Глава 14. НЕПРОЧНЫЕ НИТИ ПРАВДЫ
«Ночь обнажает самые сокровенные мысли, раздевает душу, заставляя забыть о морали и стыде. Непреодолимая содомия и непрекращающаяся ни на секунду оргия запутанных слов и фраз образуют взрывоопасный коктейль в наших головах. Цепляясь друг за друга, один смертный грех хватается за другой, и, наваливаясь друг на друга, они сдавливают плоть, ограничивая свободу. Свободу существования.
Подчас не знаешь, к чему могут привести ночные мысли в периоды бессонницы, обволакивая твое сознание стальной паутиной, сотканной жутким пауком в твоем мозгу. Затягиваясь все сильнее, паучья сеть сдавливает голову, сжимает шею, связывает руки, заставляя безрезультатно биться в предрассветных конвульсиях.
Ночью, сгорая, возрождаешься снова, сознание понемногу обретает земные очертания, и ты, вроде бы, становишься похожей на всех остальных. А, подойдя к зеркалу, ты, как всегда тонешь в абиссальной пропасти смотрящих слишком выразительно глаз.
Чувствуешь себя хамелеоном, который, подобно александриту, меняет свой цвет в ласке дневных лучей, проникающих глубоко в сердце, и нежным теплом разливающихся по всей поверхности; а при наступлении ночи норовящим светить холодным, леденящим жутковато-магическим фиолетовым цветом.
Но вот снова наступает долгожданная ночь, своей черной акварелью заливая яркие краски дня. И снова мое сознание выпускает убийцу-паучка. И снова я тону и высвобождаюсь каждую ночь, как куколка, которая не может выбраться из своего кокона».
Читая эти строки, я думал о той, которая все это написала. Мне не хватало Тельмы. Я чувствовал грусть и отчаяние во всем. Она уехала, не забрав и половины своих вещей. Неужели вернется?
Я сидел в ее комнате, перелистывая записи в тетрадях, наслаждаясь ее почерком, ее стилем. Беспокойная, несвязная манера написания заставляла удивляться, но уже через пару минут я не мог оторваться от этих разрозненных отрывков, в которых, как казалось на первый взгляд, не было логики.
Воспоминания не покидали меня. Я отчетливо представлял себе ее глубокий, возможно, даже слишком, взгляд, хаотично разбросанные по плечам волосы, легкую насмешку в искренней улыбке, преображавшей ее серьезное лицо и придававшей больше шаловливого блеска глазам.
Теперь я знал о Тельме все, но почему тогда меня не покидало ощущение недосказанности? Ореол таинственности заалел с новой, удвоенной силой. Что дали мне факты из жизни моей жены? Чего добился я, предпочтя драгоценной Тельме эти обстоятельства, не давшие мне вкусить наслаждение, какое обычно наступает в момент разрешения головоломки? Может ли такое быть, чтобы задача не имела решения, когда для этого предоставлены все данные и формулы?
Без сомнения я стал адептом, но вот только чего? У меня не было уверенности в правильности своего разрешающего поступка, как впрочем, не было и нерешительности. Поступив таким образом, я не должен был себя винить, я должен был, приняв сложившиеся обстоятельства, смириться с ними, покориться, плыть по несущим волнам в неизвестность, как сделал бы любой на моем месте. Гордости совсем не осталось на родных берегах, золото готово было обратиться песком – все ради той, которая покинула ненавистные места из-за дерзкой причуды, наивной прихоти, сиюминутного моего желания.
Один аккорд сменялся другим в моей голове, но одно оставалось неизменным – я чувствовал, что нуждаюсь в Тельме еще сильнее, чем это случалось раньше. Кончики моих пальцев до сих пор ощущали шелк ее агатовых волос, уши улавливали в морозном воздухе, насыщавшемся холодом из распахнутого настежь окна, нотки ее театрального голоса, обоняние не отпускало ни на миг запах ее духов, оставшихся в комнате после того, как она покинула это место навсегда, дабы убаюкать реальность происходящего.
В тишине я ждал. Сидя на ее кровати, с нежностью проводя рукой по пунцовым простыням, думал о судьбе и предопределенности, как вдруг эта мысль моя была жестоко убита другой. А дело было вот в чем.
Внимание мое привлекли четыре черные розы, являвшиеся ничем иным, как украшением, безжизненно не трепетавшим на четырех постаментах в каждом из углов кровати. Я не мог вспомнить, видел ли я их раньше, но, во всяком случае, не замечал – это точно, возможно из-за того, что по цветовой композиции они полностью сливались с основанием, их поддерживающим. Мне почему-то виделось их мистическое назначение. Цветок, означающий возрождение. Четыре розы – символ тайны. Что же они скрывают, какой секрет прячется в их сердцах?
Скульптуры были бесподобны, в них чувствовалось совершенство Тельмы, ее незаурядный ум и тонкое мышление, погружавшее мои мысли на глубину в шестнадцать тонн.
Попытка сдвинуть три розы со своих монументов оказалась неудачной, но оставалась еще одна, последняя надежда. С трепетом дотронулся я до ее траурных, неподвижных, как лед, лепестков, и, сделав небольшое усилие, обнаружил под ней небольшую, размером с ладонь младенца, неглубокую нишу. Без труда мне удалось извлечь из нее свернутый обрывок какого-то листа, я бы даже сказал, пергамента.
С осторожностью, с какой канатоходец преодолевает свой путь, я развернул свернутое в два раза бумажное послание. Вот что оно гласило:
«Multa renascentur, quae jam decidere».
Зная достаточно хорошо латинский язык, мне не составило долгих мучений перевести фразу: «Многое способно возродиться из того, что уже умерло».
Не знаю, суждено ли мне было разгадать великую тайну Вселенной, поскольку даже моя собственная жена осталась для меня недостигнутой далекой звездой, лишь ночью льющей холодный, но такой магнетический свет. В чем же заключается смысл жизни и смерти, неужели, умирая, мы уходим навсегда, неужели во всем этом нет ни святости, ни таинства, что тогда? Я был врачом, но мысль о том, что в человеке нет ничего, способного жить вечно, вызывала у меня непреодолимый страх.
В своих руках я держал клочок бумаги, который всколыхнул притаившиеся глубоко внутри чувства, осветил мой, спрятавшийся за горизонтом путь, он заставил меня осознать ценность жизни, впитать необходимость вернуть тайну, возвратить назад безумный блеск ее зрачков. Ради всего этого моя гордость, мое самолюбие и мои амбиции готовы были разбиться об асфальт стальных убеждений Тельмы.
Продолжение следует...