Вагон дневного метро заполнен наполовину. Монотонное движение от станции к станции не привносит никакого напряжения, если не вспоминать о событиях случившихся накануне. На длинном шестиместном сидении две женщины средних лет негромко, но оживленно беседуют между собой, временами смеясь. Рядом с ними пожилой мужчина лет шестидесяти читает газету, периодически поднимая глаза и как-то сурово, а иногда подозрительно смотрит на кого-то. Я сижу напротив в привычных наушниках, сонно приоткрывая глаза, когда поезд прибывает на новую станцию. Рядом со мной дремлет студент, обнимая рюкзак и сжимая в руке мобильник. В вагонах метро новой серии повышенное шумоподавление, поэтому в паузах между песнями хорошо слышно, все, что происходит вокруг.
Внезапно пожилой мужчина напротив поднимается и громко, четко, но без агрессии требует, чтобы девушка, которая сидит через два свободных места от меня, вышла из вагона. Я открываю глаза, снимая наушники. Он не кричит, не истерит, а просто настойчиво требует. Женщины замолкают. Просыпается студент. Пассажиры, находящиеся через пролет смотрят настороженно, недоумевают. Я поворачиваю голову.
Девушка лет двадцати, возможно двадцати трех поднимает на мужчину растерянные глаза. Темные волосы небрежно укрыты теплым вязаным шарфом, который замотан вокруг шеи. Темное пальто средней длины свободного покроя, джинсы и сапоги. На коленях сумка, размером несколько больше привычной дамской, но не спортивная. Сама девушка не славянской внешности.
Все в вагоне замирают, устремив на нее взгляды. Мужчина громко настаивает, чтобы она покинула вагон на ближайшей станции. Ни обвинений. Ни оскорблений. Просто хочет, чтобы она вышла. Еще несколько секунд она непонимающе смотрит на него, а потом все понимает.
Она поднимается немного резко, поставив сумку рядом. Мужчина отступает на шаг. Женщины напротив, кажется, вжались в сидение и смотрят с испугом. Такая тишина, будто поезд остановился в туннеле. Но нет, он движется и шумит, а мы все словно больше не слышим этого.
— Нет-нет, — быстро произносит девушка. — Все хорошо. Вы зря так подумали.
Но теперь уже все смотрят на нее. Кто со страхом. Кто с непониманием. Кто осуждающе злобно.
— Вы ошибаетесь, — говорит она, словно оправдываясь. На глазах проступают слезы. — У меня ничего нет. — Она разматывает шарф, опуская его на сидение, и начинает нервно расстегивать пуговицы пальто. Распахивает его, а по щекам уже стекают слезы. Она поворачивается ко всем, чтобы мы все смогли убедиться, что под пальто лишь тонкий свитер под которым ничего не скроешь. — Посмотрите, ничего нет, — продолжает она. Многие уже отвернулись. Кто-то еще продолжает смотреть. Пожилой мужчина неоднозначно опускает глаза. Девушка ловит его взгляд, решая, что он смотрит на сумку и быстро садится, притягивая ее к себе. — И здесь тоже ничего нет. Вот смотрите, ничего же нет. — Ее голос звучит слабее. Она захлебывается слезами и, раскрыв, переворачивает сумку. На сидение выпадают вещи. И ничего из них не несет угрозы. Обычные вещи, такие же, как у каждого из нас. — Ведь ничего нет, — еще раз повторяет она, поднимая глаза на мужчину. Он поджимает губы и больше не смотрит на нее.
Она, опустив лицо в ладони, плачет. Поезд подъезжает и останавливается на очередной станции. Мужчина, стыдливо сдвинув брови, сжимает к руке газету и выходит из вагона. Он не уходит далеко, останавливается около второй колоны и, не оборачиваясь лицом к вагону, только сокрушенно мотает головой. Несколько вошедших пассажиров не понимают, что случилось и рассаживаются на свободные места. Двери закрываются, и поезд вновь трогается, устремляясь вперед. Девушка, часто всхлипывая, собирает с сиденья свои вещи, убирая их обратно. Я поднимаю скатившийся на пол блеск для губ. Одна из женщин, что сидит напротив, подходит и протягивает ей бумажные платочки. Она принимает и благодарно кивает, не поднимая глаз.
Мы все молчим, а поезд мчит нас дальше.