интересные места. Не могли бы вы показать и рассказать мне, как можно больше? Пожалуйста!
- Смотрит на меня спокойно и улыбается. Хорошо, что не добавил ещё: «Я вам заплачу за экскурсию». Вот тогда бы я его точно послала.
- Времени у меня – вагон и маленькая тележка, подумала: «Почему бы и нет? Надо отвлечься, успокоиться и только потом решать, как быть дальше?» Согласилась.
- Начала выгуливать его по городу, попутно рассказывая обо всём, что его интересовало. До парка «Ривьера» добрались уже тогда, когда казалось, что ноги сейчас отвалятся от усталости. Решили отдохнуть и перекусить, время было обеденное, а у меня более суток - ни крошки во рту. Устроились за дальним столиком в одном из парковых кафе. Борис начал рассказывать мне о себе.
Светка уловила удивление, отразившееся на моём лице, и сказала улыбнувшись:
- Вот и я так же удивилась в тот день, когда познакомилась с ним. В действительности же, удивляться нечему, полукровок с российскими корнями до сих пор много во Франции. Теперь, пожив в стране, я этому не удивляюсь. Отец француз, мать – дочь белоэмигрантов ещё первой волны двадцатых годов, или наоборот, таких семей много во Франции и особенно в Париже.
- Сказал, что работает во французском торгпредстве. Через месяц с небольшим у него заканчивается контракт и только сейчас ему удалось выкроить несколько дней, чтобы посетить Сочи, - продолжила рассказ Светка.
- Он много слышал о лучшем курорте Союза, очень хотел увидеть всё своими глазами, пусть даже и не в самое лучшее время года.
Я затушил сигарету о край урны, успокоившаяся к тому моменту Светка, вновь прильнув ко мне, тихо продолжила.
- Не виню бокал сухого вина, выпитого мной тогда во время обеда. Уверена, не он послужил спусковым крючком того, что меня вдруг понесло на откровения. Просто за эти годы столько накопилось в душе чёрного, почувствовала себя загнанной в угол и не знала что делать. Хотелось выговориться, излить душу, даже не ища поддержки. А тут незнакомый, но приятный человек, с которым ты быть может, никогда больше не встретишься. И понимая всё это – ты выворачиваешь перед ним всю душу наизнанку, рассказывая самое сокровенное. Ведь бывает такое?! Правда? – Светка подняла голову.
- Правда Свет, бывает, - успел я прошептать прежде, чем ощутил такой знакомый привкус её губ.
- Вот и я, многое ему рассказала про себя, нас с тобой, про наших ребят, как мы дружили ещё совсем недавно. А, потом, не стыдясь, расплакалась, как ребёнок, тихо хлюпая носом, чтобы не привлекать в себе внимания персонала кафе и нескольких посетителей, - переведя дух после поцелуя, продолжила Светка и, как бы заканчивая эту часть рассказа, вздохнув, закончила:
- И так мне вдруг легко стало, выговорилась и будто все проблемы отошли на задний план, только мокрый от слёз платок сжимала в руке. А он вытащил свой – большой и клетчатый, улыбнувшись, протянул мне со словами:
- Он совершенно чистый, - и надолго замолчал.
- Смотрел на меня как-то странно, с некоторым удивлением, и только уголки губ чуть подрагивали, обозначая еле скрываемую улыбку. Я сидела, как выжатый лимон, ни слова вымолвить, ни сил, шевельнуться, только мысль, как назойливая муха кружилась в голове: «Зачем ты ему всё рассказала?»
«Как это ни странно, но я почему-то верю тебе. Хочу и могу помочь», - вспомнила Светка слова Бориса, сказанные им при первой встрече, и продолжила рассказ.
- Предложил мне лететь с ним в Москву, где можем оформить фиктивный брак, затем, когда через пару месяцев его контракт истечёт, он вернётся во Францию уже вместе со мной. И после короткой паузы, озорно подмигнув мне, добавил:
- Моя старушка будет просто в восторге. Мамочка уже давно мечтает женить меня. А тут ещё русская невестка будет!
- Честно говоря, от такого предложения я просто остолбенела. Сидела истуканом и таращилась на него.
«Странная ты девушка, другая бы на твоём месте … а ты сидишь и ни слова. Ни да, ни нет! Пойми, других вариантов я тебе предложить не могу, таких, чтобы они могли что-то изменить в твоей жизни и уберечь тебя», - вновь процитировала Светка слова Бориса.
- Сейчас не помню, представь моё состояние, - Светка тихо засмеялась, - но скорей всего, я его поблагодарила. Сказала, что мне надо подумать. Как он ни старался скрыть удивление – получилось плохо. Всё это было в пятницу, а возвращался он в Москву в воскресенье вечерним рейсом. Договорились, что если я приму его предложение, то встретимся в субботу на том же месте.
- Уже дома в постели, я прокручивала в голове все варианты своего будущего. Их было - раз, два, и обчёлся. И все, мягко говоря, плохие. В любимом и родном городе, места мне не находилось. Если останусь дома, вероятность попасть в колонию после очередной стычки с маминым сожителем, а то, что она будет, не вызывало у меня сомнений – стремилась к ста процентам. Можно уехать к тётке - в кубанскую станицу. Можно завербоваться на какую-либо стройку, или на север. Короче говоря - угробить лучшие годы жизни. Или последнее - броситься в полную неизвестность, в чужую страну, неизвестно с кем. Голова раскалывалась. Ужасно хотелось спать. Засыпая, успела принять решение: «Полечу с ним в Москву, а там видно будет».
- Потом всё произошло очень быстро и просто, как мне сейчас кажется. Утром следующего дня я сняла со сберкнижки, подаренной мне когда-то Пашей все деньги. Встретилась с Борисом, и мы купили мне билет на тот же рейс до Москвы, что и у него. Затем решила пройтись по магазинам. В отличие от Сочи, в столице меня ждала настоящая зима. Ничего толкового не нашла. Решила, что уже в Москве схожу на «Беговую», подберу что-либо в комиссионке или у фарцовщиков. Возвращалась домой, когда буквально, нос к носу встретилась с матерью твоего Женьки. Она узнала меня. Рассказала, что он работает на катерах в порту. О тебе сказала, что ты теперь живёшь в Адлере, работаешь в аэропорту, а вот адреса и телефона, сейчас, вспомнить не может. Дома всё есть в блокноте. Я соврала ей, пообещав зайти.
- У тебя семья, а мне улетать завтра. Главное, что я, наконец-то нашла, ухватилась за кончик ниточки. Решила: «Утром мотнусь в порт, найду Женьку, поговорю с ним. Расскажу, объясню тебе всё, хотя бы через него».
Я потянулся за очередной сигаретой, а Светка тихо добавила:
- А получилось всё комом, Женькин катер ушёл в море раньше, пришлось писать и передавать тебе короткую записку через посторонних людей. Всё против нас с тобой складывалось, - она тяжело вздохнула, глаза влажно блестели.
- Два месяца в Москве пролетели, как кадры короткометражного фильма. Я жила в квартире одной из сотрудниц торгпредства, которая уезжала в отпуск во Францию и даже когда она вернулась, ещё пару недель жила у неё, - продолжила рассказ Светка. Всё устроил Борис. Можно только догадываться, каким образом ему удалось ускорить заключение нашего брака. Прошло чуть более месяца и нас расписали. Оформлением документов для моего выезда тоже занимался он, я только присутствовала, где надо было, и подписывала какие-то бумаги. За всё это время, он не сделал мне ни единого намёка на близость. И только уже в аэропорту, когда стояли в очереди на регистрацию рейса до Парижа, чуть пригнувшись ко мне, тихо сказал: «Я так и не решился объяснить своей старушке, что наш брак фиктивный. Она у меня старорежимная. Для неё, это будет звучать дико и неприемлемо. Давай не будем всё осложнять изначально, она старенькая у меня», - мягкая, как бы извиняющаяся улыбка тронула тогда его губы.
- Я промолчала, ответив ему такой же улыбкой. Знала, на что шла, отступать уже было некуда, да и жизнь берёт своё. В конце-то концов, я живой человек, - отстранившись, Светка с неким вызовом смотрела на меня.
С трудом, но я выдержал её взгляд. «А куда деваться?! Терпи, молчи, меняй тему, коли у самого рыльце в пушку», - пронеслось в моей голове.
- Когда-то ты хорошо рисовала, а как с этим делом сейчас, не забросила? – спросил я Светку, стараясь слегка изменить направление её рассказа.
Она ответила не сразу. Несколько мгновений задумчиво смотрела прямо перед собой, видно, память унесла её в недалёкое прошлое. Улыбнулась, и отрицательно мотнув копной белокурых волос, сказала:
- Нет, не забросила. Сейчас уже всё хорошо. Ты не представляешь даже, как я рада, что ты всё помнишь.
Светка повернулась ко мне, и её губы устремились навстречу моим …
- Я всё помню! Всё-всё! – ответил я, не отводя взгляда от её лучащихся тихой радостью глаз.
И она продолжила.
- В колонии мы были заняты на двух работах. Неделю шили брезентовые рукавицы. Следующую неделю, уже на улице под огромными навесами вязали суровыми нитями огромные циновки из сухого тонкого тростника. Скатывали их в огромные рулоны. Кому и для чего они были нужны, до сих пор ума не приложу. Но, раз в месяц приезжали военные на грузовых машинах и увозили. И так изо дня в день все четыре года. От такой работы руки огрубели ужасно, особенно подушечки пальцев. О каком рисовании можно говорить, когда пальцы не чувствуют карандаша, не говоря уже, о пере с тушью?! Уже во Франции, мне потребовался год, чтобы привести руки в порядок. Потом потихоньку начала рисовать. Как-то за этим занятием меня увидел Борис, показал мои рисунки матери и они решили, что я просто обязана продолжать свои занятия. Он отвёз меня в огромный специализированный магазин, и я бродила по нему более часа, отбирая всё, что мне нужно для рисования.
Светка бросила мимолётный взгляд на часы. Я заметил это, но промолчал, и она продолжила рассказ, старательно уводя разговор о муже – напоследок.
Рассказала, что семья Бориса приняла её хорошо, спокойно, без какой-либо настороженности. Особенно хорошие отношения сложились у Светки со свекровью. Во многом благодаря её стараниям, она быстро освоила французский язык с его основной составляющей – произношением. И только одно не нравилось, не давало покоя пожилой женщине – бумажка полученная сыном и невесткой в каком-то, неведомом ей, советском ЗАГСе. «Что это за бумаженция?! К чему она вас обязывает?» - обычно вопрошала свекровь в конце очередного разговора и пренебрежительно кривила губы. «Вот когда обвенчаетесь, тогда перед Богом будете ответственны, а не перед этой бумажкой. Да и я, помру спокойно, зная, что до конца исполнила своё предназначение на земле», - данный «козырь» почти всегда венчал разговор на так волновавшую её тему.
Более двух лет ушли у старушки на то, чтобы внедрить эту мысль в сознание Светки. И в итоге у неё всё получилось - Бориса со Светкой обвенчали в православном храме Парижа, а ещё через год, свекровь спокойно, как и обещала, отошла в мир иной.
- Хорошая женщина была, я очень привязалась к ней, - тихо сказала Светка и продолжила рассказ.
- У Бориса есть старший брат. Он живёт с женой и дочкой в пригороде, а мы в парижском доме родителей. Когда не стало свекрови, чтобы не оставаться в огромном доме одной, я стала сопровождать Бориса во всех его командировках. Они с братом продолжают семейный бизнес. Фирма основана их отцом ещё в тридцатые годы. Брат отвечает за производство, а Борис обеспечивает сбыт и рекламу продукции. Даже сейчас, в этой поездке, он сегодня умчался в Дагомыс, рассчитывая заполучить контракт на поставку чего-то из оборудования. Обещал вернуться к шести, - и Светка вновь бросила взгляд на часы.
- Как я понимаю, детей у вас нет? – спросил я, стараясь перенаправить рассказ в более интересное мне направление. Переспросил:
- Почему?!
Она ждала, понимала, что я задам его и всё же внутренне напряглась. Я это почувствовал. Прошло несколько мгновений молчаливой задумчивости, после чего, она резко повернулась ко мне.
- Детей нет! Дети должны рождаться во взаимной любви и жить в ней, - ответила, не отводя глаз. Он очень хороший человек, мне спокойно и надёжно с ним, но …
Я не дал ей заполнить возникшую паузу, торопливо спросил:
- Он знает это и может принять то, что ты мне сейчас сказала?
- Мы никогда не говорили с ним на эту тему, только однажды у Бориса вырвалась фраза: «Что у нас с ним всё хорошо и его устраивает даже любовь одного из нас». Что-то в этом роде было сказано им однажды. Но есть и ещё одна причина, почему детей нет, и скорей всего, не будет - он боится!
Слегка опешив, я всё же не удержался от вопроса:
- Чего боится?!
- Себя боится, - уточнила Светка и пояснила:
- В их роду по мужской линии из рода в род передаётся неизлечимая до сего дня редкая болезнь. Её симптомы проявляются в определённом возрасте, а затем, буквально за три-пять лет человек медленно и неудержимо угасает. Ни затормозить, ни остановить этот процесс, современная медицина пока не в силах. Брату Бориса всего пятьдесят один год, а первые признаки болезни уже проявились. Но, ему проще и не так страшно – у него дочка останется. Борис как-то сказал мне, что он не может желать мне участи своей матери. Она знала о болезни и все последние годы с ужасом ждала того момента, когда ей придётся пережить одного из своих сыновей.
Я попробовал было возразить Светке, но она решительно накрыла мой рот ладошкой, сказав:
- Хватит об этом, не мучай меня. Ведь я не расспрашиваю, как тебе живётся в семье?
Поднявшись со скамьи, она протянула мне руку со словами:
- Вставай, пойдём потихоньку, мне пора возвращаться, - а в глазах её, как мне показалось, читался немой вопрос: «Так всё же, как живётся тебе?»
Мы слишком хорошо знали друг друга и даже в шутливой форме никогда не прибегали ко лжи. Вот и тогда, я ответил ей так, как было в действительности:
- Плохо живётся Свет. Очень плохо. Я как тот майский жук, что завалился на спинку. Распускаю крылышки, жужжу, молочу лапками, работаю, учусь, пытаюсь что-то наладить и, ни черта не получается! Слишком разные мы с ней люди.
- Но ведь у вас дочь. Будешь надеяться и терпеть?
Шагая по слегка похрустывающему под ногами мелкому гравию парковой дорожки, теперь уже мне пришлось брать небольшую паузу. Но ответил ей совершенно честно:
- Не знаю, Свет.
- Ты работаешь завтра? - спросила, как бы отсекая слишком болезненную для меня тему.
- Нет.
- А мы улетаем завтра первым рейсом.
Молчали, глядя себе под ноги, шагая уже по тротуару, ведущему к парковке такси. Она, потому, что знала – это не будет для меня неожиданностью. Я молчал – ожидая, что она скажет ещё. Улетала она, а я оставался.
Сделав большой шаг, опережая меня, скрипнув песчинками под подошвой босоножек, разворачиваясь ко мне, Светка остановилась передо мной. Ладони её рук легли мне на плечи, мои на её талию.
- Не проси, не надо! Достаточно и того, что теперь я знаю твой адрес и даже телефон, мы теперь не потеряемся, - сказала не просительным тоном, а уверенно.
«Чёрт бы нас побрал, а ведь мы, действительно, умеем читать мысли друг друга», - невольно пронеслось в моей голове. А она между тем продолжила:
- Нам остаётся память! У нас её никто не сможет отнять. Правда?!
- О чём ты Свет, конечно!
Её ладони, пальцы, уже переместились на мою шею, лицо, касались губ. Я целовал их. В очередной раз погружался в омут так хорошо знакомых мне Светкиных запахов. А она, прильнув ко мне, шептала сбивчиво, быстро-быстро:
- Прошу, нет, умоляю, не вздумай провожать меня завтра. Прошу тебя – не делай мне больно! Я боюсь!
- Свет, да ты что? Чего ты можешь бояться?! Разве я могу …
- Глупенький! Не чего, а кого – я себя боюсь!
Повинуясь влечению рук и тел, наши губы вновь нашли друг друга.
Но вот её ладони легли мне на грудь, она не отталкивала меня - она отстранялась.
Сделала шаг назад и, не сводя с меня шальных глаз, чуть повернув голову, крикнула пожилому армянину-таксисту, уже несколько минут с интересом, наблюдавшим за нашим прощанием:
- Шеф, свободен?!
И почудилось мне в тот миг, что передо мной не взрослая, двадцативосьмилетняя Светка, а та, семнадцатилетняя, стремительная, в лёгком летнем сарафанчике с тоненькими лямочками на загорелых плечах - заводила и талисман всей нашей компании.
- Конечно, дорогая! Куда едем? – послышалось от машины.
Я невольно зажмурился, уносясь на десять лет назад и ожидая услышать маршрут поездки, который в этот раз придумала нам Светка.
Послышалось: «Гостиница «Москва».
Открыл глаза – наваждение развеялось. Добродушно-приветливое выражение лица таксиста вмиг стало пренебрежительно-разочарованным, и он недовольно пробормотал:
- Слушай, дорогая, тут ножками, менее десяти минут ходу. Какой-такой такси, да?!
- А мне не за десять, мне за три минуты надо, опаздываю, понимаешь, да! Неужели пятёрочки будет мало? – в тон ему, ответила Светка.
Я почувствовал, как мои губы невольно растягиваются в улыбке. «Ничего в ней не изменилось, всё такая же, за словом в карман не лезет». Лицо армянина озарила лучезарная улыбка.
- Так, это ж совсем другое дело, уважаемая, если спешишь?! Садись, мигом долетим, - и, он нежно погладил крыло своей «ласточки».
Держась одной рукой за ручку дверцы машины, другой, я обнял Светку за талию, и мы вновь замерли – прощаясь.
- Обнимайтесь, целуйтесь, пока молодые, куда спешите – глупцы?! – донеслось из салона машины тихое бормотание шофёра.
- Всё, всё, я действительно опаздываю. Открывай, - лихорадочно шептала Светка, прогибаясь в талии, отстраняя лицо от моих губ.
- Помни, ты обещал! - щёлкнул замок открывающейся двери и, она юркнула в салон такси.
«Волга» рванула с места, взвизгнула на лихом развороте резиной. Светкино лицо и ладонь мелькнули в заднем окне машины, шофёр газанул ещё раз, и умчал её от меня.
Это здание из светлого камня с башенкой и шпилем, венчающим её, постройки конца сороковых, начала пятидесятых годов, сохранилось до сих пор в аэропорту Адлера. Вплоть до начала эксплуатации нового аэровокзального комплекса здесь размещался отдел международных перевозок. Все иностранные пассажиры проходили только через его залы. Если обойти здание справа, то можно по широкой каменной лестнице подняться на большую, открытую террасу, свод которой, поддерживают несколько колонн. Отсюда открывается отличный вид на перрон аэропорта, обе взлётно-посадочные полосы, а если повернуть голову влево, то на череду горных вершин с венчающими их, белыми снежными шапками.
Светка улетала. Она просила не провожать её. Я обещал, но ничего поделать с собой не мог и, оказался на этой террасе, тем более, что точно знал – борт первого московского рейса всегда ставят на стоянку напротив этого здания. Прислонившись плечом к колонне, я ждал, выкурив к тому времени, когда они появились, уже несколько сигарет.
Солнце стояло почти в зените. Бледно голубое небо без единого облачка, жара была в тот день сильной и удивительной, для начала сочинской осени. От раскалённого бетона и асфальта поднималось колеблющееся, едва заметное марево.
К самолёту подъехал большой автобус с советскими пассажирами. Началась посадка. И только когда последний пассажир скрылся в чреве лайнера, дежурная международного отдела вывела на посадку иностранцев. Группа в человек восемь, замыкающими шли Светка с Борисом.
Он меня не интересовал, а посему, я даже и сейчас не могу сказать, как он выглядел, помню только, что был значительно выше Светки. А она, отстав от него на шаг, внимательно вглядывалась в людей, сидевших на лавочках слева и справа от входа в здание. Я отступил за колонну, понимая, что она в любое мгновение, может поднять голову вверх и, обнаружит меня.
Светка не верила, чувствовала, что я где-то рядом. Но, она просила меня не делать ей «больно», и я - обещал.
По трапу в самолёт, она поднималась последней, отставая от Бориса на несколько ступеней. На верхней площадке остановилась и медленно, безошибочно, повернулась в мою сторону. В этот момент я уже не мог прятаться от неё. Наши глаза встретились.
Бортпроводница, встречающая пассажиров уже в салоне самолёта, видно, окликнула её, поторопила. Между нами было всего метров пятьдесят, не более, и я явственно видел, как Светка вздрогнула. Затем медленно и, как мне показалось, нерешительно шагнула в самолёт. Через несколько секунд люк был задраен, а трап, начал медленно отъезжать от борта.
«Вот и всё!» - пронеслось в голове. Внутреннее опустошение было ужасным. Я остался стоять на месте, и был абсолютно уверен, что мы попрощались навсегда.
Только, когда ревя турбинами, московский борт нёсся мимо по взлётной полосе, я поднял руку, зная, что Светка видит меня. Невидимые ниточки всё ещё связывали нас, они тянулись, истончаясь с каждым мгновением, пока эта чёртова железяка не оборвала их, скрываясь маленькой чёрточкой в бездонной синеве неба.
Прошло два года.
Ещё два года, я, как тот майский жук - жужжал, крутился, работал, учился, пытался что-то наладить в семейной жизни. Всё впустую.
Пришло осознание, что так больше нельзя жить. Многое совпало, сложилось. Как говорится: «Карты легли рубашкой вверх – втёмную». Их ещё предстояло открывать, но это, уже и есть - движение.
Наверное, в жизни каждого бывает такое, когда боженька приоткрывает человеку «форточку», как бы приглашая вылететь из «душного сегодня» в более свежее, но малопонятное - «завтра». Загвоздка только в одном – надо заметить, почувствовать этот сквознячок.
Заметил, почувствовал, мне протянули руку и, бросив всё, я вылетел.
Вылетел в другую жизнь. В огромный город, где опять много работал, где состоялась, сложилась новая, счастливая семья. Где родились два сына. Годы неслись чередой: удачные, счастливые и не очень, тяжёлые. Всё неузнаваемо менялось вокруг. Страна изменилась, менялись люди. А у тебя семья, дети и ты за них отвечаешь – «приказано выжить», и ты годами крутишься, как белка в колесе.
Бывал ли я в эти годы в Сочи? Редко, но бывал. Хоронил близких и друзей, тех, кто не смог, «перестроиться» изменить себя. Кого захлестнула и сломала наступившая жестокая действительность.
Была ли хоть какая-то весточка от Светки за эти, почти двадцать лет? Нет, ни строчки, ни звонка. Только жила память, которую не отнять.
Годы юности и молодости затянуло тонкой плёнкой патины. Патиной времени. Но, есть люди – коллекционеры и нумизматы, они-то точно знают, что под благородной патиной, зачастую скрывается оригинал.
Так и с первой любовью, если была настоящей - она никогда не ржавеет, а просто покрывается лёгкой плёнкой времени, а под ней …