Проклятие Роксоланы. Часть 5 из цикла Ах, уж эти м

Василий Лягоскин
ПРОКЛЯТИЕ РОКСОЛАНЫ
    
     Из белка, из верхней части,
     Ясный месяц появился;
     Из яйца, из пестрой части,
     Звезды сделались с небес;
     Из яйца, из темной части,
     Тучи в воздухе явились.

   Звезда и месяц  практически не поменяли своего положения над горой; а буря действительно назревала. Не та, природная, которая  очень редко заглядывает в эту жаркую страну, большую часть которой занимала пустыня, а человеческая, что прорвалась безумным криком из уст Виктора Николаевича. И Валентина, и подруги вполне понимали ужас и растерянность, которые заполняли этот долгий вопль. Еще все шестерка немного поудивлялась собственному бесстрастию и смелости. Судите сами - в правой руке женщины затихали резкие, ломаные движения того самого кошака, что первым вцепился когтями в лицо Хусейна. Железные пальцы Валентины, которым помогли пять других ладоней, не менее безжалостные, наверное растерли в мелкую крошку каждую косточку шеи несчастного животного. Вот кошка дернулась в последний раз, и вытянулась безжизненной тушкой в руке Валентины Степановны. Внимание шести красавиц переключились на другую общую руку, пальцы которой намертво сжались на рукояти  молотка Пигмалиона. Именно работа этого артефакта  поразила Николаича настолько, что его безумный крик все никак не кончался, заставляя обитателей отеля сбегаться к райскому уголку. Левой рукой Кошкина методично и сильно колотила молотком по тому, что совсем недавно было ядовитой змеей. Теперь на столешнице лежала удивительно равномерная по толщине лента шириной сантиметров десяти. Кожа гадины даже не лопнула; разве что голова представляла собой кашу из костей черепа, крови и яда.
   - Вот! - Валентина Степановна горделиво воскликнула внутрь себя, - мастерство не пропьешь!
   - А что? - осторожно поинтересовалась Дездемона, - ты раньше вот так... с ядовитыми змеями - частенько?
   - Со змеями - нет, - честно призналась простая русская женщина, - а вот отбивную приготовить... какая, по большому счету, разница - свиное мясо отбивать, куриное, или змеиное. Главное - результат!
   - А отбивная - это что? - пискнула Дуньязада, которая, как и все остальные гостьи из прошлого, не застала времен, когда Вале приходилось по полдня крутиться на крохотной кухоньке двухкомнатной геленджикской квартиры, - вот это?
   Валентина позволила арабской принцессе опустить молоток на столешницу, и ткнуть пальцем в серебристую ленту, где под мягко мерцавшей в лунном свете кожей была готовая к применению змеиная отбивная. Как раз к этому моменту воздух в легких Николаича кончился, и он замолчал. И тут же заблеял тухлым испуганным голосом хозяин отеля, который первым ворвался в маленькую беседку. Его  внушительная фигура загородила проход от других доброхотов, спешивших на помощь.
   - Э-э-э! - протянул хозяин, протягивая палец в сторону змеи и кошки, которая уже лежала рядом, - что это такое?

     Мне пришло одно желанье,
     Я одну задумал думу
     Быть готовым к песнопенью
     И начать скорее слово.

   - Это ты у меня спрашиваешь, - начала свое слово Валентина Степановна, уперев кулаки в бока, - это я у тебя спрашиваю - зачем ты велел подбросить ядовитую змею и бешеную кошку в нашу беседку?
   - Да, зачем?! - воскликнули вслед за ней царицы, княжны и принцессы: и несчастный араб словно услышал их.
   Он рухнул на колени перед женщиной, чего, наверное, в этих краях не делал ни один правоверный мусульманин со времен пророка Мухаммеда, и в отчаянии протянул к ней руки. Валя ловко цапнула со столика расплющенную змею, и вложила ее в них, чуть слышно пробормотав:
   - Держи, мне не жалко!
   Арабский мужчина только теперь, наверное, понял, на что именно он указывал перстом. А тут еще аспид в его ладонях шевельнулся; так, по крайней мере, показалось Валентине Степановне. Рядом громко икнул Виктор Николаевич, захлебнувшийся громадной порцией свежего морского  воздуха. Этот звук словно стал командой для араба - тот молча рухнул на мозаику пола, потеряв сознание. И никто, что примечательно, не ринулся поднимать почтенного хозяина. Сбежавшиеся гости -  а их было уже десятка два - с ужасом и восхищением наблюдали за величественной фигурой русской туристки, в которой сейчас царственной надменности и совсем не показного негодования было больше, чем во всех вместе взятых эмирах и султанах Персидского залива.
   - И он еще утверждал, что здесь лучший отель Арабских Эмиратов! - женский палец переместился с неподвижной, хрипло дышащей туши хозяина на  толпу, и та в испуге отступила, - может, самый дорогой? Согласна. Но до лучшего ему... Пойдем, Витя!
   Николаич поспешил за супругой, перескочив через араба не так ловко, как Валентина Степановна, и стараясь не смотреть в потрясенные лица собравшихся, в одно мгновение образовавших для Кошкиных широкий коридор. Он единственный здесь (кроме самих путешественниц, конечно) понимал, что за чудо произошло  практически на глазах десятков свидетелей, и откуда появились звери, с которыми так ловко и беспощадно расправилась его супруга.
   Уже свернув с бетонной дорожки насыпи на роскошную территорию отеля, ярко освещенную светильниками под старину, он бросил в спину Валентины чуть возмущенно:
   - Зачем весь этот спектакль, Валюша? Может, у человека инфаркт случился?
   Супруга ответила строками пока неизвестного ей поэта:

     Чтобы вечер был веселым,
     Чтобы день наш был украшен,
     И чтоб утренним весельем
     Завтра день у нас начался.

   День действительно начался занятно. Дверь президентского номера, которую Валентина открыла со всей широтой и русской, и эллинской, и арабской с итальянской душ, едва не впечаталась в широкий лоб хозяина отеля. Он - как представила себе весело фыркнувшая Дездемона - скорее всего не спал всю ночь; думу думал.
   - О том, - хором догадались красавицы, - как не уронить престиж отеля ниже плинтуса; как сохранить в тайне ужасные события, поставившие на уши прошедшей ночью и его самого, и весь персонал.
   Персонал этот,  наверное, весь выстроился вдоль длинной стены широкого коридора с опущенными покаянными лицами. Валентина милостиво кивнула всем, заставив хозяина, а потом остальных (как по команде) расцвести, подобно весенним цветам. Ничего удивительного в таком благодушном, даже смиренном поведении грозной мадам Кошкиной не было. Этой ночью ни сама она, ни подруги, ни Виктор Николаевич почти не спали. А все из-за нескольких фраз, которые Валюша бросила в ответ на приставания шести самых близких ей людей. И подруги, и Кошкин вслух недоумевали - что же так сильно подействовало на Валентину Степановну, что та так внезапно, в одночасье "завязала". Так выразилась Ярославна, и все ее поняли.
   - Да, - первыми подступили эллинки, - что так поразило тебя? Опухшая физиономия Селима? Или ужасная судьба Халиде, его жены?
   - Нет, - качнула головой Валентина, - просто у меня перед глазами стоят, и не хотят уходить их детишки - мальчик и девочка. А если бы это были наши дети, Витя?
   - Наши?!!
   Виктор Николаевич вскочил с постели в великом возбуждении, не заметив, как в сторону, на пушистый ковер, отлетел ноутбук, и картинно закатил глаза, собираясь подобно хозяину отеля рухнуть в обморок.

     Что ты, право, за мужчина,
     Что за богатырь могучий?
     Чуть покойника ты краше,
     Чуть погибшего сильнее.

   Надо сказать, что Кошкин как раз работал над разгадкой очередного стихотворного пароля Валентины Степановны. Ему оставалось пару раз стукнуть пальчиком по клавиатуре, и вот она - возможная разгадка нового путешествия. Но - не случилось. Виктор Николаевич готов был забыть не только про все компьютеры на свете, но даже про свою любимую историю, когда супруга буквально добила его, заодно заставив подруг открыть в изумлении отсутствующие рты:
   - Пора нам, Витенька, заводить своих детишек. Я как раз хочу двоих - мальчика и девочку...
   - Ура! - первой заорала Дездемона, - чур, я девочке имя придумаю!
   - Тише ты! - шикнули на нее сразу четверо встревоженных женщин, - не видишь, Николаичу плохо!
   Пятая, сама Валентина, уже сидела на ковре рядом с распластавшимся на нем же мужем, и баюкала его голову, прижатую к нежной груди. Он словно уже ощущала в руках легкое тельце ребенка...
   В общем, к утру все были в относительном порядке; помирились после нешуточных ссор по поводу имен будущих детей: поделились с Валей, а через нее и с Николаичем ценными советами по воспитанию малюток, на что Кошкин, до сих пор в прострации качавший головой, едва слышно прошептал:
   - Хорошо, что я в древнюю Спарту не попал...
   А потом самая юная, и самая нетерпеливая Дуньязада воскликнула, прогнав незаметно подступающий ко всем сон:
   - И чего мы ждем? Давайте приступать!
   - К чему, - хохотнула еще более веселая Дездемона, уже понявшая, какой ответ последует от арабской принцессы:
   - Как к чему?! Давайте начнем детей делать!
   Тут уже не выдержали все; даже Виктор Николаевич заржал, забыв и о головной боли, и о змее с кошаком, и о несчастном хозяине отеля. А потом замолчал, плотоядно облизав губы пересохшим языком.
   - Нет! - решительно возразила Валентина Степановна, - сначала выгоню всю дурь алкогольную из тела и души - до последней капельки. Во-вторых - к этому шагу я буду готова только после того, как буду уверена - больше ничто, никакие путешествия, не отвлекут меня от наших крошек.... (после общего хора горестных возгласов она добавила) по крайней мере, до того, пока они подрастут настолько, что их можно будет оставить с папой.
   Она опять прижала голову Николаича к общей на шестерых груди, и полузадушенный муж прохрипел сквозь соблазнительную плоть:
   - Ну и брось свои приключения к чертовой матери; у нас и здесь, в двадцать первом веке, найдется, чем заняться.
   - Не могу, - Валентина со вздохом отпустила супруга, - вот прямо сейчас что-то  зовет меня в неведомое:

     Он взнуздал коня лихого
     И запряг в златые сани.
     Сам уселся он на сани,
     Сел удобно на сиденье
     И коня кнутом ударил.

   Она действительно взмахнула рукой, которой сжимала рукоять невидимого кнута, и Виктор Николаевич сам не заметил, как оказался сидящим в дальнем краю необъятной кровати - с ноутбуком на коленях, и взглядом, прикованным к экрану. Ровно через минуту Кошкин торжественно заявил:
   - "Калевала"... карело-финский эпос. Как тебя далеко занесло... В самую Лапландию, на родину Деда Мороза.
   - Дед Мороз...  это кто? - осторожно спросила принцесса Дуняша.
   - Это сказка, - серьезно ответил ей Николаич, - сказка про север, про жгучие морозы, про места, где живут северные олени, а коварные Снежные королевы завлекают в ледяной плен доверчивых мальчиков.
   - Я не хочу на север, - Дуньязада готова была разразиться рыданиями.
   Одного она не учла - Валентина Степановна давно забыла - что это такое, рыдать и биться в истерике. Кошкина очень удачно вспомнила шакала Табаки (общий вопрос: "А кто это такой?!"), и его знаменитую тираду: "А мы пойдем на север!", и заявила - громко и непреклонно:
   - Завтра же... нет - сегодня! Да, сегодня же летим в Финляндию. И знаете почему?
   -   Почему? - горестным хором воскликнули подруги.
   - Почему? - еще громче спросил Николаич, готовый немедленно отправиться  хоть на Северный полюс - только вместе с супругой.
   - Потому что, - Валентина обвела всех победным взглядом, - в Финляндии давно объявлен сухой закон.
   - Это  ты "Особенностей национальных охоты и рыбалки" насмотрелась, - проворчал Виктор Николаевич, опять приникая к клавиатуре ноутбука.
   Скоро и он, и Валентина мирно дремали под одной простыней, а с экрана  радовали зрительниц герои всех серий "Особенностей". Не знающие потребности в отдыхе эллинки, русская княгиня, и Дуняша с Дездемоной, крепко обнявшиеся внутри мерно сопевшей Кошкиной, неведомым образом начинали примерять к собственным буйным характерам повадки горячих финских парней...

     В серебре я не нуждаюсь,
     Твое золото на что мне!
     У меня его довольно,
     Кладовые им забиты,
     Сундуки набиты ими.

   Валентина, а за ней и Виктор Николаевич прошли вдоль строя склонившихся в поклонах служителей отеля с лицами властителей, одаривших подданных неземной благодатью одним лишь своим появлением. Насладившись поистине королевским завтраком (а заодно и обедом - время-то было уже почти двенадцать), поданном в отдельном зале, один неизвестный миру олигарх и шесть красавиц в одном теле, которое этот "олигарх" бережно поддерживал под локоток, в последний раз насладились ласковой соленой водичкой Персидского залива, и отбыли в аэропорт, сопровождаемые почтительной и облегченной улыбкой хозяина отеля, на этот раз оставшегося безымянным. Никакой компенсации за полученные душевные травмы Валентина, несмотря на яростное возражение Ярославны, не потребовала. Даже не стала интересоваться, куда дели останки несчастных животных. Хотя в душе смутно ворохнулось неясное предчувствие, заставившееся тревожно зашевелиться подруг.
    Валентина Степановна поспешила успокоить их, резонно заявив, что проблемы нужно решать по мере их поступления. А Виктору Николаевичу, тоже уловившему это треволнение, кивнула повелительно: "Не отвлекайся, работай!". Кошкин послушно уткнулся в ноутбук; сейчас он пытался выбрать наиболее рациональный и комфортный маршрут нового путешествия. Дело в том, что столицу крохотного эмирата и Хельсинки не связывали линии прямого беспосадочного перелета. Наконец, маршрут был утвержден, билеты куплены, и счастливый до умопомрачения хозяин отеля наконец-то выпрямил спину, которую согнул утром, перед дверью апартаментов Кошкиных, и так и не разгибал ее...
    К самолетам, к чудесным видам в крошечных иллюминаторах Валентина Степановна с подругами давно привыкла. В этом полете интересно было наблюдать разве что картинку того, как стремительно истекало, оставалось далеко позади лето, и как промелькнула под крыльями аэробуса осень, и вступила в свои права зима. Параллельно шел увлекательный процес изучения рун карело-финского эпоса...

     Месяц, солнце золотое
     И Медведица на небе!
     Из неведомой мне двери,
     Из затворов непривычных
     Очень тесного жилища!

   Вообще-то салон "Боинга", а особенно его бизнес-класс был достаточно просторным. Но Валентине  хотелось вселенского простора, общего внимания; восхищения и изумления. Как же - ведь она впервые выходила в свет, да еще в европейской столице, в роскошных мехах. Драгоценные соболя воротника нежно ласкали подбородок, выставленный вперед так царственно, что окружающий мир воспринял появление Валентины Степановны Кошкиной на трапе, как визит главы могучего государства, прибывшей принимать капитуляцию у побежденной страны. Она даже остановилась было в недоумении: "А где красная ковровая дорожка?! Где почетный караул?!!". Эта ее обида и ярость разлилась по территории аэродрома, став причиной сразу нескольких мелких аварий. Так, у  соседнего самолета заглядевшийся на Кошкину водитель  трапа подогнал его к месту, где никакой двери  не было, и, скорее всего, никогда не будет. А два бензозаправщика едва разъехались, чудом не устроив первую в этом аэропорту катастрофу...
   Финляндия надоела всем за два дня. Общее мнение высказала Дездемона:
   - Скучно. Да - чистенько, аккуратно, никто матом не ругается, на красный свет дорогу не перебегает... А женщины здесь!!!
   Да - с последним утверждением согласился даже Николаич, который прекрасными мог назвать в целом свете только Валентину, да свой ноутбук. Красивые женские  лица в толпе редко, но мелькали. Но, каждый раз, проходя мимо таких красоток, Кошкины слышали русскую речь. Местных красавиц ни разу не углядела даже глазастая Дуньязада, у которой взгляд был словно заточен на поиск конкуренток.
   - А магазины тут, - продолжила ныть Деждемона, - ну что  здесь за бутики после итальянских? Сплошной Китай!
   - А СПА  в отеле! - проворчали сразу две эллинки. Пусть там десять саун, пусть бассейны с искусственной волной и горки, с которых Николаич так и не решился спуститься - пока мы сами не сунули его в трубу...
   Тут все невольно заулыбались, а Кошкин побледнел, вспомнив не самый прекрасный миг своей жизни.
   - Да тут даже полиции нет! - воскликнула в свою очередь Ярославна, - словно в городе никто не нарушает закон.
   - Нет?! - Валентина вдруг резко повернула, и ступила на проезжую часть, на "зебру", не украшенную пока зеленым человечком на табло. Пронзительно завизжали шины; враз остановились сразу обе стороны движения.
   - Смотрите, любуйтесь! - Кошкина гордо несла свою фигуру, обернутую уже в другую шубку; короткошерстную, из шкуры неизвестного зверя, купленную в "скучном" магазине по собственному, изобретенному недавно принципу: "Понравилось, и купила!".
   Любовались все - и пешеходы, не решившиеся преступить бордюр даже после того, как "зеленый человечек" все-таки замельтешил на табло; и водители, так и не отпустившие рук с клаксонов, и четверо полицейских, выскочивших непонятно откуда - словно чертики из табакерки.

     Кто мечи боится мерить,
     Осмотреть мечи боится,
     Я того моею песней
     Превращу в свиное рыло.
     Я таких людей презренных
     По местам упрячу разным:
     Уложу в навозной куче...

   Ни один из полицаев не осмелился сорвать с пояса дубинку; уж в таком случае Валентина нашла бы для каждого из них персональную "навозную кучу". Теперь же она царственно прошагала мимо застывших столбами блюстителей порядка, и уже за поворотом, на соседней улице, повернулась к  семенившему за ней Николаичу:
   - Витенька! - пропела она так, что волосы на теле Кошкина зашевелились даже там, где они никогда не росли, - а поищи-ка нам каких-нибудь приключений, местной экзотики.
   Общий на шесть красавиц пальчик ткнулся в ноутбук, который всегда был при супруге. Николаич послушно кивнул, и уже совсем скоро, едва успевая за размашисто шагавшей Валентиной, предложил:
   - Вот! Экзотика - тур к лапландским аборигенам. Катание на оленьих упряжках, рыбалка на баркасах, и ночное бдение - с ужином из пойманной рыбы и танцами - камланием местной шаманки.
   - "Самолет хорошо, а олени лучше!", - начала цитировать Валентина Степановна; нетерпеливая Дуняша перебила ее счастливым криком:
   - Танцы! Хочу на танцы...
   Уже через пятнадцать минут все было решено - заказан вертолет, и в стойбище была отправлено повеление Кошкиной: "Рыбу наловить заранее!"...
   Грозный рокот вертолетного двигателя поразил воображение гостий из далекого прошлого; Николаича он явно напугал.  А сама Валя вдруг наполнилась нетерпением; ожиданием какого-то озарения - ничуть не меньшего тех чудес, по волнам которых она плыла последнее время.
   Вертолет резко "клюнул" носом вниз; женщины внутри Валентины испуганно ойкнули, но, как оказалось, все так и было задумано. Потому что именно это маленькое стойбище внизу ждало высоких гостей. Высоких - потому что даже совсем не крупный Николаич выглядел великаном рядом с аборигенами, одетыми к какие-то кожаные куртки до колен, и весело скалящимися; прежде всего Валентине. Лишь одна из хозяек становища была вровень с русской гостьей  - та самая шаманка, к которой, как оказалось, и тянулось сердце Кошкиной. Костер посреди чумов, выстроенных полукругом, уже горел - большой, яркий настолько, что ничего и никого (даже обещанных оленей) за пределами освещенной площадки не было видно. А вот обещанная рыба была - ее чуяло обострившееся за недолгий полет обоняние Валентины Степановны. Но голод был вполне терпимым: нестерпимым было желание пообщаться с шаманкой, с духами, подвластными ей. И та словно поняла ее, открыла совершенно беззубый рот:

     Мне навеял песен ветер,
     Принесли морские волны,
     Мне слова сложили птицы,
     Речи дали мне деревья.

   - Может, ты, старая колдунья, и написала это строки... давно - века назад? - невольно задала вопрос Валентина.
   А шаманка вдруг кивнула, словно соглашаясь с эти утверждением, а потом шагнула вперед, заглянув в глаза гостьи.
   - Гостий! - воскликнула она, и Валентина с подругами совсем не удивились.
   Если их общую сущность видит, и общается с ними Виктор Николаевич, почему бы царственных женщин не разглядеть и старой колдунье. Разглядела! И медленно, со скрипом в суставах и согбенной спине преклонила колени, вызвав общий вздох и изумление у своих малорослых соплеменников.
   - Царица, еще одна, третья.., - шептали старческие губы, и Валентина вполне понимала ее.
   Это был язык Калевалы, бесхитростный и правдивый; язык, на котором говорят, что думают. На последней - на смешливой Дуньязаде - колдунья словно споткнулась сознанием, в недоумении воскликнув чуть громче:
   - Ты тоже повелевала народами; бросала целые сонмы подданных в сраженья. Но больше ты танцовщица, девочка! Танец твоя жизнь! Пройдешь со мной по большому кругу провидения?
   Кивнули все, и прежде всех Валентина. Она, наконец, поняла, что именно сюда ее влекло неведомое, и могучее чувство; что именно здесь она сможет познать тайну, и что без этого познания окунаться в прошлое никак нельзя. По той причине, что дорогу назад можно не найти...
   Грозно загудел бубен. Это был еще не танец, и даже не его прелюдия. Шаманка словно настраивала свой инструмент, протягивая его кожаную составляющую огню. Казалось - еще пару мгновений, и теперь уже жалобно рокотавший бубен сейчас лопнет от немыслимого натяжения. Но нет! Шаманка  отпрянула от огня, буквально облизывающего ее своими жаркими языками, и помчалась с невиданной скоростью вокруг него - словно пионеры, в безумной "Летке-Енке". Валентина Степановна едва успела вспомнить, что и танец этот, из далеких школьных годов, был импортирован вроде бы как раз из этих холодных мест. А потом и ее, и всех подруг закружило в неистовом хороводе...
   Казалось, можно ли было объять огромный костер двум женщинам, одна из которых совсем недавно едва могла поднять руки в жестких рукавах кухлянки? Двум - нет. Но сейчас в колдовском хороводе крепко сцепились ладошками сразу семь женских ипостасей; и невозможно было разглядеть - кто выше подкидывал ноги, и громче орал что-то неразборчивое - юная Дуньязада, степенная Ярославна, или шаманка, так и не назвавшая своего имени.
   - И не назову! - колдунья остановилась, разом прерывая и безумный бег, и жалобный вой бубна, и ярость костра, только что готового поглотить плясуний.
   Теперь все жадно вслушивались в странные слова, которые понимали лишь шесть подруг. Это был древний язык, на котором люди говорили, когда даже  названия такого - Суоми - не существовали. Именно на этом языке впервые прозвучала "Калевала", тогда много звучнее и многограннее, чем ее бледная копия двадцать первого века.
   - Не назову, - повторила шаманка, - иначе и я попаду в неразрывный колдовской круг заклятья, которое наложила на вас та, кого вы не пожелали назвать седьмой сестрой.
    - Да ей самое место в аду, а не рядом с нами! - первой воскликнула Дездемона, имея в виду, конечно же, Роксолану-Хюррем.
   - Подожди, - подвинула ее внутри Валентины практичная Ярославна, - скажи нам, бабушка, что это за заклятье, в чем его суть, и кто сможет разрушить его? Ты сможешь?
   Шаманка надолго уставилась в огонь, который стал на глазах усыхать, меркнуть - так, словно старуха пила его энергию долгими глотками.
   - Путь ваш, - начала она, наконец, вещать, - извилист и полон злоключений. Но вы сами выбрали его, и сами вправе завязать узелок, уподобиться простым смертным, каких вокруг вас - тысячи и мириады. Но колдунья, которую вы обидели и оскорбили, завязала свой узел, превратив вашу тропу в петлю. И предопределено вам возвращаться в одно и то же место; сколь сильно бы вы не пытались избегнуть его. И я - увы - не могу помочь вам. Силы колдуньи беспредельны, и только она сама сможет развязать узел. Я сказала!

     Вековечный прорицатель!
     Вороти назад  заклятье,
     Жизнь оставь мне дорогую,
     Отпусти меня отсюда!
 
   - Отпусти, - вырвался слитный стон шести женских сердец.
   И шаманка действительно отпустила - свой бубен, который свалился прямо в костер, и там обиженно взвыл, а потом взорвался, заполнив мир ослепительным светом, который после сумрака наступающей полярной ночи заставил закрыть глаза всех - в том числе шестерых подруг...
   Валентина страшилась открыть глаза, и увидеть... очередное тело - мужское, потрепанное, и бесконечно усталое. Больше не от физических нагрузок - какие нагрузки могут быть у базилевса, императора Священной Византийской империи?
   - Да, - подтвердил тусклым голосом ничуть не удивившийся дружному ойканью женских голосов хозяин их нового тела, - я Лев Шестой, император. Сейчас меня называют Мудрым, или Философом, а как назовут потомки... Все будет зависеть от того, отобьется ли великая Византия от диких полчищ князя русов Олега, прозванного Вещим.
   - Ой! - еще раз воскликнула Ярославна, заставив императора резко открыть глаза, - это же дядюшка Олег, опекун моего Игоря. Но он ведь давно уже... того - змея из конской головы...
   - Значит, мы попали сюда раньше, - остудила ее горячий порыв Кассандра, - и попали куда надо. Точнее - куда не надо... не соврала шаманка!
   Теперь вниз, с высокой крепостной стены, смотрели все. Конечно, долгое владычество мусульманских султанов сильно изменила столицу Византии, но повернуть вспять воды великого Босфора не было под силу никому, даже богам. И златокупольная София в своем первозданном виде была вполне узнаваема. А вот каменного желоба, по которому в холодные воды пролива скользнул мешок с телом Хусейна и дюжиной разъяренных тварей, пока не было.
   - И как мы будем решать нашу проблему? – первой озадачилась Кассандра, - или «мудрый философ» одарит собственную империю еще одним памятником – тем самым желобом.
   - А давайте сначала решим мои проблемы, - жалобно попросил император, - если полчища русов, что идут сюда на тысячах ладей с востока, возьмут Византию, некому будет строить этот ваш желоб!
   Он опять вперил свой взгляд налево, а потом направо; по глади темной, свинцовой поверхности Босфора. Словно никак не мог решить – откуда ему ждать рати таинственного и страшного Вещего Олега.
    Да, - усмехнулась в его душе Валентина, и Ярославна согласно хохотнула, - мы, русские, такие.

     На хребет прозрачный моря
     На равнины вод открытых,
     Начал дуть свирепый ветер,
     Поднялась с востока буря.

   Ветерок с Босфора дул  вполне умеренный, и достаточно теплый; и полчищ русов пока не наблюдалось. Но император зябко поежился, потому что его собственные руки, управляемые бесцеремонной Дездемоной, распахнули настежь шитое золотом одеяние монарха, и нырнули в такие же роскошные штаны, вызвав слитный вздох изумления в толпе подданных, которая молча грудилась за спиной Льва.
   - Действительно лев! – подтвердила шаловливая венецианка, не обращая никакого внимания на возмущенный крики императора внутрь себя, - все на месте – не то, что у главного евнуха султанского гарема.
   Она  же первой и уловила горестное смущение Льва Философа; его мелькнувшую, и тут же растаявшую мысль:
   - Увы – об этом я теперь могу только философствовать.
   - Не получается, что ли, с такими как мы? – не унималась Дездемона.
   - Раньше получалось, еще как! Три раза был женат официально. В четвертый раз… на любезной моему сердцу Карбонопсине…
   - Какой-какой псине? – расхохоталась, не выдержав, Валентина Степановна, - ты у нас еще тот затейник, оказывается; философ-зоофил!
   - Чернобровая – так переводится имя моей четвертой, самой любимой жены, - обиделся император, - церковь наша разрешает лишь три брака… даже императором. Патриарх Николай, именуемый Мистиком, отлучил меня от церкви…
   - А ты? – перебила его нетерпеливая Дуняша.
   - А я отлучил его от власти, - хохотнул Лев, - или я не император?! Выгнал из патриаршего дворца и из города, и назначил нового – Евфимия. Тот и обвенчал нас с Карбо…
   - Да, хорошо быть императором, - перебила его мечтательно Дуньязада; она явно вспомнила сейчас свой дворец, и свое царствование, в отличие от византийского, ничем не ограниченное.
   - Потом будешь предаваться воспоминаниям, - Кассандра вернула всех к суровым реалиям имперской действительности, - продолжай… философ.
   - Четвертая жена родила мне сына, наследника – Константина Багрянородного, и это главное, что я свершил в своей жизни. И сил на свершение новых подвигов больше нет. К тому же мне уже целых сорок два года!
   - Столько не живут, - хмыкнула Валентина, которой была младше императора лишь на два года, и которая несколькими днями раньше впервые задумалась о наследнике (или наследнице), - но ты не беспокойся. Нам от тебя никаких подвигов не нужно. У нас для этого муж есть (подруги дружно хихикнули: «Один на всех?!»).
   Валентина Степановна грозно нахмурила чужие брови, резко выдернула ладони императора из его собственных штанов, и… громко расхохоталась. За плечом Льва Шестого теперь громко зашептались; как поняли все гостьи императорского тела, такое поведение не было присуще монарху. Кошкина опять открыла невидимый рот, чтобы рассказать, какая колдовская сила занесла их на крепостную стену во второй раз, и что им нужно им священной Византийской империи.

     Так из сырости ты выйди
     И пройди ко мне тропинкой,
     Расскажи свое несчастье
     И судьбу свою поведай.

   Увы – на этот раз Валентине Степановне не удалось пройти по тропинке императорской души, и рассказать про общие на шестерых женщин несчастья, а также поведать свою судьбу (в последнее время тоже общую). Волнение позади, в толпе, стало напоминать слабенький шторм. И совсем неожиданным раскатом грома стал громкий крик:
   - Русы!
   К кричавшему повернулись все; в теле императора сразу семеро. Высокий византиец в скромном наряде, и с саблей на боку, показывал совсем не на Босфор. Лев Философ даже не стал возражать в изумлении, когда пораженная больше других Дуньязада принялась тереть его кулаками глаза. Потому что вдали творилось очередное чудо, которое заставило теперь запричитать византийских женщин – их на стене тоже хватало. По равнине, примыкающей к столичным стенам, величаво «плыли» русские ладьи. Белоснежные паруса были до предела раздуты степным ветром; Валентине показалось, что она даже отсюда, за несколько километров, слышит скрип громадных деревянных колес, на которые поставили свои суда хитроумные русы.
   - Ай,  да Олег, ай, да Вещий! – простонал император, схватившись руками за голову уже по собственной воле, - распознал-таки ловушку! Мы ждали в Босфоре весь его флот. А потом – перегородить пролив цепями, и обрушить на ладьи всю мощь византийского оружия – катапульты, скорпионы, греческий огонь…  Кто предал нас? Кто донес руссам наш тайный план?!
   - Так он же Вещий, - рассмеялась в душе императора Ярославна, явно довольная прозорливостью соотечественника, - ему никакие соглядатаи не нужны. Он напрямую с богами говорит.
   - Бог един, - попытался сурово поправить княгиню Лев, - и…
   - Это ты дядюшке Олегу будешь объяснять – когда тебя к нему приведут с веревкой на шее. Не боись – похлопочу за тебя по-родственному; только тебе нужно успеть помочь в нашей беде…
   Императора увели, почти унесли под руки во дворец. А уже там началось достаточно бестолковое совещание, в котором каждый старался перекричать другого. Император молчал; точнее, общался внутри себя с женщинами, которые быстро доказали ему, что все уже решено на небесах, и порукой тому – история цивилизаций, о которой пришелицы могли рассказать такое…
   - Но не будем, - решительно отрезала Валентина, - хватит с тебя и знания того, что будущее есть, и что твое имя в нем не забыто. А теперь вставай, и иди – на поклон к русскому князю.
   - Как! – император даже вскочил с трона, и обвел взглядом стены зала, на которых, наверное, золота было больше, чем на куполе Софии, - идти с поклоном самому?! Даже не начав битвы?!!

     Вы куда меня ведете,
     Отправляете бедняжку,
     Что я слезы проливаю,
     Что я мучаюсь печалью
     Что забот имею столько,
     Что терплю такое горе.

   - Горе он терпит, "бедняжка"! - возмутилась Кошкина, - Заботы имеет он! А такую песню слышал: "Жила бы страна родная, и нету других забот!"?
   - Нет! - растерялся император.
   - Хочешь видеть свой город, и свою империю в руинах? Тогда вступай в битву, - Валентина решила приоткрыть краешек будущего, - князь Олег мудр. Быть может, он и придумал пословицу о том, что не нужно резать курицу, несущую золотые яйца… Здесь таких яиц (она обвела рукой императора стены, отчего шум в зале мгновенно умолк) можно изготовить столько, что птицефабрика позавидует. Вот – слышишь? Нас уже приглашают!
   В открытые окошки зала, из которых, кстати, тоже можно было отковать немало золотых яиц, или других безделушек, ветром занесло хриплый призыв походных труб русского войска.
   - Русы, - в который раз за сегодняшний день выдохнули перепуганные византийцы.
   - Хорошо, - император склонил голову перед женской мудростью, а потом воскликнул, уже вслух, – приведите ко мне сына!
   Прощание с наследником, красивым мальчиком лет трех в нарядном камзольчике, прошло на удивление быстро. Общим на шестерых материнским чутьем гостьи императора поняли, что мальчугана оторвали от очень важной для него забавы, и что его сердце и помыслы где-то там, далеко от отца. Они прижали Константина к груди, ставшей, вроде бы, на пару мгновений необычайно мягкой, и передали его в руки двух служек, вызвавших у всех не очень приятные воспоминания. Вот таким же потухшим взглядом смотрел на окружающий мир Хусейн, главный евнух гарема султана Сулеймана. Подруги постарались поскорее изгнать этот образ из головы императора, задав вполне обычный вопрос:
   - Ну, что делать будем?
   - А вы что посоветуете?
   - Договариваться - что же еще? - пожала мужскими плечами Ярославна, - но не сразу. Гони отсюда всех в шею. Объяви свою высокую волю - типа...
   - "Чапай думать будет!", - подсказала Валя.
   - Вот-вот! И желательно, не на пустой желудок.
   В животе Льва тут же что-то заурчало; женщин рядом с желудком испугал не этот противный звук, а нешуточная боль, скрутившая императорское тело.
   - Вот так всегда, - пожаловался он гостьям, - как только речь зайдет о еде...
   Лев Философ встал, абсолютно философски предоставив организму самому справляться с недугом, и погнал всех из зала. Потом он махнул как-то особенно, и в дальнем углу, у окна, в которое можно было наблюдать за кораблями, неспешно курсирующими по Босфору, тут же материализовался стол, а на нем...

     Ел я многое на свете
     Я глотал козу с овцою
     И нетельную корову,
     Кабана глотал, бывало,
     Но такого я ни разу
     Не отведал ни кусочка!

   - Теперь я понимаю, - протянула Дездемона, сама всю жизнь любившая вкусно поесть, но не забывавшая о такой важной штуке, как женская талия и целлюлит, - почему большинство царей и императоров померли от желудочных колик. Ну, или от ожирения.
   - И я тоже? - как-то отстраненно спросил император, потирая общими на всех ладонями.
   - Не знаю, - честно призналась венецианка, - знать бы заранее, что мы к тебе в гости попадем, порылись бы в интернете.
   - Интернет - это что? - попытался спросить Лев с ртом, полностью набитым каким-то нежным, тающим на языке мясом.
   Дездемона тем временем выбирала из сонма яств кусочек попостнее, потому вопрос пропустила мимо ушей (чужих), и продолжила свою тираду:
   - А так мы даже не знаем, в каком году твоя Византия станет столицей Османской империи.
   - Как Османской? - плотный кусок пищи, не успевший провалиться в больной желудок императора, застрял в горле, и Лев судорожно схватился за собственное горло, чувствуя, как время стало осязаемым, материальным.
   Оно, словно маятник огромных часов, било и било по венценосной макушке, замедляя свой бег; явно отсчитывая последние мгновения жизни императора. Женщины в его душе заполошно закричали, но кто мог их услышать, кроме самого императора, уже воспарившего частью души к богу. Лишь та же Дездемона вполне философично констатировала:
   - Вот еще один способ покинуть этот мир по-императорски.
   А руками Льва Шестого тем временем завладела Валентина Степановна. Откуда-то в правой из них оказался молоток, которым властитель священной Византийской империи принялся крушить драгоценный фарфор, и корежить тонкое золото кувшинов и чаш. Теперь женщины стонали от вида того, как безвозвратно размазываются по столу яства, многие из которых они видели впервые в жизни.
   - И, скорее всего, - прокомментировала Валентина,  с трудом кивнув слугам, заполнившим немалый зал, - никогда больше не увидим.
   Придворный лекарь вполне профессионально "вышиб" пробку из глотки повелителя, и велел убрать и стол, и вообще все, что только могло напоминать о еде. Очевидно, он тоже знал о профессиональном недуге царей и падишахов...

     Редко мы бываем вместе,
     Редко ходим мы друг к другу
     На пространстве этом бедном
     В крае севера убогом.

   Вообще-то край был самым что ни на есть южным, цветущим. И пространства были не бедными - до сегодняшнего дня. Теперь же предместья Византии чернели развалинами; кое-где еще курились дымки пожарищ. Так что наши героини, а вместе с ними и император Лев Шестой Философ, не спавшие всю ночь, теперь могли убедиться - едва слышные крики, в большинстве своем женские, им не померещились. Славянские воины, имевшие своей целью богатый Царьград, не погнушались и более скромной добычей. Никто - даже Валентина Степановна, представительница "гуманного" двадцать первого века - осуждать русов, и биться в истерике не стал. Времена, понимаешь ли, были такие. И утонченные византийцы с такой же философской безмятежностью жгли бы и насиловали в русских селениях - представься им такая возможность. Рус, стоявший сейчас перед императором, своей могучей фигурой, суровым, непреклонным выражением лица, словно говорил: "Только попробуйте!". Грозный строй воинов за его спиной; нависавшие за этой ратью крутобокие ладьи, которых было не счесть, подтверждали его слова.
   За спиной Льва народу было не меньше. Но той могучей уверенности в собственных силах и праве решать судьбы народов, которые волнами накатывали от русской рати,  император не чувствовал. Да - золота ("Пока нашего", - с горечью подумал Лев) на византийских стражниках,  особенно знати, было не в пример больше. И острия копий сверкали на солнце ярче, но...
   - С чем пришел? - грубо прервал его размышления князь Олег, - если с предложением каким - говори. Купить хочешь свободу себе, и своему городу - я буду думать. Но цену назначу немалую... Хватит ли у тебя, Философ, золота?
   Император Византии гордо вздернул подбородок: "Что значит, не хватит?!".
   - А иначе..., - русский князь провел рукам по окрестностям, остановив ее в направлении самого большого пожарища, - очень сладкие у вас, царьградцы, женки. Ну, как женки...

     Дома девушка на воле -
     Точно ягодка на поле,
     А жена при муже - точно
     На цепи сидит собака,
     Редко раб увидит ласку,
     Но жена совсем не видит.

   Естественно, эти строки из "Калевалы" князь Олег процитировать не мог. Это Ярославна так отреагировала на его хмыканье. А потом взорвалась возмущением уже вслух, несмотря на вопли императора внутри себя:
   - Да что ты такое, дядюшка, говоришь! Видел бы ты, как девки в гаремах османских живут - по десятку и поболе на одного мужичка. А слово поперек скажешь - так тебя сразу в мешок, да кошку со змеюкой туда же. И в воду!
   "Дядюшка" даже отшатнулся,  а потом вгляделся в лицо Льва; в его потемневшие от гнева и бессилия глаза, и, очевидно, что-то там разглядел.
   - Вот тебе мое слово, племянничек... (или племянница?). Поход был долгим, трудным. Возвращаться - против течения - еще тяжелей. Так что выкуп за твой город по целой гривне на уключину...
   - Да что же ты такой скромный, князь Олег, - это не выдержала уже Валентина, - в городе золота, да каменьев столько, что твои ладьи доверху нагрузить можно. По десятку гривен на уключину... а лучше - для круглого счета - по дюжине.
   Император внутри себя лишь крякнул; ему слова пока не давали.
   - И еще дань на каждый русский город, которые воинов дали на поход, - добавила (тоже вслух) Дуньязада, - у нас так всегда делали.
   - А еще, - поспешила вставить свое слово Пенелопа, пока Философ не грохнулся в обморок, - договор подпишем - на беспошлинную торговлю!
   - Годится! - кивнул русский князь, - будем писать договор?
   - А чего его писать? - буркнул теперь уже истинный хозяин императорского тела и разума, - разве что насчет торговли. А золото прямо сейчас начнем собирать. Как бы не пришлось (это он уже не Вещему, а внутрь себя) крышу с Софии сдирать.
   - Не прибедняйся, - шикнула на него Валентина, - во дворце, быть может, и обдерешь. А лучше - потряси своих богатеев; пусть за отчизну Царьградскую порадеют, не поскупятся.
   Вещий князь словно слышал эти слова: он кивнул, и вытянул из пояса, который подчеркивал его статную фигуру в походном камзоле, огромный топор, или секиру - никто из подруг никогда такую штуку не то что в руках не держал; даже не видел прежде; как и император Лев, кстати.
   - Вот, - протянул Олег оружие византийцу, - в знак заключения договора, и нерушимой дружбы Царьграда и Киева, матери городов русских.

     Поклянись мне вечной клятвой,
     Что войны ты не затеешь,
     Как бы золота не жаждал,
     К серебру бы не стремился.

   - Кто бы говорил про злато-серебро! - Философ осторожно принял дар; и сам он, и женщины ощутили вдруг, как тело налилось могучей уверенностью - словно часть Олеговой силы передалась сейчас немощному императору вместе с оружием. Лев перехватил его поудобнее - уже в одной руке, и с некоторой беспомощностью уставился в ухмыляющееся лицо руса - отдариваться-то было нечем!
   - Как это нечем? - рассердилась, а потом расхохоталась Валентина, - а это?!
   Рука императора без всякой команды с его стороны нырнула за пазуху, и вытянула оттуда молоток Пигмалиона. Теперь настала очередь Олега изумляться. Он повертел в руках несуразный, на его взгляд, дар; даже сделал было движение, чтобы вернуть "игрушку", какой невместно забавляться взрослому мужу.
   - Бери-бери, - подмигнула ему Валя императорским глазом, - чем щит к воротам Царьграда прибивать будешь?
  - Щит! Прибивать?! - злая усмешка раздвинула губы князя, показав на удивление ровные и крепкие для его возраста зубы.
   А лицо Льва Философа заполнилось смертельной бледностью от такого унижения - щит на воротах означал, что город принадлежит его владельцу, и что только милостью русского князя стены Царьграда до сих пор стоят, а его жители не угнаны на невольничьи рынки. О том, что на Руси рабства нет, императору никто рассказать не удосужился...
   Три дня считали; взвешивали и перевешивали дань. Естественно, ни император, ни Вещий Олег такими скучными делами не  занимались. Они вообще больше не встретились, хотя Ярославна намекнула было, что не прочь побеседовать с родичем. Увы - сам князь наотрез отказался от такой встречи. Что-то, видимо, чувствовал неладное.
   - Ну, и правильно, - согласилась даже русская княгиня, - не сдержалась бы, ляпнула что-нибудь несуразное, и порушила ход истории.
   - Давайте лучше свою проблему решать, - Дездемона ощутимо ткнула локотком внутри пребывавшего в каком-то оцепенении Льва.
   Попала удачно, в больной желудок - так что тот сразу вскинулся, вскочил с малого трона, и забегал по зале, золотых стен которой так и не тронули.
   - Да я на все согласен, - завопил он, не обращая никакого внимания на стражу, замершую у двери, - скажите только, что надо сделать, и покиньте меня, ведьмы проклятые!
   - Если бы мы знали! - вздохнули обе эллинки, - а пока... идемте  спать. Завтра поутру русичей провожать; а ночью - глядишь, и приснится что путное.
   Император, окруженный стражей, отправился в опочивальню. На огромной кровати, где он все три ночи спал один, легко поместились бы все шесть его незваных гостий.
   - Но тогда, - резонно подумал он, забыв, что все его мысли читаются, как в открытой книге, - мне самому пришлось бы спать на полу. Потому что я лучше бы со змеей на ложе  лег, чем с этими колдуньями.
    -  Кто бы тебя под это одеяло пустил? - фыркнула Дездемона, глядя, как две рабыни откидывают широченное - на всю кровать - одеяло.

     Никогда того не видел,
     И не видел, и не слышал,
     Чтобы жены и девицы
     Насмехались надо мною.

   А в следующее мгновение Философ вскинул  руки к  ушам, чтобы отгородиться от нестерпимого визга, который исторгся из девичьих грудей; Лев тут же перекрыл его  почти поросячьим: "Уи-и-и!..". И было отчего - под одеялом лебяжьего пуха его венценосное тело ждали два "подарка" - дохлая кошка с вытаращенными глазами и свернутой набок шеей, и длинная змея какой-то необычной, плоской, формы; тоже мертвая. Вокруг этих жутких монстров расплывались мокрые пятна - словно сюда, под одеяло, их выбросило прямо из Босфора. Женщины внутри императора лишь поморщились,  а потом расцвели улыбками; после ликующего возгласа Кассандры:
   - Вот он, знак свыше! Эти миленькие зверушки и помогут нам разорвать кольцо заклятья!
   - Как?! -  тут же "подступила" к ней Дуняша, - сунем императора в мешок, вместе с ними  (ее пальчик нацелился в мертвые артефакты, но очень "удачно" попал в желудок, отчего Лев замолчал), и в Босфор?  Так желоб же еще не соорудили...
   - Не надо меня в Босфор, - прошептал мертвецки бледный император, - я вас очень прошу.
   - Никого не надо в мешок, - Кассандра сказала это не ради успокоения Философа, а разъясняя свой замысел, - кто помнит место, где строили усыпальницу Роксолане?
   - Я! Я! - сразу пять ладошек потянулись вверх, как у прилежных школьниц; император помедлил, и на всякий случай последовал их примеру.
   - Да я и сама помню, - рассмеялась троянская прорицательница, - мы сейчас же идем туда. А ты (повелела она Философу, и тот покорно склонил голову) вели принести сюда мешок, и пусть за нами следуют человек двадцать копателей - с лопатами... или чем тут у вас могилы копают?
   - Могилы?!!

     И несчастье от заклятий
     Силой круга чародеев,
     И певцов весьма искусных,
     На седалище злых духов,
     На полянах для гаданья,
     На равнинах бога смерти
     Изнутри тебя явилось.

   - Ничего тебе не явится, - проворчала Валентина, - наоборот - закопаем вот эту мерзость.
   Она недрогнувшей рукой (чужой, естественно) бросила в открытый мешок кошку со змеей, и добавила, подмигнув внутрь, подругам:
   - А вместо искусных певцов явишь  миру не менее волшебных плясуний. Ну, или плясуна.
   Император отдал нужные распоряжения дрожащим голосом; видимо, перспектива оказаться в могиле его прельстила ничуть не лучше купания в Босфоре. Холодный ночной воздух не добавил ему оптимизма. В свете факелов, озарявших большую площадь, было хорошо видно, что Лев дрожит теперь всем телом. Впрочем, его гостьи тоже тряслись - от возбуждения и нетерпения. Наконец, мягкий сапожок императора топнул по камню: "Копайте здесь!". Пару раз он едва не скатился в быстро растущую яму - это нетерпеливая Дуньязада подскакивала, чтобы воскликнуть: "Может, хватит?".
   - Нет! - Кассандра подгоняла могильщиков твердым императорским голосом, - копайте еще... чтобы через века новых копатели не наткнулись на "подарочек" - когда будут рыть яму под фундамент.
   Наконец, Философ собственными руками бросил мешок в котлован, украдкой отер ладони о штаны, и спросил у "колдуний":
   - Все, закапываем?
   - Вообще-то, - Валентина  принялась стращать замогильным голосом и его, и стражу с копателями вокруг, - полагается закопать в яме всех свидетелей. Вон - в могиле Чинзисхана закопали, вместе с сокровищами - так ее до сих пор найти не могут!
   - Так Чингизхан ведь еще не родился, - прыснула смешливая Дездемона, - мы сейчас другое заклятие наложим - такое, что никто не осмелится отсюда даже горсть земли забрать. Пойдем, Дуняша!
   Дуньязаду не нужно было уговаривать. Изумленные подданные замерли, когда их император вдруг "поплыл" в танце. Затем изумление зрителей сменилось восхищением, и даже благоговением; все вокруг понимали, что к подобному чуду их души вряд ли смогут прикоснуться еще раз. А чудо длилось, и длилось, пока, наконец, император не застыл на краю глубокой ямы с пальцем, повелительно опущенным вниз, в недра византийской земли:
   - Закапывайте!
   Суетясь, и отталкивая друг друга, все бросились к отвалу грунта, который полетел вниз, удивительно быстро скрывая мешок со зловещим содержимым от людских взглядов, и от первых лучей солнца. И тут же раздался громкий стук, от которого вздрогнул и император, и весь город - словно в сердце Византии кто-то вогнал острый кол!

     Оставляет сон глубокий;
     Он удар жестокий чует,
     Ощущает он страданье:
     Кол железный прикусил он,
     Сверху мягкое железо,
     Но прогрызть не может стали...

   Теперь толпа, уже отсыпавшая над местом будущего упокоения великолепной Хюррем настоящий могильный холмик, и потоптавшаяся по нему, помчалась к центральным воротам Цаарьграда. И возглавлял ее сам император, подхвативший полы роскошного одеяния, и мчавшийся вприпрыжку так, как не бегал даже в далеком детстве. Запыхавшийся, и раскрасневшийся (странно - внутри ничего не болело, впервые за многие дни, и даже месяцы), он осторожно наклонился над выступом арки центральных ворот Византии, и отшатнулся, наткнувшись на шальной взгляд русского князя. Олег - словно прощаясь с ним, Львом Философом, а скорее  с "племянницей" - отвел руку в последнем, богатырском замахе, и обрушил молоток на едва торчащую шляпку гвоздя. Щит русского воина занял место на воротах,  а в ушах императора, и его гостий, последний точный удар продолжал бухать, словно эхом, рожденным артефактом, и сквозь эти глухие удары сердца, удивительно похожие на тугие стоны шаманского бубна, Валентина услышала такой родной голос:
   - Валюша, с тобой все в порядке?
   Странно, но обращался Кошкин к супруге, и ее подругам на той самом древнем наречии  языка Суоми, который у потерявшего силу костра знали разве что шаманка, шесть красавиц разных эпох, да незримо присутствующий автор "Калевалы".
   - Все в порядке, Витенька, - Валентина, у которой немного кружилась голова, шагнула в объятия любимого мужа.

   В тексте выделены отрывки из карело-финского эпоса "Калевала"