Кончилось сонное, дождливое воскресенье, прекрасный мой выходной день. Я и морды вчера не брил, и работы почти никакой не делал, а полдня валялся с детскими книжками под шуршанье дождика. И то кот придёт подремать за компанию, то карамелька вдруг неподалёку (только руку протянуть, да) – необыкновенно хорошо складывалась жизнь.
А сегодня опять сухо и жарко, и много работы. А я не очень к этому готов, всё медлю и отвлекаюсь. Сейчас вот отложил перевод на полчаса, чтоб вот это написать. А утром, когда по хозяйству управился, в дом сразу не побежал, а уселся на скамейку на улице и курил, медленно и лениво. Мимо меня вели в детский сад детей, а я их разглядывал. Из взрослых шли больше мамы и бабушки, но и отцов немножко тоже прошло.
Интересные были одни отец с сыном. Оба белобрысые, с суровыми загорелыми лицами, оба с вещами. Отцовские вещи были такие: рюкзак, из которого торчали болгарка и ватерпас, а у сына - большая плюшевая обезьяна под мышкой. У обезьяны лицо тоже суровое, понедельничное. И тут я почувствовал, что и моё, моё собственное лицо становится таким же , как у этой обезьяны. Потому что это меня вот так же деловито тащит этот белобрысый и загорелый летний день на расправу всяким заботам, хлопотам и прочим событиям реальной жизни.
Вообще я жить люблю. И часто чему-нибудь радуюсь. О, тут я большим специалистом стал, умею повод для ликования отыскивать во всяких пустячках, в любой мелкой хрени. Чаще всего это воробьи и собаки. И коты. А уж если встретится лошадь - то уж наверняка. Это уж прямо счастье, да и всё. Очень хорошо научился я радоваться.
Но блин, если честно, есть в этом что-то неестественное, и даже, пожалуй, жутковатое. Как тотентанц, как хихиканье чумного пировальщика.
Я ведь знаю, как всё обстоит на самом деле. Знаю много несимпачного про жизнь и про то, каков я, и каковы другие люди, и чего от них ждать, и чем всё это кончится. Не спасут никакие дети и собаки. Даже лошади не спасут, сколько ни притворяйся.
Или – всё-таки? Да ладно, а какие у меня варианты? Только договориться с собою, что всё, от чего я отмахиваюсь, радуясь воробьям, – морок, наважденье, что это всё Фрестон, паршивец, наколдовал. И надобно помотать головою, сказать «бр-р-р» и плюнуть на Фрестона. Вот ведь сучара, а… Поймаю – глаза на жопу натяну. Чтоб обзавидовался сам сэр Амадис Гальский, очень храбрый и непобедимый.