Летом 1986 я приехал в Ульяновск, сдавать вступительные в педагогический. Июль, жара, наша деревенька как вымирала после обеда. Тишина, только картонный шорох листьев тополей над крышей, цвирканье проносившихся мимо окна к гнезду на сеновале стрижей, да сонное квохтание кур. Уезжал рано утром, по прохладе, на телеге соседа, собравшегося в райцентр. Пели песни, говорили о менявшейся на глазах жизни. Из райцентра до Ульяновска на ПАЗике, пахло потом, чесноком и резиной, солнце напекло правый висок.
Город ошеломил своим многолюдством и скоро со мной случилось то, что обычно и происходит с такими провинциалами - я заблудился. Прохожих, таких деловых, серьёзных, особенно девушек, женщин я стеснялся спросить - ещё не ответят и выйдет унизительно и глупо. Наконец решился, спросил дорогу у какой-то круглолицей, беззубой старушки, потом ещё у кого-то и ещё, нашёл университет.Экзамен был назначен на завтра, но не в три вечера, а в восемь утра, и результаты не на той неделе, а завтра.Значит придётся ночевать в городе две ночи, только вот где?
Может быть, Вы сами помните, как тогда бы с гостиницами - вечно нет мест, хотя половина номеров пустует: сидят, ждут, что нагрянет какая-нибудь делегация из Москвы. Объездив полгорода и не найдя ничего, в злобном отчаянии решил было, что буду ночевать в каком-нибудь парке, на лавочке, когда увидел на сером фонарном столбе объявление:"Сдаётся комната..." Правда дорого - два рубля в сутки, а на эти деньги тогда можно было купить килограмм говядины, но у меня не было выбора, и снова пришлось ехать через весь город в тесной, душной коробке троллейбуса.
Оказалось, что вместо обещанной комнаты я буду снимать коридор с коротким, не по росту, топчаном в недавно отремонтированной однушке-хрущёвке. Очень чистая кухня окнами в зелёный двор детского сада, маленькая ванная, светлые обои, недавно крашеные, красно-коричневые полы - в доме ещё пахло ремонтом.
Остаток дня я уделил зубрёжке - принципы обучения и воспитания, Сухомлинский, Макаренко, Пиаже, этот Выготский с его мозголомной концепцией происхождения интеллекта.
Я очнулся вечером, вымотанный и голодный, спросил у хозяйки, есть ли тут продуктовый магазин - нужно было поужинать чем-то горячим, а у меня с собой были одни холодные пирожки, сбегал в магазин за сосисками, сварил их в жёлтой, эмалированной миске.
На заводе фарш не досолили - попросил соли - нету у меня, на вас всех не напасёшься, но всё-таки принесла и грохнула на стол большую солонку с грубой, серой солью.
Уже не помню с чего мы начали разговор, если это вообще можно назвать разговором: хозяйке не нравилось, когда ее перебивали и я почти всё время сидел заткнувшись. Беженка из Белоруссии, ей было пятнадцать, когда началась война и вся дорога до конечного пункта эвакуации запомнилась как беспросветный, нескончаемый кошмар - ночи, когда приходилось спать на полу товарных вагонов, теплушки в которых было совсем не тепло, голод и смерти родных, семилетний брат, самый маленький в семье, потерявшийся под Ростовом. После войны закончила пед училище, тридцать лет проработала в школе,вышла замуж, муж умер, так и оставив ее бездетной. Жила и каждый день казался долгим, а год вечностью, и вдруг оказалось жизнь прожита, и какая она в сущности короткая.
Я слушал её, не находя в себе и намёка на сочувствие, но слушать всё равно было интересно.
Утром встал поздно, проспал, cобирался в дикой спешке, но все равно опаздывал, а троллейбус еле полз в быстром потоке машин, седеющий, толстый дядька-водитель никуда не спешил, ему не было дела до чужих опозданий. Я вошел в задание университета на пол часа позже начала экзамена, терзаемый самыми мрачными предчувствиями, к счастью, как это обычно и бывает, не сбывшимися. Сдал на отлично, приняли.
Я уезжал домой на следующий день. Утро было серое, пасмурное, ветер раскачивал шумевшие за окном верхушки берёз. Моей хозяйке нездоровилось и оттого прощание вышло сухим и коротким.
Снова был троллейбус с тарахтящим мотором, непривычно пустой, дребезжащий на выбоинах. Вокзал, серый ПАЗик. Всё как в кино, которое прокручивают назад. Когда выезжали из города пошёл дождь, капли прозрачными ломанными зигзагами стекали по стеклу. Мне бы девятнадцать, я уезжал из города с самыми радужными надеждами, которым не мешала даже истинно русская тихая грусть, навеянная дождём. Я уезжал из города, в который никогда не вернулся.