Семья

Чуешь – слышишь
Откель – откуда
Дивчина – девушка
Парубок – юноша, парень
Хлопец – парень
Кажу – говорю
Гроши – деньги
Наймиты - общее название разорившихся крестьян и посадских, беглых холопов и прочее, нанимавшихся на работы и находившихся в личной зависимости от нанимателя
Бричка – телега
Вечорныци – вечорки. Вечера, когда молодежь собиралась
Тын – забор
Пригорнуть – обнять, крепко прижать к себе
Красуня – красавица
Надысь – недавно
Весилля – свадьба
Нема – нет
Батько – отец
Ставок – пруд
Хиба – разве
Мавки – русалки
Чоловик – мужчина (муж)




- Ой, сынку, ехал бы ты отседова!
- Чего так, дедушка? – я усмехнулся. Деревенский южный говор был непривычным и почему-то меня веселил.
- Место дурное, гиблое, - затряс головой старик. Что-то его определенно пугало, но только я в суеверную чушь никогда не верил.
- Не знаю, мне здесь нравится. Красиво.
Я улыбнулся и с наслаждением потянулся до хруста в суставах.
- Сынку, ты чуешь, нет? Ехай, говорю, отседова, дурья башка! Тут пропасть можно за здорово живешь.
- Как пропасть? – опешил я.
- Тьфу ты! Ну, слухай. Мне про то еще мой дед сказывал, а уж откель он проведал – не знаю.

***

Жизнь всегда «подкидывает» подсказки, другое дело, что очень редко люди на это обращают внимание. Птица, залетевшая в дом, упавшая на голову сосулька,  дурной сон. Одни называет их приметами, другие – знаками, но подавляющее большинство попросту игнорирует.

***
Деревня Добронравовка ничем не выделялась на фоне других. Покосившиеся избы соседствовали с добротными домами, тощие бездомные кошки дрались с раскормленными хозяйскими котами, девчонки лепили куличики из грязи, пацанята играли в лапту и салки. Жизнь шла своим чередом. Люди женились, ругались, ссорились и умирали. Одно поколение сменяло другое. Все, как водится. И песни пели, и слезы лили.
Вот и Ксанка, тоненькая, что твоя тростинка, слезами сейчас умывалась.
- Да что же ты, душа моя, воду льешь? - приговаривал Гришка и крепко прижимал дивчину  к себе.
- Гришенька, голубь мой, не оставляй! Кажу тебе, сон дурной привиделся, - причитала Ксанка.
- Да где мы грошей  добудем, как от работы откажусь? – в сердцах вскричал парубок. – Не, должон я пойти к панычу в наймиты. Зато, как уж вернусь, свадьбу справим, хозяйством обзаведемся. Пущай скромно, а заживем не хуже других. А на сон ты наплюй! Чуешь?
Ксанка вздрогнула, хотела возразить, да передумала. Так и отпустила Гриця с тяжелым сердцем. Всей душой беду предчувствовала, но кому о том сказывать?  Только бы милый живым вернулся. Уж сколько люди про злобных панов сказывали. Нешто и их хаты беда коснется?
Тяжело батрачил Гришка. Эх, тогда всем не просто приходилось. Да и было ему ради кого стараться. Бывало, какой человече посмеется, глядя, как парубок к сердцу ленту алую прижимает. Другие на насмешника «цыкнут»: знают, пуще жизни Гриць Ксанку свою любит, вот и бережет ее ленту, словно зеницу ока. Исхудал парень, но слово сдержал, живым воротился. Не привезли на бричке тело бездыханное. Повезло.
Лето сменило весну, а за ним – осень пожаловала, когда закончился срок Гришкиного контракта. Идет парень к родной хате, солнцу радуется. Кроме дивчины ждать его некому: сироты они с Ксанкой. Вот и прислонились друг к дружке, как травинка к дереву. Вон и тетка Матрона по воду с коромыслом идет.
- Доброго здоровьечка, теть Матрона!
Чего это с ней? Словно молодуха, назад к дому побежала. Даже коромысло с ведрами бросила. Чудная баба, ей богу! Ей же ей, добро на белом свете жить! И затянул хлопец  песню про Гриця, которому на вечорныци  ходить не советовали (речь идет о песне «Ой не ходи Грицю»). Вот и тын  виднеется, а возле него Ксанка. Стоит, улыбается. Ух, еще краше его ненаглядная стала.
- Что, краса моя, чай заждалась? – издали прокричал Гришка.
- Заждалась, Грицю! – спокойно ответила дивчина. Даже шаг в сторону своего голубя сизокрылого не сделала.
- Ну, так вот он я, че ж не встречаешь? – хлопец даже обиделся немного. Не на такой прием он надеялся. Да ничего, главное, воротился, а Ксанка… Ксанка «оттает».
Подошел ближе, сам к сердцу пригорнул.
- А что же ты холодная такая, серденько мое?
- Так согревать, Гришенька, некому было.
- Теперь уж позади то.
- Да уж, все позади, - усмехнулась Ксанка.
Так и зажили парубок с дивчиной, словно бы и не уходил он. Днем занимался Гриць нехитрым хозяйством. А что там у него? Кур да корову купил, огород небольшой имеется  (пока хозяин не вернулся, за ним Ксанка присматривала). Только вот красуня  его сильно изменилась: до утренней зорьки борщ, кашу сготовит да и пропадет на целый день, вечером только прибегает. Соседи тоже, словно обиделись на что. Раньше общались постоянно, сейчас же нехотя здороваются, в очи не глядят. А молодежь куда подевалась, вовсе не понятно. Почитай каждый день в хатах вой стоит. Не старые еще люди мрут, хлеще курчат хилых. Что делать, тяжело бедным селянам живется. Всем миром раньше в Добронравовке весилля справляли и усопших поминали, а теперь Гриця из горе-хат выталкивали, на порог не пускали. Да кто осудит, если горе у человека? Ну, да ничего, перемелется все – мука будет. Надысь  с «голубкой» своей про весилля  заговорил, она только посмеялась. Нешто боится, что бесприданницей берет? Так уж сто раз говорено: не нужен Грицю скарб  Ксанкин.
- Не люб я тебе, серденько мое? – Гриша спрашивает.
- Был бы не люб, меня бы тут не было, - Ксанка отвечает.
Вот и разбери, что у этих баб на уме. Правду говорят: волос долог, да ум короток.
Похолодало. Последние осенние денечки скоротечны. Не успел моргнуть, а уже солнце зашло. Все чаще хмурилась Ксанка, грустила. Как-то подошла к Грицю, когда уж луна на небо взошла.
- Любишь?
- Люблю!
- И жить без меня не можешь?
- Не могу!
- Ну, что же, коли так, пойдешь ли ты со мной, Грицю?
- Хоть на край света!
- На край не надо. Тут близенько. Если не испужаешься, с семьей своей познакомлю.
- Ксаночка, ты чего? Нема  же никого у тебя. Батько  на панщини помер, а мама с хатыною  вашей сгинула, как пожар был. Только ты выбежать и успела. Запамятовала? – удивился хлопец.
- Нет, не запамятовала! – дивчина недовольно поджала губы. – Не хочешь, не ходи!
- Да разве ж я могу тебе, в чем отказать? – Гришка подхватил Ксанку на руки.
- Пусти! - скомандовала возлюбленная. – Ну, пойдешь, али как?
- Веди, - решительно заявил парубок.
Ксанка шла не оглядываясь, молча. Несколько раз пытался Гриць «завязать» разговор, но потом «плюнул». Они прошли мимо соседской избы. На скамье сидели деревенские бабы, лузгали семечки.
- Ой, лишенько! Гляди-тко, своего повела, не пожалела, - запричитали тетки. И трижды сплюнули через плечо: «Чур, меня!».
А хлопец с дивчиной продолжали путь. Через некоторое время, Гришка догадался, что идут они на ставок.  «Какая уж тут семья? Хиба шо мавки!» - усмехнулся парубок, но перечить красуне не решился.
Гриць не ошибся, пришли к ставку. Только любимая не остановилась на бережку, а прямо в одежде вошла в воду и его за собой поманила. Нешто искупаться при луне решила? Не гоже чоловику  медлить, коли уж родная кличет. Разделся Гришка, оставил лишь исподнее, за Ксанкой пошел. Не успел в воду войти, со всех сторон мавки обступили. Полупрозрачные бледные девицы, малые дети, некрещеными утопшие, молодые хлопцы и старики седые  руки к нему тянут, обнять пытаются. Испугался парубок не за себя, за любимую.
- Уходи, Ксанка! – кричит.
- Куда же мне, Гришенька, от семьи своей уходить? – дивчина отвечает и улыбается грустно. – Ты не бойся! Они просто голодные. Я их попросила, не убьют тебя, покушают только маленько. Они же как? Радость человеческую пьют, теплом душ наших закусывают. Так и живут. Своего тепла-то нет. Ежели совсем жизнь выпьют, помрешь. А коли только тепло возьмут, останешься душой неприкаянной – ни живой и ни мертвый. Как я. Бродишь себе, бродишь, землю топчешь. От одного немножко молодости заберешь, от другого – счастья. Вот и не старею. Хороша ли я, Гришенька?
- Хороша, - прохрипел хлопец, на шее у которого уже сомкнулись русалочьи руки. Он не боролся. Ради кого теперь жить, раз уж любимая в чудище превратилась? Лучше сгинуть разом.
- Хватит! – прикрикнула на своих «родственников» Ксанка, да опоздала она… жив Гриць остался, но постарел, дряхлым старцем из воды на бережок вышел.
С тех пор, наблюдал Гришка со стороны, как русалочья семья, словно упырь, из молодых жизнь высасывает. Сам не участвовал, а других остановить не мог.

***

- Вишь, сынку, про шо люди кажуть! – закончил свое повествование дед.
- Вижу, дедушка. Только я в байки не верю.
- И то верно! – раздался звонкий девичий голос.
Я обернулся и увидел барышню со смоляными кудрями, большими карими глазами, пухлыми губками. Эх, хороша!
- Дедушка, что же вы не сказали, что тут такие красавицы живут? Не знаешь, чудное явление, кто тут комнату сдает? Больно хочется от городской суеты отдохнуть. А дедушка все прогнать норовит.
- Отчего же? Знаю. Пойдем. Старика не слушай, - рассмеялась девица и поманила за собой…

***

Ксанка

Тяжело пришлось Ксанке одной. Очень уж за Гриця боялась. Гнала от себя мысли лихие. Скудные сбережения подходили к концу. Имелись бы куры или другая какая живность, полегче жилось. Огород маленький, да и чтоб что-то собрать, надо сперва посадить. А где грошей взять на семена и рассаду? Лободу срывала и ела. От голода голова кружилась. Как-то не вытерпела, пришла к соседке.
- Теть Матрона, дайте яиц в долг или молочка, пожалуйста. Гриць воротится, гроши отдамо.
- В долг не дам, мне своих кормить надо, - «отрезала» баба. – Хиба шо на карты раскинешь. Ты же умеешь?
- Умею, - насупилась Ксанка, - но не люблю.
- Ну, не любишь, до хаты иди.
А куда «до хаты», ежели живот от голода подводит? Вот и решилась дивчина. Неудачный расклад вышел. Плохой.
- Теть Матрона, смерть в доме выпала, - нерешительно протянула Ксанка.
- Тю, дурная! Какая еще смерть? Держи яйца и иди уже, глупости кажешь.
Ушла «гадалка», но на душе не спокойно, тревожит ее туз пиковый. Не хорошо это. Ночь настала такая темная, что кончика собственного носа не видно. Слышно, как собаки «брешут». Соседский пес завыл. Под окнами кто-то Ксанку кличет. Опять, небось, Степан пришел, сын тетки Матроны. Уж сколько раз говорено, чтоб не ходил к ней, не понимает. Накинула на плечи платок дивчина, во двор вышла. Точно, Степка стоит, дожидается.
- Доброго здоровьечка, серденько мое, - радостно улыбнулся хлопец.
- Доброго! Почто пожаловал? Сказано, не ходи ко мне!
- Да как же не ходить, когда ноги сами несут?
- Степка! Пущай ноги несут тебя в другую сторону. Я мужняя жена, - резко ответила Ксанка.
- Где же твой муж? Не видать его. Небось, уже другую кралю себе нашел, а ты сохнешь, света белого не видишь, исстрадалась.
- Не твоя печаль!
- Ксаночка, душа моя, выходь за меня, все для тебя сделаю.
- Нет! Мне, окромя Гриця, никто не нужен.
- Ах, так? Тогда и жить незачем! – «взвыл» Степан, развернулся и убежал. Только сердце у Ксанки заныло, беду предчувствуя.
Всю ночь пыталась уснуть бедная, проворочалась, только кровать измялась. Утром соседка всех спрашивала, не видал ли кто сына. Дивчина скрыла ночной визит. Степку искали всей Добронравовкой. Вечером Ксанка услыхала крик Матроны:
- Утоп! Сыночка! За что? Люди добрые, что же это?
Тетка билась в истерике, подруги успокаивали, как могли. Ксанка тоже решила подойти, поддержать в горе. Но стоило Матроне увидать молодую соседку, запричитала пуще прежнего:
- Ведьма! Это все ты! Она… Она наворожила, сама сказала, «смерть». Это она виновата. Убийцааааа, - «визжала» безутешная мать. Страхом ведовства удалось ей других заразить. Все недобро поглядывали на «ведьму». – Соседушки, она же и ваших деток со свету сживет. Нельзя такой жизнь оставлять!
Дивчина ринулась к хате, хотела спрятаться от обезумевшей толпы. Не успела. Мужики за косы схватили, к ставку поволокли, бабы царапали, били, рвали одежду.
- Ой, божечки, не надо! Пожалуйста, не надо! – рыдала перепуганная Ксанка. Она падала, сбивала в кровь колени, но «добрых» соседей девичьи мольбы не останавливали. – Мамочка, больно… Не убивайте! Я же ничего… я же не хотела, не ведьма. Теть Матрона, он же саааам. За чтоооо?
Притащили ее к ставку, ударами, пинками, стали в воду загонять, расправу учинили.
- Пожалуйста! Холоднооооо, - а у самой «зубы стучат», сердце от страха заходится. Вода в ставке ледяной кажется. Никак согреться не может. Гриць бы ее защитил, да где он? Нешто не встретятся? Так холодно. И тут руки чужие обняли, согреть пытаются, успокоить, утешение даруют. Мавки? Точно. Они самые.
   Как убийцы русалок заметили, убежали в страхе, уверенные, что чарами их Ксанка призвала. А утром саму «ведьму» увидали. Похорошела, стоит, улыбается. Только от улыбки девичьей мороз по коже.


КОНЕЦ