Ссыльный инженер и локомотивы Бореля. 36

Евгений Пекки
  Жил в Нижней Добринке политический ссыльный. Звали его Яков Трофимыч Перегудов.  Ходил он в инженерской фуражке, хотя уже больше восьми лет как не занимался инженерной деятельностью. Сослали его в Нижнюю Добринку за участие в рабочих волнениях в Питере в 1907 году.
 Жил Перегудов тихо. Снимал комнату у пасечника Ермолая, писал какие-то бумаги, иной раз ходил прогуляться по улице. Как правило, прогуливался он в чёрном сюртуке инженера с блестящими  пуговицами, а в жаркую погоду ходил в белой косоворотке, но в непременной фуражке с перекрещенными молотками на околыше, только  на фуражку надевал белый чехол. Частенько заходил он в кузню к Вавиле, интересовался его производством, иной раз и советы давал по кузнечному делу. 
От него Вавила получил  научное объяснение, своим секретам, до которых годами доходил сам,    Многое кузнец  узнал впервые. Инженер знал разные способы закалки металла. Какой и как закалить нужно для лемеха, а какой для топора. Чем закалка в масле отличается от закалки водой и до какого цвета нужно греть сталь, чтобы она и не хрупкая и твёрдая была одновременно. Среди мужиков он слыл человеком учёным и отзывчивым.   Приезжали к нему и казаки, которые хотя и глядели на него неодобрительно, однако со сложной работой часто  обращались. То приедут с просьбой часы подладить,  то у ружья курок починить.
  В храм божий, однако, Перегудов не заходил и на исповедь не являлся. Был он за это повергаем неодобрительным пересудам среди женской части деревни. Регулярно, раз в месяц,  его посещал исправник, после чего направлял бумагу в Царицынское управление о поведении состоящего под  гласным надзором ссыльного поселенца.
Митяй, заходя в кузню, видел ссыльного, но во взрослые разговоры, а тем более взрослые дела, встревать было не принято.
Он спросил, было, у Вавилы, за что, мол, с преступником дружбу водишь, но кузнец осадил его сразу:
–  Молод еще, людей судить.
– Так ведь он же каторжник, убивец поди, – пытался  аргументировать юнец.
–  А если наоборот? Убивцы те, кто в рабочих стрелял?
–  Какие же они убивцы, они солдаты. Приказали, вот и стреляли.
–  А те, кто им приказ отдал? Они кто? – хмуро буркнул Вавила.
Митяй не стал больше продолжать этот разговор, суть которого ему была не понятна. 
Вплотную встретился с Яковом Трофимычем  Митяй на Борелевской мельнице.  Было это в самом начале 1914 года, перед началом войны, которой тогда в Европе еще и не пахло.
                Кому война, а кому мать родна.
Иоганн Борель надумал заменить ветряки паровыми локомотивами.
Выписал их из Германии целых четыре штуки сразу. А вот запустить их да отладить оказалось делом совсем не простым.  Приехавший из Штутгарта инженер-немец, как, оказалось,  заломил несусветную цену в русских золотых империалах  за каждый день своей работы. Цена была такой, что даже Борель,   человек по здешним местам весьма богатый,  аж крякнул от запросов иностранца, когда один локомотив, наконец, заработал и  на стол ему положили на подпись  контракт с немецким инженером для подготовки к работе остальных локомотивов.
Борель, как немец из давно обрусевших, и хозяин  весьма дальновидный,  с первых дней договора со своим историческим соотечественник Францем Кюхенмахером, приставил к нему  помощников,  уговорив на это Перегудова и одного своего племянника Ганса Шварценвальда, парнишку лет семнадцати. На момент сборки Ганс должен был так же исполнять роль переводчика. Подражая  инженерам, которые ходили и на работу, и по деревне в фуражках, Ганс сразу купил себе картуз с лаковым козырьком и приделал к нему по околышу белый плетёный шнур на золочёных пуговицах.  Издали было не понять, то ли это почтовый работник, то ли штурман со шхуны, но, во всяком  случае, в деревне при встрече  с ним даже пожилые немцы стали раскланиваться первыми, называя его «герр механик».   
Разобранные по деталям локомотивы поступали к Борелю по железной дороге в ящиках, и собирать их нужно было, монтируя непосредственно уже на подготовленных  бетонных станинах.
Работами  по  установке станин взялся, было руководить строительный подрядчик Платицын из Жирнова, но, получив задаток, завёз только часть материалов. Потом он получил у Бореля ещё денег и скрылся с ними в неизвестном направлении.   
Хозяин мельниц встал перед проблемой. Через месяц должны были поступить локомотивы, а фундаментов для них не было. Между тем  нанятому  в Штутгарте инженеру зарплата золотом начинала идти с момента погрузки ящиков на платформы в Германии. Он должен был сопроводить ценный груз и  смонтировать один локомотив в течение двух недель, как только привезут детали. Когда локомотив заработает, то контракт предполагалось продлить.
Борель понял, что он  с подрядчиком, что называется, «влетел». Ехать в город, заключать контракт с новым подрядчиком уже и времени не было. Послали за Перегудовым. Вопрос Иоганн Борель задал сразу: «Ты инженер по металлу, а тут бетонные работы. Осилишь?».
  Перегудов посмотрел чертежи, оценил их сложность, но когда узнал, что детали станин изготовил его родной  петербургский завод  «Старый Парвиайнен», то у него даже руки зачесались. Согласие он Борелю дал в тот же день, выставив предварительно ряд условий: «Рабочих должно быть десять: шесть плотников и четверо каменщиков. Оплата каждому в конце недели по  нарядам, им подписанным, и окончательный расчёт, по каждой станине,  когда на них будут установлены рамы локомотивов».   
Ударили по рукам. Приказчик Бореля, Герасим Крайнов, подбирал для Перегудова мужиков толковых и работящих. Посевные работы были закончены и работных людей было вдоволь. Топоры и молотки стучали возле борелевских мельниц с коротким  перерывом на обед, без передыху от  рассвета до заката.  Уже на третий день  была закончена первая опалубка. Два дня ушло на установку закладных деталей ещё два дня на заливку бетоном. Деревенские ребятишки всё время толклись возле рабочих, к вечеру подходили и взрослые.  Многим было в диковину, что такие красивые, прочные доски, которые можно было бы  на строительство дома пустить, пилят на куски, зарывают в землю или пачкают бетонной жижей. Когда же они узнали, что один мешок цемента, из которого приготавливали бетон, стоит в три раза больше, чем подёнщик зарабатывает за день, то только качали головами и вздыхали.
– Борель с жиру бесится, лучше бы святому храму пожертвовал.   
– Немчура скорее добро в землю зароет, чем оно на благое дело пойдёт.
Видя, как на материалы и гвозди,  горят глаза крестьян, приказчик нанял в сторожа инвалида Матвеича с берданкой, чтобы опалубку или что-нибудь другое, ночью не растащили. Тот заступал на службу с заходом солнца, разводил костерок и обходил стройплощадку. Иной раз приходили к нему  и пацаны, послушать рассказы о войне с турками, в которой Матвеич участвовал сам и про штурм Плевны.   
Наступило воскресенье.  В субботу Перегудов после полудни, закончив заливку первого фундамента, объявил следующий день выходным, выдав всем по рублю. Это были хорошие деньги. Рабочие, как водится за неделю перед пасхой, в воскресенье  помылись в бане, сходили в церковь, освятили вербу. Выпили по рюмке за церковь Христову. С понедельника затюкали топорами снова.    В среду  разобрали первую опалубку, освободив сооружение из бетона. Отливка получилась на загляденье – с чёткими гранями, без пазух и других дефектов. Ровными рядами из бетона торчали толстые  болты, готовые принять на себя основание локомотива. Вечером, когда приказчик привёз  деньги, рабочие сгрудились у своего первого бетонного сооружения. Перегудов вручал им   премию, по два  серебряных рубля каждому.
   Работники, посовещавшись, скинулись по рублю с  премиальных и  собрали десять рублей Якову Трофимычу.    Вручал с поклоном самый старший из них каменщик Пётр Реутов, которому было уже за пятьдесят.
– Вы что, замахал руками Перегудов, уберите это, прекратите сейчас же.
Реутов бухнулся на колени, протягивая ему деньги, со слезами на глазах.
– Они вами заработанные, как же я могу их взять? – возмутился инженер.
– Да, ведь столько,  как с тобой, мы же век не зарабатывали. Просите на коленях господина инженера, идолы, – обратился он к рабочим, которые стояли рядом, тиская в руках снятые шапки.
– Всё. Разговор окончен! - строго прикрикнул на них Перегудов. – Завтра жду на работе.
Натянув фуражку на самые глаза, он зашагал по улице.
Наступило первое мая. Оно совпало с субботним днём. Деревенские пацаны, крутились возле рабочих. Среди них было двое плотницких сынов, а другие за компанию, тем более что в бабки и чижа играть уже наскучило. Был среди них и Митяй.
 Рабочие трудились с раннего утра,  войдя во вкус деятельного труда. Работа спорилась, поскольку каждый уже знал, что нужно делать. Не было в это утро только с ними одного молодого плотника Николаши.
На вопрос Перегудова, куда он делся, не за болел ли,  старшой почесал в затылке и сказал,
– Видно и вправду,  приболел Николаша. Болезнь у него самая русская – он как с вечера бывает сильно выпитши, так наутро завсегда больной. У него как деньги лишние в руках, так они ему ладони жгут, а червяк желудок сосёт, вина просит. Значит из премиальных, что вы нам дали,  он от бабы заначку себе сделал, чтоб в царёвом кабаке её оставить. Глядишь, к обеду явится, проспится, голову бражкой поправит  и на работу.
  Действительно, когда колокол на церкви начал звонить, собирая народ к обедне,  к рабочим подошёл Николаша, парень лет двадцати, стыдливо опустив голову.  Он поздоровался со всеми, но ему никто не ответил, все были заняты своим делом. От него несло чесноком и водочным перегаром, и, судя по суетливым движениям,  хмель еще не совсем из него выветрился. Он  схватился, было, за лопату, чтобы месить бетонную смесь, однако,  после двух – трёх движений вывалил на землю пол лопаты  смеси мимо короба на землю. Гриша, рабочий с чёрной бородой и    брезентовым фартуком на животе, без слов, но решительно,  лопату у него из рук отобрал, а сам подтолкнул его в спину. Николаша было схватился за топор, чтобы начать подгонять доски опалубки, но руки у него тряслись и он загнул четыре гвоздя, прежде чем забил одну доску. К рабочим подошёл Перегудов гневно поглядывая на пьяницу. Николаша вскочил, сдёрнул с головы картуз  и стоял, глядя в землю и тиская картуз в руках.
–  Яков Трофимыч,  простите подлеца, скажите, что делать нужно, я всё сделаю, отработаю.
– Значит, так,  –  размеренно и почти  зло, громко чеканя слова, произнёс Перегудов, – к работе я тебя сегодня не допускаю. День считаю, прогулом. Он тебе оплачен не будет. За то, что сегодня за тебя другие должны будут работать дольше, премии за фундамент, который сегодня начали отливать,   ты не получишь. Если ещё раз придёшь на работу с похмелья, я тебя уволю. Всё ясно?
Николаша бухнулся на колени:
 – Не погуби отец родной. Ведь это что же,  за опоздание два целковых долой? Это же больше, чем я за неделю заработаю.
– Я своих решений не отменяю. Не нравится – иди в подёнщики навоз убирать.
Возле них с инструментом в руках сгрудились рабочие, с интересом к разговору прислушивались пацаны, шнырявшие возле них, подошло еще несколько мужиков.
Вдруг, расталкивая мужиков,  к инженеру подошёл мужчина лет тридцати пяти в синей косоворотке, мягкой коричневой шляпе и круглых очках в чёрной оправе. Остановившись возле Перегудова,  он с вызовом произнёс,
– Что, Перегудов, деньгами запахло, сразу принципы по боку? Революцию продаёшь?
  Перегудов, почувствовав, что от говорившего пахнуло на него перегаром, хотя тот и твёрдо стоял на ногах, презрительно спросил:
  – Вы, кажется, любезнейший, из социаль-демократов будете, тех, что большевиками себя сейчас называют?
–  Вот именно. Мы за что кровь на Пресне проливали в 1905 году? Напомнить? Чтобы у рабочих восьмичасовой рабочий день был, чтобы выходных было два дня в неделю. А вы, что творите? У вас же рабочие ломят спины по десять, а один день даже двенадцать часов. Сегодня выходной день, Страстная суббота, а  у них рубахи от пота не просыхают,  даже обедать, еще не приступали.  Как быстро вы переродились Перегудов. Из правильных эсеров стали держимордой для рабочих. Не удивлюсь, если с местным богатеем Борелем дружбу будете водить.
– Ну, вот что, Марк Борисович, мои политические убеждения действительно за время ссылки претерпели некоторые изменения, хотя ни я, ни моя партия вас не касаются и я по-прежнему убеждён, что в России многое нужно переделать. Однако не вам меня за это укорять. Если вы выпили с утра по случаю праздника, то видно вы тоже из убеждённого атеиста превращаетесь в истинно  православного, который свято блюдёт церковные каноны и праздники вином не забывает отмечать. А потом, я не пойму: что же  дурного в том, что люди хотят трудиться и при этом хорошо заработать? Я ведь силком никого сюда не заманивал.
  – Вы выгнали сегодня хорошего работника, да еще оштрафовали его. Это по- вашему,  справедливо? Нашей кровью залиты были баррикады, чтобы такого не было.
– Мы тоже на баррикадах  не краковяк танцевали. Вот давайте лучше у других рабочих спросим. Если они скажут, что я не прав – я верну его  на работу. Если они захотят устроить себе выходной день – он у них будет. Но если они, хотя бы на один час, опоздают  завершить свою работу и всё подготовить для установки локомотивов, они премии не получат. А она по размеру вдвое превышает то, что они уже успели заработать. «Слышали мужики?- обратился инженер к бригаде, - что делать будем?»
На строительной площадке на некоторое время воцарилась тишина. Затем мужики начали спорить друг с другом и в этот спор начали вмешиваться сочувствовавшие им крестьяне, те, что стояли рядом. Потом на середину вышел их старшой, Реутов, и поднял правую руку вверх:
- Слово дайте сказать, - он снял с себя шапку и приложил ее скомканную к груди, – мужики, да что же это? Трофимыч у нас барин правильный. Мы за две недели здесь столько заработали, сколько на подённой работе и за два месяца не смогли бы. Вы же знаете, он не держиморда.  Себе ни копейки от нашего заработка не берёт. А сунься- ка на подёнку куда-нибудь, везде подрядчику от  заработка отваливать приходиться. Насчёт праздника это верно. Завтра праздник. Святой день. Негоже было бы крестный ход пропустить, да и с куличом, освящённым дома с семьёй чайку попить.   Однако, кто же от таких денег откажется? Коли Пасху не отменишь – значит, после работать будем с рассвета до заката. А дело мы сделать всё равно должны. Только вот пьяниц нам не надо.  Я,  верно, думаю, мужики?
Те опять вокруг загалдели.
– Ну, они ладно, сиволапые, за копейку удавиться готовы, - вскипел очкастый, -  а вы то, уважаемый, зачем заставляете их пупы рвать? Чтобы богатый Борель стал еще богаче? Чтобы, в очередной раз затянуть туже петлю на шее крестьянина и зарождающегося рабочего класса?
   – Это что за петля? – вдруг завёлся на него мосластый худой мужик  в грязной ниже колен рубахе, по прозвищу Костя Кощей, – это, когда без работы сидишь, тогда петля. Что ты тут воду мутишь? Одному уже добро сделал? До полночи с Николашей в кабаке премию пропивали. Где он теперь? Спасибо тебе за заботу. Хочешь, чтобы всех нас из-за тебя с работы турнули? А вот накось - выкуси.   
С этими словами Костя Кощей поднёс свой костлявый кулак прямо к носу Марка Борисовича. Рабочие вокруг загалдели и стали напирать на ссыльного социал-демократа плечом к плечу, молча, оттесняя его со строительной площадки.
– Шли бы вы, и впрямь, любезный товарищ. Пока крестьяне не накостыляли вам по шее. Народ вас не восприемлет, – буркнул Реутов.
– Это что ли народ? Десяток оболваненных обормотов? Из таких получаются хорошие штрейкбрехеры. Ну, ничего, и вы, и они ещё попомните нас, каждый ответит за предательство.
Возмущённая толпа попёрла на него откровенно. Мужики переспрашивали друг у друга:
-Это он как нас обозвал?
- Сказал, что мы какие-то штрики-брики.
-Вот сволочь, да он сам поди шаромыжник, недаром в ссылке тут болтается. А может, проучим его братцы?
  Кто-то схватил с головы ссыльного шляпу и бросил на дорогу. Марк Борисович, было, пытался схватить обидчика за грудки, но получил подзатыльник с другой стороны. Очки у него упали на дорогу и, когда он потянулся за ними, то его лягнули в зад, что привело к падению уже его самого лицом в пыль. Он встал на колени, подобрал очки и надел их на переносицу, но новый толчок в спину ногой, опять опрокинул его на землю. Послышался громкий переливистый свист. Через толпу к месту события, придерживая шашку левой рукой, в белом мундире, белых перчатках и при медалях, пробирался полицейский урядник. Ему уже было за пятьдесят. Нёс он службу в этом чине уже лет пятнадцать.  Он был в теле, но без отвислого живота, а его седые усы всё еще залихватски торчали в стороны.
– Прекратить. А ну, прекратить безобразие! – крикнул он.
С земли медленно поднялся ссыльный  и, отряхнув шляпу, надел её себе на голову.
–  А-а-а, это вы малопочтенный, –  произнёс с некоторым пренебрежением урядник. – А я то, думаю, кого бьют? Думал опять карманника поймали. А это народ ссыльного Розанова решил уму-разуму поучить. Что ж дома-то не сиделось? Аль царской милости на жизнь перестало хватать? Это ведь столько, что многим из тех, кто побить вас хотел такие деньги и не снились. А всего-то от вас требуется народ перестать мутить и жить тихо, хорошо бы еще богоугодно, но это уже дело совести.
– Ничего, – сказал он, грозя полицейскому пальцем, – будет и на нашей улице праздник. Все будете плакать кровавыми слезами. Дайте только власть нам взять.
– Господин урядник, –  послышалось из толпы, – разрешите его еще маленько поучить.
– Не позволяю. Это беззаконие. Пусть идёт себе с миром. А вам лучше бы разойтись.
Толпа стала расходиться. Перегудов, видя, что настроение уже у мужиков не рабочее, велел прекратить работу, чтобы начать её вновь после праздника.
Когда в Нижнюю Добринку втянулся караван  больших возов, запряжённых парами волов, которые доставили ящики с деталями локомотивов, посмотреть на это чудо собралось почти полдеревни. Волы не спешно ступали по пыльной дороге, жуя свою жвачку, слышны были только поскрипывания колёс и окрики погонщиков: «Цоб, цоб. Цобэ, цобэ».
Фундаменты, готовые к монтажу, были изготовлены точно по чертежам.
Не долго думая, Иоганн Борель предложил Перегудову принять участие в сборке локомотивов в качестве техника- механика.
– Платить- то мне, как немцу будешь? – усмехнувшись, спросил Перегудов.
– Что ты, Господь с тобой. Так по миру пойдёшь с этими машинами. Да и ты ведь их никогда не собирал?
– Этих нет, другие доводилось. Были бы чертежи. Если детали точно изготовлены, чтобы подгонять не приходилось, соберём, что хочешь.
– Вот соберите один, тогда видно будет.
На том и порешили.      
Через месяц первый локомотив, выпуская клубы пара и дыма начал крутить генератор. Дом Бореля и его элеваторы засветились электрическими огнями. Это было чудо на селе.