Чичи. Фрагмент 3

Ярослав Полуэктов
3

– Хвост где, был ли хвост? – спрашивают его пытливые зелёные  человечки.
Эти вроде не с потолка. Видит их осоловелый Кожан в первый раз. На голове у Кожана сбившаяся повязка из марли. Хоть он чекист и подпольный в законе. А у этих двух гражданские картузы. И они не с передачкой пришли. Цветов на подоконнике не стоит. Хочется апельсиновой.
 Один человечек на старого монгола похож, а другой молодой, глазастенький, а пронырливый такой...
Божий суд, что ли начался над раненным чекистом? Какие странные ангелочки...
Нет, не помнит Кожан хвоста:
– Вроде не было хвоста. У медведей хвост маленький.
Вдруг стал прямо на глазах меняться, извиваться ужом и мельчить Кожан. Он зачем-то вспомнил сказку про одну Машу в гостях у трёх медведей. Вспоминалось в судорогах как спасательная соломинка, которая через мост шла, шла, шла или по ней шли, шли, шли. Трещит. Нет, не рядом, в голове.
– Не было хвоста точно, – божится Кожан перед зелёными. А то куда бы они его девали, если бы восседали на своих берложьих стульях со сплошной спинкой. Нет, не было у Кокорина хвостов. Теперь готов в этом поклясться Кожан! Вот чего пристали «зелёные» будто бы они это сам Горбунов? Горбунова готов послать на букву «х»  Кожан, если б не помнил, что Горбунов это его непосредственный начальник. А над Горбуновым стоит народный Клещ. Но тот так далеко и в таком глубоком кресле, и над ним не висит портрет Дзержинского, ибо это почти что сам Дзержинский... Взывать, выходит, к справедливости сейчас некогда.
– А уши у медведя мышиные или медвежьи? Или, может как у осла? – продолжали Эти, новые, будто  не от Горбунова дети. Наивные! Не провести на дешёвой, только что состряпанной мякинке Кожана!
– Не помню, не видел ушей. Медведь, поди, был в маске.  Ряженый, точно ряженый. А маска страшная, вот такущая! И вот такой ширины, вот такой высоты... плюх в воду... плюх в воду... Всех следователей обрызгал бы и потопил в фонтане Кожан, кабы не был сейчас маленьким, добрым, лежачим, перевязанным хроменьким мальчиком с костылём (сдал-таки его Насос, конец ему), припёрнутым к кровати. А так, первое, что пришло в голову: «Он на меня... с графской  Р А З В А Л И Н Ы,  сверху сволочь... хрясь, хрясь!»
Как бы их утихомирить! Пристают к важному чекисту, будто не верят, что Кожан лучше всех этих «зелёных» первышей!
– Значит, то была обезьяна горилла, бо из всех обезьян только горилла без хвоста,  – заметил авось грамотный и небось совсем  молодой, настырный следователь из убейного отдела Чека. ****ь! Век какой?
– Уволить бы их нахрен! – думает Кожан и снова врёт наполовину с правдой: «Обезьяна может прыгать по стенкам, но не может долго держаться за потолок... А медведь...». А век? – Совсем худо с цифрой века!
– Откуда на графских РАЗВАЛИНАХ потолок, там же напрочь крыша снесена, – воскликнул совсем зелёный и молодой с абсолютно немонгольскими против первого узкоглазого и с харей Чингиза.
Чёрт! Запутался совсем Кожан. Плохо варит башка. Так можно запутаться и пролететь эропланом над фанерой! Век? Век?
–  ...не было крыши, да, точно, вспомнил... не медведь, точно, вместо чёрного медведя было небо, чёрное-пречёрное. А эта горилла, если оно и впрямь Горилло, бля, Чичи она... оно...  запросто носилось. И могло по потолку, и по крыше... черепицу топ-топ и задевает Горилло  Чичи Кожана обидно, и всё больнее и больнее... - Дайте воды, в горле пересохло... может завтра придёте, а то мне в грудь молоток... сорокин врач вставил... И льдом сверху – хряк! И так все пятьсот ледяных страниц в грудь вхрячил. Херовый век – вот какая его цифра.
– Это надо ещё перепроверить, насчёт льда, врач вас ещё посмотрит, – устало сказал Михаил Игоревич Полиевктов того века, которого потолки и гориллы с медведями совсем заи... чёрт... и закрыл блокнот. – А пока да, действительно, полежите в больнице. Сестра, дайте ему воды.
– Ему нельзя много, – сказала сиделка, – у него, похоже, всё внутри тоже отбито... как и сверху... В жару просит нюхнуть... мозги набекрень, чуть не наружу... стекло.
– Техничнее не можете сказать? Как-как говорите? Что сверху у него над мозгами? Стекло?
– Стекло из черепа вынули, вернее не из самого черепа, извините, а из-под кожи... Это мы в первую очередь сделали.
– Это любопытный факт,  – заметил Михаил Игоревич, – мне не говорили, ...а я-то дурак, думаю, откуда из-под марля немарлевые нитки... вы их не обрезаете? Разверните ему башку.
– Не надо, не надо, – отмахивался Кожан, – больно будет... Приходите в другой раз. Через недельку.
– Будете дёргаться – свяжем, – угрюмо бросил Чин-Чин.

***

Ну вот, в голове нитки и ровный пробор.
– Из-под  лезвия пробор, – хмыкнул Чин-Чин Охоломон Иваныч (теперь мы его вычислили и узнали), – так всегда перед любой операцией...
– Извините, мы записали только самое главное... а тут какое-то стеколко... из-под кожи... Ерунда. – Так спокойно отреагировала санитарка и сестра-сиделка одновременно, – я не врач, я со слов Вадима Германовича...
– Как его фамилия, говорите?
– Грачёв.
– А мне другое послышалось от больного, будто Сорокин.
Вот же ****ь!
– Я такого не могла сказать. Я начитанная... футуром и имажем, но не полная дура. – А он не в себе. Не слушайте его. Почти трупом был. Крепкий. Потеря крови, заметьте, почти из мозга. Выжил. Он столько тут понарисовал в бреду... Вам уже хватит тут, господа исследователи, а то он окочурится... то есть кончиться может.

***

– Разыгрывает сумасшедшего, – хмыкнул Охоломон Иванович,  когда вышли из палаты, а после на улицу, – шапчонку-то накиньте, дорогой Михайло Игоревич, простынете... Я на такую игру не поддаюсь. И доверия у меня к нему никакого. За переигровку я, как правило, денег прошу!
– Вау! Пять долларов за вау. Стеколко... в голове... Доллар. Стеколко на развалинах... Пять долларов! Надо место посмотреть! – крикнул Михаил Игоревич последней фразой. – Может оно и стеколко, а смахивает на выдумку... Чешет. Считает. – Мы только-что полста долларов заработали с Вами, Охоломон Иванович! За нами кто-то считает? Мы сможем перепровериться?
– Не знаю, – сказал Охоломон Иваныч. – В договоре таких деталей не прописано. Будьте человеком, в конце-концов. Вам что важнее, баксы или честь профессионала?
Ветер времени стёр детали. Темнота и снова свет.
– Что-что Вы только что сказали, Охоломон Иванович, про сумасшедшего?
– Мне как-то вяжется, говорю, – зевнув, – что эти оба случая связаны, ведь в одно почти время произошли, только в разных местах. Кожинов Сашок явно темнит. В волосах его кирпичная пыль, а на Гороховой-Комиссарской тоже с кирпичным взломом скручено и окно выбито. Всё к одному. Но ведь он наш, сволочь! Но я вот что говорю,  я говорю: пока то, да се, надо волчок на экспертизу отдать. Сверить кровь и узнать, можно ли было рукояткой детского волчка угробить человека. Какой конфигурации следы на черепе? Это первое. Второе: отдать пулю, что из тела Степана Кадыкова  вынута... на экспертизу тоже. Из маузера или нагана он был застрелен? Не из винтовки... Надо это знать точно и получить на это официоз. А там дальше будем ниточку вить, Михейша... Извини, брат... Михаил Игоревич... Привычка! Я ведь тебя, брат, почти с самого детства знаю. И все фокусы твои. Кстати, Сашок не объявил, где он свой маузер потерял?
– Говорит, обезьяна Чичи, собирая кирпичи, на развалинах забрала маузер.
– Шутник!
---------------------
продолжение следует