Заброшенный дом.
Вместе с родителями Клаус поехал осматривать дом, который выбрал для них доктор Дитер. Учёный обожал семью и хотел, чтобы его любимые люди ни в чём не нуждались
Родители сидели в первом ряду, и мама с хмурым сосредоточенным лицом вела машину. Дитер ей не мешал.
Клаус прижался виском к окну и бесшумно вытащил плеер из кармана джинсовой куртки. Этот маленький плеер с короткими «вакуумными» наушниками занимал в сердце подростка красный, но потайной угол. Здесь было 24 песни Rammstein, и в этих песнях Клаус находил то, чего ему не хватало в жизни. Ему не казалось хорошим то, что он слушает такую музыку и поэтому он старательно скрывал от родителей свою страсть. Вот и сейчас мальчик заткнул только одно ухо и поставил самую низкую громкость.
Родители молчали. Но они молчали всегда, когда оказывались вместе с сыном.
Клаус, сдвинув брови, смотрел в окно и по значкам на бамперах старался угадать марки проносящихся мимо машин. Он чувствовал, что музыка не особенно занимает его: он подпевал инстинктивно, беззвучно двигая губами.
Просто грустно… Ему хотелось, чтобы пошёл дождь, чтобы весь мир плакал вместе с ним. Клаусу было тяжело, и он не мог понять, отчего. Он погрузился с головой в это чувство и не заметил, как во весь голос стал подпевать песне «Mutter». Это была чрезвычайно печальная и трогательная композиция; в ней был надрыв - отчаянный голос самого одиночества.
Вдруг к нему добавился ещё один голос. Клаус вздрогнул и выдернул наушники.
Госпожа Габина подпевала негромко, но странно – будто только подражала звучанию слов.
- Почему же больше не поёшь, Клаус? – приветливо спросила она. – У нас хорошо получалось вместе.
Клаус не знал, что ответить. Он высунул голову в промежуток между сидениями первого ряда и громко спросил:
- Мы скоро приедем?
- Да, осталось совсем недолго, - невозмутимо-спокойным голосом ответил доктор Дитер, делая вид, что внезапный рок-концерт его не смутил, - я специально выбирал место поближе к городу.
Клаус отвалился обратно и с досады выключил плеер. Среди шума машин лишь тихо журчал негромкий голос госпожи Габины, которая всё ещё напевала «Mutter».
Спустя некоторое время Клаус решился выглянуть в окно. Ему показалось, что они заехали в глушь. Здесь было много деревьев: казалось, что их лохматые вершины касаются неба.
- Дом, правда, не в очень хорошем состоянии, - говорил доктор Дитер, выпуская из машины жену и сына. – Но он есть, а мы уже можем отделать его по своему вкусу.
Клаус держал руку в кармане, нервно поглаживая плеер. Он видел довольно большой участок, весь заросший густой высокой травой и деревьями
Где-то в глубине белелся дом с острой крышей и щербатыми дырами вместо окон. Ему не нравилось это место. Он хотел домой – заткнуть уши Rammstein и бесцельно бродить по улицам, вдыхая запах бензина.
Госпожа Габина с любопытством во взгляде ходила вокруг дома, отец облокотился на большой бетонный блок, находившийся посреди лужайки перед домом, а Клаус опустился на камень рядом с этим блоком. Он чувствовал себя ужасно уставшим. Он подумал, как хорошо бы сейчас заснуть. Он мутно, не осмысляя, смотрел на мать, которая решила сотворить обед прямо на бетонном блоке. Не то в ушах, не то в голове у Клауса стоял вой и грохот – мозг, как оставленный без присмотра граммофон, прослушивал песню «Бензин».
Из одного припева, с перепутанными словами она казалась бесконечной. Клауса совсем сморило. Он не знал, что это действие свежего воздуха, повалился на бок и заснул.
Клаус проснулся. Ничего не изменилось. Деревья шевелили ветвями, наклоняясь друг к другу, и производимые ими движения были похожи на ту релаксационную музыку, которую ставят посетителям соляных пещер. Иногда сквозь этот однородный фон – не то шорох, не то шепот – прорывались вскрики каких-то птичек.
Клаус смотрел перед собой тупым взглядом новорожденного. Два часа пролетели для него как секунда. Он разомлел, согрелся и хотел спать ещё. Вокруг хорошо пахло мокрой травой.
Подросток встряхнулся, зевнул и стал смотреть ясно. На бетонном блоке валялась пластиковая одноразовая посуда, обёртки и пустые контейнеры. Целлофан сухо и неприятно шуршал. Пластиковые стаканы, тарелки и куски полиэтилена собирались улететь. Клаус смял их в одну кучу, не задумываясь, что защитил этим природу, и, медленно принялся есть оставленные матерью сосиски с жареной капустой.
Он ещё не понял, что что-то не так, но тишина смущала и даже пугала его.
За 15 лет своей жизни Клаус впервые очутился наедине с природой, с природой совершенно дикой, нетронутой.
Эти огромные деревья росли сами по себе, из семян, из отростков. Клаус никогда не испытывал восторга перед природой и пышному берлинскому парку предпочитал заплёванную улицу городской окраины.
Покончив с едой, Клаус решил пойти к родителям. Ему всё ещё казалось, что происходило "что-то не то", и это отчасти было связано с тем неприятным чувством, которое вызвало это заброшенное место. Но зайти в дом Клаус побоялся. Хрупкость постройки внушала ему опасения; мальчик уже представил себя погребённым под обрушившейся балкой или козырьком дома. Он позвал родителей – негромко и неуверенно, как будто боялся привлечь внимание неизвестных.
Никто не откликнулся. Клаус позвал ещё, но внезапно ему стало совсем жутко, и голос его оборвался. Мысли, нахлынувшие внезапно в ответ на тишину, приблизили его к отчаянию.
А если родители уже уехали и забыли его?
А если ушли в лес?
А если в этом страшном доме на них что-то обрушилось?
Может быть, они здесь, рядом, но ушли отдохнуть и не слышат?
Клаус ужасно боялся оставаться в одиночестве в этом абсолютно незнакомом месте. Шепча себе успокоительные слова, он осторожно направился к дому. Маленький покосившийся сарайчик с мохом на крыше встал у него на пути. Помешкав, Клаус приотворил дверь, раздался скрип такой силы, такой громкий, какой нельзя было ожидать от этой ветхости.
- Ну, кто тут ещё здесь?! – сердито, даже со злобой произнёс кто-то.
Клаус выпрямил согнувшиеся от ужаса колени, и поднял глаза. Единственное окно сарайчика было растворено, из него на Клауса глядел человек.
Мальчику показалось, что в незнакомом лице было какое-то сходство с доктором Дитером, - по крайней мере, у него тоже были большие, тёмные, почти чёрные глаза, волосы какого-то соломенно-русого цвета и угреватая кожа.
- Что ты тут делаешь? – грубо спросил он.
У Клауса отнялся язык. Ему самому хотелось спросить у обитателя сарая то же самое. Но говорить ничего не понадобилось.
- Значит, кто-то захотел купить эти развалины, - со вздохом сказал человек. – Ну да ничего. Заброшенные дома везде есть. – Он грозно глянул на Клауса и велел ему идти.
На лужайке перед домом стояли Габина и доктор Дитер, и Клаус бросился к ним со всех ног.
Мать весело потрепала по голове:
- Пока ты спал, Клаус, мы уже придумали, как обставим дом. Мы сделаем так, чтобы было похоже на городское жилище.
- Не надо, - пробормотал Клаус, уткнувшись в мягкий бок матери, - не хочу.
- Почему не надо? – строго спросила она. – Мне, может быть, и не надо, а тебе нужен свежий воздух. Ты зелёный, как марсианин.
- Что тебе не нравится, дорогой мой? - спокойно обратился к нему отец.
- Не надо здесь, - Клаус прижался к матери, почувствовав защищённость, и хмуро смотрел на дом.
- Ты, наверно, наткнулся на хозяина дома, - предположил отец. – Я тоже видел его в сарае.
«Не понимаю, что тебя, сынок, здесь не устраивает, - Габина механически ласкала сына. – По-моему, здесь лучше, чем в городе».
Она ни дня не могла прожить без того, чтобы не сказать про себя язвительно несколько фраз. Она не любила ни мужа, ни сына, но не говорила им правды, чтобы её не выкинули из страны, где она была совершенно чужой. Только доктор Дитер чувствовал в ней это-"что-то не то", но никогда не думал о ней ничего дурного, потому что любовь к Габине была его единственной отрадой, и больше всего на свете этот непривлекательный, молчаливый человек – «увалень», как про себя называла его жена – боялся её потерять.
Он, маститый учёный, и не думал никогда, что всё, что делала Габина, даже то, как она сейчас ласкала сына, всё, начиная с того момента когда Дитер встретил её – было искусной игрой, требовавшей огромного такта.
Габина думала, что за это актёрство безумно любящий муж окружал её благополучием и бесконечной заботой. А этого могло и не быть, если бы Габина с самого начала не сказала доктору Дитеру правду; правду о том, что не любит его.
Но все члены семьи выше всего ставили внутренний мир друг друга, и от этого у каждого появлялись какие-то свои тайны. Они практически ничего не знали друг о друге, но их связывали узы прочнее, чем в любой другой семье, где душа – это оставленный без присмотра письменный стол, куда каждый желающий может залезть и порыться. Такого доктор Дитер не допускал, и в маленькой семье всегда царила мир.
Клаус не знал этой родительской тайны, и любил их одинаково преданно. В эту минуту он почувствовал, что все его подростковые терзания, Rammstein, болтание по улицам и социальные сети – тоже игра, стремление быть таким же, как ровесники, а это вовсе не нужно и глупо, когда есть родители, которые пусть и ведут себя иногда неискренне, но играют-то они в любовь.
10-11 июня 2017г, СНТ Здоровье-3, Санкт-Петербург