Глава 15. КОГДА ВСЕ СПЯТ
На следующее утро, едва проснувшись, я сразу отказался от вчерашней идеи, преследовавшей меня всю ночь, слишком уж безумной и опрометчивой она была. Вместо этого, сделав себе легкий завтрак, уселся в кресло и стал без особого интереса разглядывать знакомую улицу, так тоскливо вырисовывавшуюся в рамке кухонного окна и представлявшую довольно унылую картину.
Была осень, а потому шафранные и оранжевые краски преимущественно попадали на глаза. Мелкие капли холодного дождя тихо барабанили по стеклу, располагая душу человека подобно тому, как искусный мастер настраивает музыкальный инструмент, скорее меланхолично. Изредка проезжавшие автомобили только усиливали ощущение всеобъемлющей пустоты, когда звук мотора стихал в глубоком дыме утреннего тумана.
Пробыв в таком положении еще несколько минут, я поспешно накинул свой бежевый тренчкот, и, взяв с собой старый, цвета темного шоколада, зонтик, прямиком отправился на работу.
Когда я возвратился из больницы, была почти полночь. Покинув темную улицу, и открыв своим ключом родную дверь, я оказался в просторной светлой гостиной нашего с Тельмой дома (теперь, судя по отсутствию знакомого аромата, моего). Приступ астенопии не заставил долго ждать. При значительном изменении света и непрерывной изматывающей работе без передышки, я всегда ощущал довольно сильную утомляемость зрения, но, несмотря на это, только в редких случаях пользовался очками.
Неведомое мне ранее чувство заставило содрогнуться, как только я зашел в дом. Сегодня я, не в пример гуманному врачу, был слишком груб к пациентам, жестоко обошелся с практикантом, выставив беднягу за дверь, чего не делал раньше, а теперь ненавижу себя.
Разве такой как я имеет право называться доктором? Неужели я получал образование, чтобы срывать свой гнев на людях? Нет, мне необходимо было во всем разобраться, найти причину своего поведения, хотя это было вовсе ни к чему, ведь я знал, что все дело в ней, но боялся признаться самому себе.
Наверное, мой мозг не выдержал бы такого наплыва мыслей во втором заходе, поэтому я обрадовался сигналу извне. Звонили в дверь. Несмотря на поздний час, приход гостей был делом обычным, учитывая непоколебимо-долгий график моей любимой работы.
Как ни странно, но я не был удивлен, увидев на пороге своего дома мокрое от осеннего дождя, устало глядящее разочарованными, но не отчаявшимися глазами лицо своего лучшего друга – Мартина Уэйда.
Луна ярко светила на ночном небе, но мне было все равно, ведь теперь я ненавидел и ее. И, укрываясь от протяжных, словно ноты известной сонаты, бликов, я не задерживаясь, впустил Мартина в дом.
Проводив его на террасу, великолепную и изящную в своем немом обличье, уставленную зелеными растениями, казавшимися в сумрачном свете почти черными, я предложил ему устроиться на небольшой металлической скамейке, выполненной по эскизам моей… Тельмы. Неподалеку от нас лил свой приглушенный свет старый, давно не используемый никем в быту, но все еще исправно работающий фонарь на изогнутых ножках, незаметно притаившийся на холодном покрытии паркета. По стеклянным заграждениям, обрамлявшим террасу, без устали хлестал своей плетью дождь (словно бы в наказание?).
Неторопливые клубы дыма исходили от только что закуренной мной сигареты, наполнявшей занятое нами пространство едким ароматом табака, казалось витающего вокруг, но никак не попадавшего во внутрь наших тел. Если бы меня попросили тогда описать свое состояние одним только словом, то я без труда бы назвал его сразу – «вакуум». Да, не удивляйтесь, именно это я и чувствовал в тот момент – пустоту… всеобъемлющую, безграничную, непобедимую никем и никак; связка противоречий гнездилась в моей душе с небрежной надеждой побороть ее, выжечь, изъять, удалить, стереть, вырубить, скомкать, быть может, даже убить – только бы не чувствовать этот мерзкий и отталкивающий приступ пустоты души…
Наконец «вакуум» был преодолен: всего лишь звуком, простым усилием голосовых связок человека. Мартин начал свою речь почти бесшумно, но твердо и уверенно, увлекая мои мысли куда-то за собой.
- Завтра я уезжаю во Францию, в Бургундию. Теперь моя жизнь по большей части будет проходить там, в монастыре Святого Бенедикта.
- Значит, станешь «белым монахом?», - стряхивая пепел с сигареты, спросил я.
- Да, буду вести созерцательную жизнь, посвящу себя каждодневной молитве и труду, - стоически провозгласил он, устремляя свой взгляд куда-то вверх.
- Черт, луна… опять, - не сдержав себя, выразился я, последовав непроизвольным любопытством за взором своего друга.
- Да, действительно, - отозвался Мартин, - когда любовь говорит, луна молчит.
- Я ненавижу луну и …, - слегка осекся я, - хватит уже об этом.
Вакханалия осеннего дождя за окнами все не прекращалась, и я подумал о том, где сейчас Тельма. Может быть ей сейчас плохо? От одной лишь мысли об этом дрожь немого ужаса покрыла мои суставы, заставив их заледенеть. Сознание мое уже начало приобретать форму деменции, растекаясь в бессилии что-либо сделать. Аморфность легла своей печатью на мои, не имеющие более сил сопротивляться, плечи, и, кажется, еще мгновение, и я погрузился бы в продолжительный сон, но нет. Этому не суждено было случиться.
Мартин, словно пытаясь не просто удержать меня от погружения в забытье, но, непременно, чего бы это ни стоило, задержать в той самой реальности, от которой я и стремился уйти, вновь возобновил наш разговор.
- А Тельма, наверное, сейчас в постели, - глядя на часы, произнес он, - да, ты был прав, Джо: она – удивительная девушка. Если можно, я хотел бы поговорить с ней утром. Мне о многом хочется ей сказать. В тот раз… это было так нелепо с моей стороны, надеюсь, она меня простит, - с надеждой в голосе, почти шепотом произнеся последние слова, улыбнулся он.
- Боюсь, тебе вряд ли удастся это сделать, - проговорил я, - Тельма ушла от меня… да, ушла… навсегда…, - погрузился в неопределенность молчания я.
- О чем ты говоришь, Джо? - вспыхнул, словно огонь Мартин. - Куда? Почему? Что, в конце концов, случилось, ты объяснишь мне или нет? - нетерпеливо разразился мой друг.
- Я сам во всем виноват, но нет, я не знаю, куда она ушла, - расплывчато пояснил я.
- Не знаешь, не знаешь, не знаешь! Ты так и собираешься продолжать сидеть дальше, сложа руки, ничего не пытаясь предпринять, а? – набросился на меня с обвинениями Мартин. – На твоем месте я сейчас же начал бы ее разыскивать. Давай подумаем вместе, куда она могла пойти, возможно, к друзьям?
- У нее нет друзей, - с иронией отозвался я.
- Хорошо, ты о них ничего не знаешь, тогда, может быть, к родственникам, ведь у нее здесь должны быть родственники, не так ли? – произнес Мартин уже с меньшей надеждой, чем в первый раз.
- Нет, родственников у нее тоже нет, - с горькой усмешкой в голосе проговорил я, - мне неизвестно, куда она могла пойти, да и зачем знать, ведь я все равно ее потерял.
- Джо, я не понимаю тебя! Как можно так говорить, ты должен, во что бы то ни стало найти ее, ведь она все-таки твоя законная жена.
- Да, возможно, ты прав, Мартин. Я до сих пор не могу ее забыть, но…
- Никакие «но», пусть даже их наберется с тысячу, не должны останавливать тебя, Джо. Ты должен бороться за свою любовь, несмотря ни на что, тем более, Тельма, без сомнения, тоже страдает без тебя, в этом можешь не сомневаться, поверь своему лучшему другу.
- Она, когда уходила, почти ничего не взяла с собой; даже ее телефон по-прежнему в одиночестве лежит на тумбочке в спальне, думаешь, вернется? – как будто самому себе задал я этот вопрос, мучавший меня все те несколько дней без нее.
- Все может быть, отчаиваться никогда не нужно, - рассуждал Мартин, - поспрашивай на работе, у тебя ведь есть ее служебный телефон? Ну вот, отлично. Иногда прячешься от проблем в работе. Маловероятно, но, вполне возможно, что она там. Можешь даже съездить туда, знаешь, так даже будет лучше. Я бы очень хотел тебе во всем этом помочь, Джо, но завтра мне надо быть во Франции, ты же понимаешь.
- С утра я непременно начну поиски, а когда найду Тельму, то мы обязательно с ней поговорим, просто поговорим, а, если она захочет, то я буду счастлив снова видеть ее в нашем доме. Мне во многом надо перед ней извиниться. Я не должен был отпускать ее, не должен, - закрыв ладонью лоб, вздохнул я.
Дождь по-прежнему надрывался в тщетных порывах разбить окна террасы, с удвоенной силой ударяя по стеклам. Для меня все было решено в тот день и час – я не оставлю Тельму, я буду бороться за нее или с ней, но я верну ее обратно домой. Клубы дыма, исходящего от чадящей сигареты, наконец, проникли в меня, и я, проводив Мартина до парадной двери и попрощавшись с ним в очередной раз, вернулся на террасу и с глубочайшим упоением заснул.
Продолжение следует...